— И ты туда же! — Олив дождалась, когда за Рони закрылась дверь, и швырнула ему вслед горшок с геранью. Горшок раскололся на мелкие кусочки. Земля рассыпалась по полу, а стебель с распустившимися ярко-красными цветами сломался. Рони осторожно приоткрыл дверь и подтвердил строгим голосом:

— Ну, вот! Я оказался прав. Ты его ревнуешь. Смири свое сердце, Олив! Пока над вами не стали смеяться и ехидничать. Ты слишком привлекаешь внимание. Веди себя достойно. Ведь в тебе течет кровь гордого индейского племени!

Оливия застонала от досады, стиснула зубы и замолчала. Когда Рони вновь прикрыл дверь, она снова принялась собирать свой небогатый скарб. Здесь, в этом домике на краю обрыва, она провела детство и юность. Ей не хотелось расставаться со ставшими привычными и знакомыми краями, но выбора не было, и она решила, что Рони поговорит с мистером Дугласом, и тот, по крайней мере, разрешит ей взять с собой все, что она пожелает.

Уступать мистеру Дугласу она не собиралась, но решила больше не скандалить с ним. Сложив вещи, девушка села возле окна, словно прощаясь с замечательным видом на седые вершины Скалистых Гор. Гнев все еще клокотал в глубине ее души, но Оливия смотрела на хребты и отроги, окрашенные в розовый цвет опускающимся за горизонт солнцем, и мирная картина горного пейзажа постепенно усмиряла ярость и умиротворяла ее горячее сердце. Сколько раз эти стены укрывали ее и бабушку от дождей и непогоды, сколько часов провели они за беседами на кухне… Оливия обычно сидела в жестком самодельном кресле, задумчиво глядя на остывающие угли очага, и рассказывала о том, как прошел ее длинный день, что произошло, и как она ко всему относится. Бабушка выслушивала рассказы внучки и тихим голосом давала советы.

Мать Оливии, Эстер Гибсон, умерла от пневмонии, когда девочке не исполнилось и пяти лет. Отец девочки к тому моменту пропал на бескрайних просторах страны. Фрэнк Смитт отправился на золотые прииски в Калифорнию, потом участвовал в мексиканской войне. Чтобы заработать денег на постройку фермы, о которой мечтала его молоденькая жена, он готов был пойти на многие жертвы. Эстер мечтала о жизни в деревенском доме вместе со своей маленькой дочерью и любящей матерью. Фрэнк Смитт безумно любил жену и дочь, и ему хотелось навсегда избавить их от нужды, которая выглядывала из всех углов меблированной комнаты, которую снимали влюбленные.

Тогда в те, кажущиеся Оливии давними, времена они жили в краю лесных озер и болотистых пустошей — штате Миннесота, в небольшом городке Крукстон, пригороде Миннеаполиса. Широкие окна бабушкиного дома наполняли комнаты блеском солнечного света. Солнца было очень много в этом мире, и его лучи привольно играли в водах широкой Миссисипи. На реке и берегу всегда было многолюдно и шумно. Рыбаки продавали свежую рыбу. Их одежда была облеплена высохшей чешуей, и от них пахло ветром, неповторимым ароматом пресной воды и солью. День и ночь по реке плыли куда-то пароходы, парусные суда, рыболовецкие баркасы и ялы. Неподалеку от их дома расположились верфи, пропитанные запахами дерева и смолы.

Оливия не помнила, как умерла Эстер Гибсон. Бабушка почему-то не взяла ее на похороны, а лишь сообщила внучке, что ее мама Эстер превратилась в Божьего Ангела, улетела на небо, и душа ее поднялась туда, где горят яркие звездочки. Оливия стала жить у бабушки. Мама просто исчезла из ее жизни. Нежность, любовь и бесконечное терпение Абигейл Гибсон спасли девочку от тоски, одиночества и душевного надлома. Оливия смутно помнила веселые деревянные домики городка Крукстон, окруженные лесами, мягкое лето с дождями и радугами. Клюквенный мусс, который бабушка подавала на стол по воскресеньям на смену манному и рисовому пудингам, они его обычно ели, вернувшись домой с воскресной церковной службы. Бабушкин дом на берегу Миссисипи остался в памяти Оливии светлым, теплым и уютным. Он был деревянный, одноэтажный. Вокруг дома росли яблони, груши и несколько кустов смородины. Весной под окнами цвела лиловая и белая сирень, наполняя воздух нежным, стойким ароматом. Летом распускалось множество разных аптечных и декоративных растений. Бабушка, увлеченная сбором лекарственных трав, научила внучку разбираться в них, распознавать и применять. В комнатах царил резкий аромат сухих пряностей, разложенных на просторном чердаке и развешенных под деревянными балками жилых комнат.

Абигейл Гибсон, вдова мелкого торговца, недолюбливала мечтательного, романтически настроенного зятя Фрэнка Смитта. Она не хотела, чтобы ее внучка встречалась со своим отцом. Самолюбие миссис Абигейл Гибсон было уязвлено еще и тем, что дочь, ее гордость, ее прекрасная Эстер сожительствовала с парнем-полукровкой. Когда же в городе распространился слух, что зять миссис Гибсон потерпел неудачу на прииске и примкнул к банде гангстеров, грабящих банки, Абигейл продала все возможное, покинула Крукстон и отправилась в путь, чтобы избежать ненужных встреч с Фрэнком. Пожилая, но еще полная сил женщина стала искать такое место, где никто не знал бы о судьбе ее несчастной дочери и незаконном положении внучки. Дом пришлось продать и, распрощавшись с уютным и почти родным Крукстоном, отправиться подальше от благодатной Миннесоты на еще не освоенный Запад, в штаты, недавно отвоеванные у Мексики. Оливии же бабушка сказала, что ее отец погиб.

Миссис Абигейл Гибсон стремилась в глубь территории штата Колорадо, точно надеялась запутать следы. Сколько помнила себя Оливия, они срывались с места, как только бабушка получала очередное письмо. Абигейл долго и внимательно изучала странички, исписанные корявым мужским почерком. Проходило несколько дней, и они внезапно срывались с места, присоединяясь к проходящему мимо очередному каравану переселенцев. Но однажды, когда они жили в городе Форт Морган, письма долго не было, и бабушка начала беспокоиться. В это время она работала экономкой и кухаркой в публичном доме «Эдем». Настроение у нее менялось от тревожного ожидания до уныния. Она словно боялась неизвестности и не знала, что предпринять. Оливии к тому времени исполнилось семь лет. Она и в самом деле росла избалованной девочкой. Ее баловала не только бабушка, но и все девушки и женщины, работавшие в публичном доме. Они веселились, облачая малышку в мальчишескую одежду. Покупали брючки, кепки, курточки и коротко остригали ее замечательные кудряшки. В Форте Морган, где бабушка с внучкой в конце концов нашли приют и временный покой, все считали Оливию мальчиком. Все, кроме хозяйки публичного дома и девушек-проституток.

В тот вечер Оливия лежала в своей кровати и слушала сказку, которую усталая бабушка читала ей сонным голосом. Тускло светил ночник, и девочка понимала, что бабушка только делает вид, что читает. На самом деле она рассказывала сказку по памяти, потому что знала множество сказок и стихов наизусть, но надеялась, что таким образом пробудит во внучке интерес к чтению книг.

Кто-то коротко позвонил в дверь. Так коротко, будто колокольчик случайно качнуло ветром. Бабушка недовольно прислушалась, откинула теплое лоскутное одеяло, спустила ноги с кровати.

— Надо было на ночь подвязать шнурок! — Абигейл набросила теплый халат, всунула ноги в тапочки. — Подожди здесь, детка, не бойся! Я сейчас вернусь!

Она чиркнула спичкой и зажгла фитиль в масляной лампе под зеленым стеклянным абажуром. Взяв лампу, стала неторопливо спускаться по лестнице в прихожую. Оливия лежала в теплой комнате под разноцветным лоскутным одеялом и прислушивалась к каждому звуку — голосу бабушки, скрипу пересохших половиц и лестничных ступеней под бабушкиными шагами. Страшно ей не было, но сердце стучало часто и встревоженно, словно в ее жизни сейчас должно произойти событие, которое окончательно изменит ровное и спокойное течение дней, и в их общей с бабушкой судьбе произойдет крутой поворот. До нее донесся сердитый голос бабушки, словно бы отчитывающий кого-то провинившегося перед ней. Оливия насторожилась и внимательно прислушалась.

Отвечающий на бабушкину брань мужской голос был ей неуловимо знаком. Он словно будил в ней счастливые мгновения ее короткого прошлого. И девочка почувствовала глубокую любовь и ощущение привязанности к обладателю этого бархатного баритона с легкой хрипотцой! Она вспомнила, как этот голос называл ее букашкой, малышкой, божьей коровкой, мышонком, сердитым утенком… И в ответ сердце наполнилось восторгом и предвкушением счастья! Олив задохнулась от чувства любви, переполняющего все ее существо.

У пришедшего, конечно же, густые черные брови и серо-зеленые глаза с золотистыми искорками на радужке. А руки у гостя сильные и горячие, они подкидывали когда-то ее к самому потолку, и ее сердечко замирало от рискованного удовольствия, но крепкие пальцы тут же бережно подхватывали, ловили на лету, не давая упасть и разбиться. Глаза этого человека из далекой прошлой жизни ласково и нежно смотрели на Оливию, и можно было совершенно раствориться в этих золотисто-зеленоватых озерах, наполненных нежностью и восхищением. И конечно, он спешит выразить это свое восхищение ее милой молодой и красивой мамочке, превратившейся в ангела. И любящей бабушке:

— Ну разве это не самый прелестный ребенок, дорогая Эстер? Неужели ваша внучка не самое чудесное дитя на свете, миссис Гибсон? Как она похожа на свою мать, на нашу милую Эстер! Если бы вы только знали, как я люблю вас всех! Не хмурьтесь, пожалуйста, мэм! Да, отчего же, отчего же вы так меня недолюбливаете, мэм?!

Но сегодня этот голос совершенно спокоен и настойчив! Словно его обладатель осознал собственную правоту. И хотя голос его полон тоски, обладатель сильных рук негодует и настаивает! Спор в прихожей нарастает, готовый превратиться в скандал!.. И Оливия, точно подхваченная приливом чувственных волн, вскакивает с постели, на ходу одергивает задравшуюся курточку пижамки и кое-как подтягивает сползающие штанишки. Руки вздрагивают от волнения, ноги подкашиваются и путаются в сползшей с постели простыне. Малютка с размаху падает на пол и, совсем не чувствуя боли в ушибленных локтях, издает громкий ликующий крик:

— Папа! Милый папочка, я здесь! Слышишь меня, дорогой мой, любимый мой, папочка?! Я здесь! Папа, папа, не уходи! Не бросай меня больше, папа! — Оливия улавливает, как на лестнице испуганно вскрикивает бабушка. А по ступенькам уже грохочут тяжелые ковбойские башмаки. В комнату врывается большой человек в темном костюме, в клетчатой фланелевой рубашке и широкополой шляпе, украшенной серебристой пряжкой. Он бросает на пол тяжелые баулы, склоняется над ней, выпутывает из простыни, поднимает на руки, прижимает к себе так крепко, что его нарядная шляпа летит на пол. И камешки, украшающие изящную пряжку на замшевой ленте, играют в призрачном свете ночника разноцветными огоньками.

— Детка! Олив! Утеночек мой симпатичный! Малыш беззащитный! — Фрэнк Смитт задыхается от волнения, прерывисто дышит, потирает грудь и морщится, словно от боли. Серо-зеленые глаза туманятся слезами, горячие вспухшие губы покрывают голову Оливии, ее лицо, тонкие запястья и пальчики короткими щекочущими поцелуями. — Мой крохотный котеночек сильно ударился?! Локотки ушиб, цыпленочек мой беззащитный?! — он осторожно закатывает рукавчики пижамки, дует горячо и ласково на пострадавшие места. — Олив! Детка моя крохотная! Больше не болит?! Ну, перестань, дорогая моя! Перестань плакать, детка! Я с тобой! С тобой!

— Папа! Папочка! — Оливия прячет залитое слезами лицо на груди отца, уткнувшись в клетчатую рубашку и оставляет на ткани мокрые пятна слез. — Ты приехал за нами, папочка? Мы поедем к мамочке? Почему ты вернулся без нее, папочка? Я так соскучилась без тебя и милой мамочки! — слегка откинувшись назад, она заглядывает в родные глаза, крепко сцепляет пальцы тонких рук на сильном затылке. — Бабушка просто обманула меня, да?! Чтобы я не плакала и ни на что не надеялась, да? Она хотела, чтобы я сильно-сильно развеселилась при встрече с тобой и с мамочкой? А мамочка приехала? Где она?! Почему не пришла?

— Видите, что вы наделали с ребенком, мистер Смитт? — Абигейл Гибсон стоит в дверном проеме, скорбно и горестно поджав губы. В руке у нее горящая лампа. — Ребенок слишком впечатлителен и делает свои выводы. Она считала, что ее отец умер. И вместе с Эстер на небесах. Иди ко мне, дитя мое! Бабушка пожалеет и приласкает тебя! — поставив лампу на стол, пожилая женщина протягивает руки к внучке. Но Оливия еще сильнее прижимается к отцу. Буквально прильнув к отцу всем своим хрупким телом, сцепляет пальцы у него на шее.

— Крольчонок, ты меня совсем задушишь! По настоящему! — хрипит Фрэнк. — Отпусти меня совсем немножко! Я никуда не уйду от тебя! Мы теперь всегда будем совсем близко!.. Погодите, миссис Гибсон! Мы с вами обязательно обо всем поговорим. Чуть позже! Хорошо?.. Милый мой малыш! Детка моя!

— Зачем, зачем вы опять и опять обманываете ее, мистер Смитт?

Необычно просительный, полный нежности голос Фрэнка не смягчает суровое сердце миссис Абигейл Гибсон. Пожилая женщина плачет, понимая, что все останется по-прежнему. И обещания Фрэнка так и останутся обещаниями! Оливия стремительно срывается с отцовских колен, кидается к бабушке: