Иззи возвращается.

— Они кажутся какими-то не такими, все в костюмах и при галстуках… — говорю я.

— Обычно в мастерской носили не пиджаки, а фартуки. Это официальный портрет. Не знаю, почему он настоял на том, чтобы мамочка надела фартук. Из-за этого у нее такой вид, будто она не имеет отношения к «Пресс». В своем завещании я передала это коллекции в Сан-Диего. Думаю, дядя Гарет получился тут особенно хорошо.

Это верно, хотя на картине он моложе, чем я когда-либо его знала. Он стоит, держась одной рукой с длинными пальцами за косяк двери. И у него теплый взгляд — раньше я никогда об этом не задумывалась, но теперь он кажется мне добрым, веселым и неизменно доброжелательным.

— Расскажи, как поживает дядя Гарет. Завтра я собираюсь в Элтхэм.

— Пошли посидим на кухне, пока я готовлю еду, — предлагает Иззи.

Кухня узкая и темная, как всегда в многоквартирных домах, построенных для целого сонма служащих, и отсюда видны водосточные трубы и слепые окна ванной.

— Дяде семьдесят восемь, поэтому, полагаю, ты заметишь большую разницу.

Я беру столовые приборы, которые достала Иззи, и раскладываю их на столе.

— На похоронах тети Элейн он был довольно бодр.

— Знаю. Но многое изменилось с тех пор. Подозреваю, он плохо питается, раз мамочка больше не готовит, и я живу в постоянном страхе: вдруг он поранится на одном из больших прессов. Вообрази себе работающий мотор «вандеркука».

После долгого изучения печатного процесса я очень хорошо могу себе это вообразить.

— Он живет в мастерской, ты знаешь? И ему все время не хватает денег. Ему пришлось сдать внаем весь дом в Чантри. Вот почему дом должен быть продан, как ни печально об этом думать. Дядя не может справиться с домом, полным студентов и ночных гуляк. Кто знает, чем они там занимаются. Вряд ли он находит время, чтобы подняться по лестнице и присмотреть за этим. Лайонел упрашивал его обратиться за помощью к компании по менеджменту, так, как ты сделала на Нарроу-стрит. Рекомендации, оговоренный срок найма и все такое. Но Гарет просто говорит, что Чантри всегда был раем для людей, которые больше никуда не годятся, и он не собирается менять это сейчас.

— Что ж, это довольно правдиво. Бывали ли такие времена, когда там в одной из мансард не жил какой-нибудь беглый венгерский художник? Помнишь Тео Беснио? Или одну из подружек тети Элейн, сбежавшую из-за неудачного брака. Или даже меня.

— Но ты член нашей семьи, — возражает Иззи, наклоняясь, чтобы достать из духовки ужин. — Прости, надеюсь, ты не возражаешь, что на ужин только пастушеский пирог. Помню, когда дядя Гарет отправился в Америку, чтобы привезти тебя домой, мамочка лежала в постели с гриппом и объясняла мне, как хорошо будет иметь собственную младшую сестру. Она беспокоилась, сможет ли дядя Гарет справиться, и чувствовала себя ужасно виноватой, что слишком больна, чтобы поехать вместе с ним. «С маленькими детьми, как только они начинают ходить, трудно управляться, — сказала она. — Мне понадобится твоя помощь». А потом появилась ты. Смешное маленькое создание, вот какой ты была… Сколько же тебе тогда было? Годик с небольшим? Кажется, я думала, что ты будешь похожа на Лайонела, который все время кричал и бегал, но ты была такая серьезная и тихая. Одной рукой ты держала за руку дядю Гарета, другой — медвежонка Смоуки. Тогда ты только начала ходить. Мамочка до самой смерти считала тебя своим третьим ребенком.

Так и было.

Тете Элейн было неважно, что у меня нет родителей, что о моей матери мало известно и что она не состояла в браке с моим отцом. У тети Элейн был муж, дядя Роберт, но практически моими родителями стали она и дядя Гарет. Иззи стала мне сестрой, а Лайонел — братом.

— Знаю, — отвечаю я.

Больше мне ничего не надо говорить, потому что Иззи все понимает, она сжимает мою руку, прежде чем выложить пастушеский пирог из картонной коробки на блюдо.

Но где-то в глубине моей памяти вспыхивает старая боль, потому что я внезапно произношу:

— А ведь еще был Марк.

— Был, ведь правда? Он, наверное, оставался в Чантри дольше всех остальных жильцов. Хотела бы я знать, что с ним сталось.

— Полагаю, мы уже никогда этого не узнаем.

— Забавно, что он ни разу не дал о себе знать. Хотя бы ради справки, если не ради чего-то другого.

— Может, Марк просто не хотел получить квалифицированную работу, — произношу я небрежно. — Он был таким практичным. Тогда ему хватило и обычных справок с любого места, где он работал в последний раз.

— Полностью обученный, прекрасный печатник, ученик Уильяма и Гарета Приоров, работает сторожем или что-то в этом роде? Зачем ему такое нужно?

— Не знаю. Я никогда не…

Возможно, потому, что мое горе из-за Адама никогда не утихает, старое замешательство все еще заставляет сжиматься мое горло.

— Грустно думать, что Чантри в конце концов перестанет принадлежать семье, после того как дяде Гарету столько раз удавалось его спасти, — говорю я.

— Знаю, но ему следует выйти на пенсию, ведь он больше не справляется с арендаторами. И он не собирается еще долго работать с «Пресс». А самое важное: архив, пробные оттиски, все остальное будет в безопасности в Сан-Диего. И история в книге. Столько людей интересуется прекрасными печатными прессами прошлого.

— «Солмани-Пресс» — не пресс из прошлого.

— Да, в техническом смысле.

Иззи зачерпывает ложкой горошек, кладет на блюдо и спрашивает:

— Ты свяжешься с нами, если тебе понадобится узнать что-нибудь о прессе для твоей работы?

— Конечно. Хотя это не совсем моя область — прекрасные печатные прессы двадцатого века. Я больше занимаюсь европейским печатным делом Нового времени. Наследники Гутенберга, подъем набожности в период позднего Средневековья. Моя тема: печатные прессы и книгопечатание, конечно, но еще и история-ресепшн.

— Какая история?

— Да, знаю, название ужасное, но тема очень занимательная. Меня интересует, что люди на самом деле покупали, как работало производство. Если хочешь, эта история изучает читателей наравне с писателями и печатниками.

— Так над чем же ты сейчас работаешь? — спрашивает Иззи. — Будешь горошек? Боюсь, у меня есть только заморозка.

— Знаешь, я лишь начала над этим думать. Хочу начать с чистой библиографии. Написать о людях… В библиографии очень легко забыть, что книги покупают настоящие люди, они их читают, одалживают, теряют… И эти книги не всегда прекрасные, великие и прогрессивные. Я хочу рассмотреть разные книги, разные человеческие жизни. Я сыта по горло всеми этими колофонами[15] и прессами, всей этой бумагой, железом и чернилами. Я хочу узнать людей — по-настоящему узнать — по книгам, которые они читали. Я… ну, я решила написать об Энтони и Елизавете Вудвилл, но в связи с их книгами.

— О ком? Ах да… Подожди… Война Алой и Белой розы? Кажется, Елизавета вышла за кого-то замуж?

— Да. Энтони и Елизавета были братом и сестрой. Елизавета вышла за Эдуарда Четвертого. Раньше она была женой сэра Джона Грэя и имела от него двух сыновей. Сэр Джон был убит в битве, и она вышла замуж за Эдуарда. А Энтони был первым писателем, которого Кэкстон[16] напечатал в Англии.

Пастушеский пирог очень горячий. Мне приходится выпить воды, прежде чем удается продолжить:

— Дело в книгах, им принадлежавших — тех, что написал Энтони, — книгах, которые Елизавета и Энтони читали. Книги могут поведать нам об их мире, их культурном фоне, о том, как велась тогда книготорговля.

— Ты будешь завтра в Элтхэме в своей стихии, в Чантри, с дворцом, расположенным вверх по дороге. Помнишь, как мы, бывало, проезжали мимо на велосипедах и, завидев иногда армейских офицеров, гадали — не шпионы ли они? Хотя и знали, что они всего лишь служащие колледжа.

— Я и забыла об этом… — Я почти чувствую запах горячего асфальтового шоссе.

— Книги Елизаветы хорошо исследованы, а книги Энтони почти нет. И никто не связал все воедино, чтобы изложить в одном труде. У Елизаветы было два сына от Эдуарда, и Энтони вырастил старшего, принца Эдуарда. Тогда у всех знатных людей был обычай отдавать детей на воспитание кому-нибудь другому.

Иззи снова наливает мне вина в бокал.

— Когда Эдуард Четвертый умер, его младший брат Ричард, герцог Глостер, захватил трон и заключил обоих мальчиков в Тауэр. А Энтони он заключил в Йоркскую тюрьму. У самого Энтони не было сыновей, и то, что принадлежало ему, было разворовано. Сейчас очень трудно найти достаточно материала, чтобы кости обросли плотью… Ты сказала, что дворец в Элтхэме реставрируют?

— Да, Лайонел говорит, им теперь ведает «Английское наследство». Когда работы будут закончены, дворец должен стать превосходным. Весь этот ар-деко и Великий зал Эдуарда Четвертого… Жаль, что они не заинтересовались Чантри, ведь от часовни осталось очень мало.

— Может, мы должны винить в ее разрушении Гитлера и оставить только дом, — смеется Иззи. — Теперь дом тоже в плохом состоянии. Думаю, ты придешь в ужас. Давай наливай себе вина.

За едой я расспрашиваю о Фэй, дочери Иззи. Ее муж работает в «Шелл». Иззи озадаченно, почти неодобрительно качает головой.

— Она ненавидит Боготу, но в остальном, похоже, совершенно счастлива. И повсюду следует за своим мужем. Мне думается, время от времени Фэй все же пользуется своей ученой степенью по антропологии, но только в качестве хобби.

Иззи протягивает руку назад, чтобы взять открытку, прикрепленную к холодильнику. Это некий гобелен с ярко раскрашенными, расчерченными на квадратики персонажами. Судя по надписи на обороте, это «Брак Солнца и Луны».

— Ее отец побывал там, и они отправились в гористую местность исследовать народные традиции. Эта открытка из маленького местного музея. Он звонил мне, сказал, что с Фэй все в порядке.

Иззи и Пол развелись несколько лет тому назад, и, хотя в этом была замешана другая женщина, у меня такое чувство, что та женщина, которая теперь определенно сошла со сцены, — скорее симптом болезни, чем ее причина.

Иззи снова стала Изодой Батлер — так она всегда именовалась как художница.

Мы довольно быстро прикончили вино, и меня снова окутал туман из-за смены часовых поясов после перелета.

— Ты сказала, мне надо что-то подписать в связи с продажей Чантри?

— Все документы у Лайонела, но есть некоторые сложности с его долей недвижимости, поэтому, возможно, он еще не полностью их подготовил. Очевидно, он передаст свою долю Фергюсу — это связано с какими-то налоговыми тонкостями. Может, и все перейдет к нему — к Фергюсу, я имею в виду.

— А как поживает Фергюс? — спрашиваю я, вставая. — Прости, после перелета я ужасно себя чувствую. Лучше мне отправиться домой, а то сейчас усну.

— Конечно, бедняжка. Фергюс, закончив свою скульптуру Мастера, уехал на север. Почему, неизвестно. Казалось бы, тот, кто учился в Королевском колледже, захочет остаться в Лондоне. Думаю, он сейчас где-то недалеко от Йорка. Его подружка оттуда родом, но они только что расстались. Когда ты хочешь повидаться с Лайонелом?

— Послезавтра. Он пригласил меня приехать вечером.

— Хорошо. Тогда мы должны взяться за дело. Я уже сделала все возможное с архивом. Но что касается вещей, которые сейчас у меня, тех, что все еще в Чантри, груды бухгалтерских книг «Пресс» и записей, пристроенных в Библиотеке печатного дела в Санта-Брайд, — с этим еще много работы. Я проведу эту неделю, разбирая все это, прежде чем отправить в Калифорнию. Сделаю опись и так далее. Когда тебе нужно возвращаться?

— Через неделю. Не могу задержаться дольше. Но этого должно хватить, если Лайонел подготовил бумаги, которые мне следует подписать. И… если не считать того, что я обменяюсь новостями с тобой, Лайонелом и дядей Гаретом, не хочу медлить с… с тем, чтобы все устроить.

— Знаю, — произносит Иззи, целуя меня. — Дорогая Уна, как я рада с тобой повидаться! И ты так хорошо выглядишь — с учетом всех обстоятельств.

— Да. — Вот и все, что я могу сказать, но Иззи снова слышит то, о чем я умалчиваю.

— Бедная добрая Уна. Мне так жаль. Должно пройти время. После смерти Адама и всего остального. Особенно… Он так хорошо тебе подходил. Обычно я завидовала вам и знала: в конце концов все уладится.

Я понимаю, что она имеет в виду. Забавно, как пятнадцатилетние… ну… неудовлетворительные отношения могут вдруг так быстро исправиться. Мне приходит в голову, что с замужеством Иззи вышло как раз наоборот: хороший с виду брак в конце концов оказался не таким уж хорошим. И при всем моем горе я внезапно не чувствую к ней зависти, но не знаю, как об этом сказать. Она всегда была человеком, который все исправляет. Я же была младшей сестрой, не знавшей, как отдать долг и сделать то же самое для старшей.