К нам подходит высокий чернокожий мужчина, одетый в выцветшие штаны цвета хаки и рубашку в сине-белую полоску. Голова бритая, весь в поту, с планшетом в одной руке.

— Вы, наверное, Лок Монтгомери, да?

Я протягиваю руку и пытаюсь не морщиться, когда он сжимает ее, словно в тисках.

— Да, я Лок. Ты Питер?

Он энергично кивает.

— Да, да. Питер Оботе. Спасибо, что приехали, сейчас нам очень нужна ваша помощь. В Гулу произошел взрыв бомбы, много убитых и раненых. Военная обстановка сейчас хуже, чем когда-либо, все станции скорой помощи переполнены. Город маленький, и у нас не хватает людей.

Он оглядывает моих спутников. Всем за пятьдесят, их одежда явно не для работы в таких условиях и при такой погоде. И все они испуганно и растерянно смотрят на нас, когда полный вооруженных солдат грузовик ООН проезжает мимо.

— Уверены, мистер Лок? Вы наверняка справитесь. Но они? Я не очень-то уверен.

— Уверен, Питер. Показывай дорогу. Мы здесь, чтобы помочь.

Он ведет нас в низкое здание из шлакоблоков, покрытое рифленой жестяной крышей. Внутри в беспорядке стоят ящики и коробки, емкости с водой, консервы, лекарства, продовольствие и медицинское оборудование.

Питер указывает на них планшетом.

— Конвои с припасами приходят и уходят постоянно, но нам не хватает людей, чтобы все организовать. Тут полный беспорядок, и когда приезжают получать материалы для других станций, здесь ничего невозможно найти.

— Вам нужно все здесь разобрать?

— Я был бы весьма признателен, да. Скоро прибудут дети, они вам помогут.

Питер уходит, а я остаюсь с десятью белыми богатеями, которые в жизни не поднимали ничего тяжелее бокала вина, и горой коробок, которые нужно рассортировать.

Я хлопаю в ладоши.

— Ну, ребята, мы здесь именно для этого. Начинаем нашу вечеринку. Милтон, Генри, Вик, почему бы вам не начать с емкостей с водой у той стены рядом с дверью? Джейн, мама, Эми, Марта, разложите лекарства — если сможете, по группам и по названиям. Боб, Тьерри, Элейн, мы рассортируем продукты — надо разложить их в кладовке. И... не перетруждаемся, но и не работаем вполсилы. Готовы?

Следующие два часа просто убийственны. Все жалуются, и никто не хочет браться за дело; для некоторых из них это наверняка первый в жизни опыт физического труда. А потом к нам врывается целое стадо угандийских детей. Они кричат и тараторят на своем родном языке, за ними присматривают две пожилые женщины в платках и с резкими голосами. Дети словно не замечают нас. Женщины сразу же понимают, что нужно сделать, и распределяют детей на группы, чтобы они нам помогали.

Этих детей можно ставить нам всем в пример, даже мне. Они стараются, прилагая все силы, как будто от этого зависит их жизнь, и помогают друг другу, когда поднимают что-то слишком тяжелое для одного человека.

Это было нашим первым достижением.

Второе задание ждет нас на следующий день, когда Питер отправляет нашу группу с конвоем, перевозящим грузы, в соседнюю деревню. Больше часа мы едем в грузовике, в пыли и жаре. В итоге оказываемся у соломенных хижин, окруженные любопытными лицами и странными голосами. К нам отчаянно тянутся руки. Колонна помощников отодвигает толпу, и, кажется, я понимаю, почему Питер послал нас именно сюда — думаю, он понял мою цель, понял, что нужно привлечь к делу членов совета директоров. Эта деревня, очевидно, сильно пострадала от недавних столкновений — взрослых боеспособных мужчин тут совсем мало.

Почти у каждого что-то перевязано. Лица до сих пор в синяках и ссадинах. У кого-то отсутствуют конечности. Боль и отчаяние в каждом лице. Жажда. Голод. Тут очень мало взрослых мужчин, а те немногие, которых вижу, сильно покалечены. Женщины, дети, старики. Раненые и измученные.

Я смотрю на лица моих членов правления — они в ужасе. В шоке. В ступоре.

Двигаются на автопилоте, следуя указаниям. Раздают еду и воду, помогают установить медицинскую палатку, помогают медикам менять повязки, осматривают раны, разводят лекарства. Я вижу слезы. Рвоту. Дрожь.

Я вижу маму рядом с мужчиной-медиком, который переводит для нее слова раненой женщины. У женщины на голове бинты, она быстро говорит, размахивая руками. Чем дольше она говорит, тем больше расстраивается мама. Судя по жестам, женщину ударили по голове, бросили на землю, и, вероятно, изнасиловали. Когда ей сменяют повязку, мама наклоняется и обнимает ее. Моя мама — самый холодный и совершенно не склонный к физическим ласкам человек, которого я знаю — обнимает абсолютно незнакомую женщину.

В этой маленькой деревне мы проводим весь день. Уезжаем уже на закате, и на обратном пути молчим. Каждый смотрит в никуда, погруженный в свои мысли.

Я не даю команде возможности расслабиться — мы всю неделю живем здесь, помогая Питеру и его людям. К концу недели почти все понимали и могли произнести несколько основных слов и фраз, научились сразу входить в курс дела и помогать без подсказок.

Они не плохие люди, эти члены Совета, просто… тепличные. Привилегированные.

Отработав неделю, мы возвращаемся в Кампалу, едем в международный аэропорт и улетаем на частном самолете, но не в Лос-Анджелес, а в Монако.

Нельзя заставлять таких людей работать и не вознаграждать их старания.

Я даю им сорок восемь часов — отдохнуть, отоспаться, полежать у бассейна, выпить шампанского, а потом собираю их в конференц-зале.

Когда все рассаживаются вокруг стола, я встаю, выхожу вперед и жду, пока тишина не становится неловкой.

Эту тишину первой нарушает мама.

— Твоя точка зрения ясна, Лахлан, — ее голос мягок, и в нем я слышу то, что обычно называю смирением. — Спасибо за эту поездку. Я знаю, что в начале вела себя не лучшим образом, и... честно говоря, чувствую себя неловко за свой жемчуг и «Шанель». Но потом мы отправились в это деревню, и я встретила ту женщину. О, посмотри на меня. Я не могу спокойно даже думать о ней, — мама снова плачет. Все беспокойно ерзают в своих креслах, кашляют и отворачиваются, скорее всего, вспоминая свой собственный опыт. — Увидев это все... теперь я понимаю, Лахлан. Я понимаю. Так что... спасибо.

Поднимается Мильтон. Переминается с ноги на ногу и прочищает горло.

— У меня есть предложение. Я знаю, что так обычно не делают, но мы все здесь, и я хочу закрепить эффект, пока память еще свежа. Я предлагаю сделать это снова. Один раз в год, думаю, будет неплохо. Уганда, или любое другое место. Куда нас пошлет Лахлан. Мы отправимся туда, куда весь год будем посылать помощь. Приедем и встретимся с людьми. Я всегда гордился тем, что поддерживаю связь с каждым в своей компании. Я общаюсь с ними по почте и во время перерывов, хожу на пикники, навещаю сотрудников в больнице и тому подобное. Я всегда с ними на связи.

Милтон снова откашливается. Он самый старший, опытный, самый придирчивый в группе, так что это очень удивительно — и для меня, и для всех.

— Но это... это совсем другое. Вы все понимаете, потому что чувствуете то же самое. Эти люди не имеют ничего — в буквальном смысле ничего. Они идут воевать и умирают, но за что умирают? За то, что они другого племени? Я даже не знаю. Мы не просто делаем пожертвование. Это не выписать чек и за это погладить себя по головке, сидя в кабинете на удобном кресле. То, что делаешь ты, Лахлан — просто феноменально. Я поставил свою подпись, потому что твоя мама — эта пиранья со стальными яйцами — не оставила мне другого выбора, кроме как внести свой вклад. Я подписался, чтобы успокоить ее, ведь благотворительные деньги налогом не облагаются. Но, как сказала твоя мать, сейчас все иначе. Поэтому предлагаю: каждый член совета директоров обязан минимум раз в год по указанию генерального директора посещать одно из таких мест. Все, кто согласен, скажите «да».

Единогласно.

Кажется, я выиграл свой бой.


***

Я сижу в офисе в Женеве, в костюме и при галстуке, ожидая начала собрания.

Офис принадлежит Международной федерации «Красного Креста» и «Красного Полумесяца», а собрание устроено для достижения договоренности между «Тридцать одним шагом» и Федерации.

Мы работаем на полную, имея и финансы, и персонал. У нас есть склады, полные провианта, и дистрибьюторские сети. У нас есть команды волонтеров — все они, от рабочих до специалистов, находятся в режиме полной готовности. Есть штат врачей, юристов, строительных подрядчиков — все, что необходимо для работы, по моему мнению и мнению коллег. Теперь нам нужна цель. Я связался с Федерацией и назначил встречу, а сейчас мне просто нужно продать свои услуги. На следующей неделе я встречаюсь с ВБГ.

Пожилой человек, одетый в элегантный серый костюм в полосочку, входит в офис, на ходу сортируя в папке какие-то бумаги.

— Итак, мистер Монтгомери. Вы управляете некоммерческой организацией, и вы хотите помочь, верно? Признаюсь, я только бегло просмотрел ваше электронное письмо.

Чтобы получить его поддержку, мне не требуется много времени: я объясняю, что такое «Тридцать первый шаг», и что имеется в нашем распоряжении. Через пятнадцать минут он практически светится.

— Это весьма примечательно, надо сказать. Еще бы дюжину некоммерческих организаций, как ваша… мы все равно не сможем помочь всем нуждающимся. Но то, что вы предлагаете — начало долгого пути и возможность оказать помощь многим людям, — он откидывается на спинку стула, вертя ручку между пальцами. — Я могу к концу дня предоставить вам список контактов. С этого и начнем.


***

Манила, Филиппины

Год спустя


Тайфун пронесся здесь неделю назад, уничтожив огромные территории, разрушив жилье и оставив после себя затопленную местность. Мы прибыли на следующий день после стихийного бедствия и сразу же начали строительство приютов, раздачу пищи, воды, оказание медицинской помощи.

«Тридцать первый шаг» существует уже целый год. В Лос-Анджелесе все работает само по себе — подбираются спонсоры, с которыми я потом встречаюсь лично, когда нахожусь в Штатах, изыскиваются ресурсы, организовывается доставка грузов в пункты назначения. Я не только генеральный директор и председатель правления. Я еще и публичное лицо. Так сказать, фронтмен. Сопровождаю поставки грузов, езжу вместе с волонтерами. Первым ступаю на новую землю, первым начинаю работать.

Сначала я склонялся к тому, чтобы держать это в тайне — чтобы никто и никогда ничего обо мне не знал, но у мамы были другие планы. Короткая заметка про бывшего плейбоя, ставшего меценатом, плюс моя совсем не дурная внешность — и вот я разъезжаю туда-сюда, провожу встречи, распределяю гуманитарную помощь и руковожу строительством домов и уходом за больным... и пошло-поехало. Я не то чтобы звезда, но наш фонд пожертвований стремительно растет, как растет и количество волонтеров.

И для этого, кстати, я специально ничего не делаю.

Я мог бы остаться в Лос-Анджелесе — в своем кабинете с кондиционером, посещать собрания акционеров и жить без проблем. Но не для этого я все затевал. Я сделал это, чтобы участвовать самому. Чтобы присутствовать физически. Чтобы что-то изменить. Сидя в Лос-Анджелесе, я вряд ли чего-то добился бы.

Плюс, где-то там Найл.

Я, наконец, набрался храбрости позвонить ей однажды, поздно ночью, из Таиланда. Мое сердце колотилось, пока я слушал гудки, но потом оператор сообщил мне, что номер отключен.

Было больно.

Видимо, она решила двигаться дальше. Для нее так даже лучше.


***

Мне звонит женщина из ВБГ. Она спрашивает, могу ли я помочь в ликвидации последствий ужасного землетрясения в Непале. У нее ярко выраженный французский акцент, ее зовут Доминик.

Она уже собирается повесить трубку, когда меня осеняет.

— Доминик, подождите. Можно задать вам странный вопрос?

Она мнется.

— Oui?

— Вам знакомо имя Найл Джеймс?

Следует еще одна длинная пауза.

— Да. Я знаю ее. Она мой очень хороший друг. Вы тот самый, non? Она говорила о вас. Знаете, вы причинили ей боль.

Я вздыхаю.

— Знаю. Она в Непале?

— Не могу сказать. Если бы она хотела найти вас, то наверняка нашла бы.

— Слушайте, я пришлю все, что смогу, в Непал. У вас есть мое слово. Но я просто хочу... я не знаю. Шанс. Я просто хочу увидеть ее, поговорить с ней. Еще раз. Вот и все.

— Направляйте ваши ресурсы в Непал. Если приедете с ними сюда, у вас будет эта возможность. Это все, что я могу вам сказать.

— Спасибо, Доминик.

— Она, наконец, начала успокаиваться. Пожалуйста, в качестве благодарности мне, постарайтесь не нарушать ее равновесие.