Когда я возвращаюсь из душа, он лежит на кровати в своих застиранных синих джинсах, скрестив длинные ноги, и курит сигарету. Он лежит на спине, без подушки. Табачный дымок тонкими колечками уплывает к потолку. Тщательно я обследую его торс, не оставил ли неосторожный блондин каких-нибудь следов своей преступной страсти. Нейл беззвучно смеется. Я отбираю у него сигарету и нетерпеливым жестом приказываю ему перевернуться на живот.

— Глупая женщина. Я же сказал тебе: ничего не было.

Но над локтями обеих рук я обнаруживаю синяки, как будто кто-то силой удерживал его на месте или, наоборот, тащил куда-то... к примеру, на кровать.

— А это что такое?

Нейл посмотрел на синяки.

— А... — Отрывисто усмехнулся. — Это наша традиция. Бой без оружия и без правил. Просто стряхнуть с себя всю фальшь. Побыть таким, какой ты есть на самом деле. Не так часто это удается, знаешь ли.

— С Томом тебе это удалось?

— Не вполне. Я все время помнил о том, что мы не одни.

— А с Ронаном, значит, удалось?

— Да. Как обычно. Он хороший боец, выносливый и хладнокровный.

— Кто же победил?

— На этот раз я. Иначе и быть не могло. Хотя раньше бывало по-всякому.

— Где вы бились?

— В крепости. Да, прямо внутри. В семь утра там не было ни одного человека.

Два гибких, стройных силуэта на фоне полуразрушенных стен оружейных складов. Прозрачный утренний свет. Бой без оружия и без правил.

На спине под лопаткой цветет пышным цветом еще один синяк. И на боку.

— Схватка доставляет вам удовольствие — и тебе, и ему. Значит ли это, что вы любите друг друга?

— Ни с кем, кроме него, тебе не хотелось биться снова и снова.

Он лежит, уткнувшись лбом в подушку, не отвечая.

— А Джеффри? С ним было иначе? Неужели безо всякого удовольствия?

— Безо всякого. Но в каком-то смысле я благодарен ему. Навязчивые воспоминания о кошмарах моей юности в конце концов побудили меня заняться айкидо.

— Зачем? Ведь ты уже научился побеждать.

— Айкидо — это не только техника боя. Это техника изменения сознания. Я хотел изменить свое сознание, Элена.

— Так ты познакомился с Ронаном, правильно? Я угадала? У вас был один учитель.

Продолжать расспросы. Узнать о нем как можно больше. Он не скажет всего — всего, что мне хочется знать, — но пусть скажет хоть что-то...

Но он молчит, подлец. Не хочет рассказывать или просто задумался? В любом случае я не собираюсь сдаваться.

— Нейл, прошу тебя, расскажи мне про своего любовника с разными глазами. Ты почти ничего не рассказываешь о себе...

— Неправда, — возражает он. — Я тебе много чего рассказал. И запомни, наконец: он мне не любовник.

— Конечно, любовник. Просто вы заменили секс дракой. Ну что ты молчишь? Тебе кажется, что, рассказывая, ты обесцениваешь свое прошлое?

— А разве нет?

— Конечно, нет. Ведь ты рассказываешь мне. А я люблю тебя.

Еще не договорив, я понимаю, что в этом заявлении отсутствует логика, поэтому рассчитывать можно только на его эмоциональную составляющую. Нейл поглядывает на меня через плечо со странным выражением, как будто превозмогает желание бросить мне вызов. Попробуй меня заставить. Даже если в глубине души ему и хочется поговорить о том же, о чем и мне, какая-то сила препятствует этому. Какая-то внутренняя блокада. И устранить ее можно, только применив насилие. Как будто привязав его за руки к спинке кровати и пригрозив ему ножом или пистолетом, я сниму с него ответственность за выдачу секретной информации.

Я излагаю ему свою теорию, опутывая веревками его запястья. Он слушает с интересом, а потом разбивает ее вдребезги одним-единственным замечанием:

— Ты ведь знаешь, я никогда не упускаю случая порадовать тебя.

— Порадовать? Что же может порадовать меня сейчас, кроме твоего чистосердечного признания?

— Ощущение власти. Власти надо мной. Но я не против. Знаешь почему? Пожалуй, это можно объяснить словами молодой крестьянской девушки из анекдота, которую склонил к сожительству местный пастор: ах, ваша честь, ему это доставляло так много удовольствия, а мне так мало хлопот... — Он бросил на меня еще один взгляд, исполненный лукавства. — Ты же редко приводишь свои угрозы в исполнение. Ты млеешь от самой ВОЗМОЖНОСТИ сделать это. Трепет намерения.

Вот так он препарировал мою коварную женскую сущность. Разоблачил мои порочные наклонности. Без лишних слов я раскуриваю сигарету и показываю ему. Все ясно? Кивком он подтверждает: все ясно.

— Ты прав. Меня радует это зыбкое, постыдное, кратковременное ощущение власти. — Я говорю очень тихо, наклонившись к его лицу. Запах морской воды от его волос заставляет дрожать мои ноздри. — Потому что никакая другая форма власти над тобой мне недоступна. Я не могу сказать, что обладаю тобой. Никто не обладает тобой. Ты как вода, которую я черпаю решетом.

— А ты не черпай. Пей прямо из источника.

— Я ничего не знаю о тебе. Не знаю даже, сколько тебе лет...

— Ты знаешь достаточно, — отвечает он с неожиданной резкостью. — И если при помощи горящей сигареты собираешься выяснять, сколько мне лет, я скажу, что это напрасная трата времени. Придумай что-нибудь поинтереснее. Спроси, к примеру, сколько у меня было женщин, все вы любите задавать этот вопрос. Или...

Вот опять человек, который вернул меня к жизни, с поистине дьявольским упорством старается меня разозлить. Он делает это злонамеренно, невзирая на реальную угрозу собственному благополучию. Точно так же, как с Томом... и теми двумя подружками... Каким своим прихотям он потакает? Ведь знает же, что поплатится, и все равно не может устоять.


В характере как шамана, так и лекаря имеется нечто от трикстера... ведь последний нередко позволяет себе по отношению к людям злые шутки, хотя позже сам становится жертвой тех, кому навредил. Иными словами, его поведение временами сопряжено с риском для собственной жизни...


Он приподнимает голову и тут же роняет ее на постель. Шипит сквозь зубы, смеется, натягивает веревки.

— Ух ты! Я уже и забыл, как это бывает.

— Тебе понравилось? Я была достаточно безжалостна?

Пятно ожога вздувается, постепенно багровея. Нейл поворачивает голову, пытаясь его рассмотреть.

— М-м... — тянет он задумчиво. — Я бы не сказал. Когда мне приходилось делать это с другими, я бывал куда более жесток.

— Ах ты, паршивец.

— Это точно. Я не очень добрый человек.

— Как ты впервые обратил внимание на Ронана? Так же, как на меня? Ни с того ни с сего?

— Что значит «ни с того ни с сего»? У вас обоих печать на лбу.

— Какая еще печать?

— Такая большая и красивая. Специально для того, чтобы мы узнавали друг друга. Ладно, драгоценнейшая, не злись... Я отвечу на все твои вопросы, если пообещаешь поехать со мной в Хора-Сфакион и провести ночь под открытым небом. Во внутреннем дворе Кастель-Франко.

Я ощущаю сухость во рту.

— Хорошо... Но зачем?

— Чтобы ты пережила это вместе со мной и никогда больше этого не боялась.

Мы сидим на кухне. В чашках дымится кофе. Нейл курит и рассказывает:

— Я занимался в школе Накамуры-сэнсэя чуть больше восьми лет. Ронан пришел туда позже нас всех, уже хорошо подготовленным. Его обучение началось в Есинкан-рю в Токио, руководитель которой, в отличие от руководителей многих других школ айкидо, остался верен исходной технике Такэда Сокаку, и продолжалось десять лет. Накамура высоко оценил его, а мы, ленивые ученики, разумеется, невзлюбили. Что делать? Такое происходит сплошь и рядом.

Я вспомнила бледное лицо с разными глазами, плавную пружинистую походку. Как раз походка-то их всегда и выдает, таких вот мальчиков с темным прошлым. Десять лет в Токио. Должно быть, и образование получил там же. И теперь кто знает, что у него на уме.

— Он вел себя очень тихо. Все время молчал. Но встретиться с ним на татами значило получить хороший удар по собственному самолюбию. Его техника была и остается очень жесткой, как у всех, кто прошел Есинкан-рю. Это именно боевая техника, не спортивная. Многие отказывались работать с ним в спарринге из боязни получить травму.

— А ты? Ты тоже отказывался? Только не говори, что не любил его, как остальные.

— Мне долгое время не представлялось такой возможности. Я видел множество боев с его участием. Некоторые из противников были сильнее него, некоторые слабее. Но ни победы, ни поражения уже не могли его изменить. Он умел принимать и то и другое — в отличие от меня. Я наблюдал за ним, а потом обнаружил, что и он наблюдает за мной. — Нейл улыбнулся с видом человека, вынужденного смириться с неизбежным. — Через два дня Накамура поставил нас друг против друга.

— Он одержал победу?

— С оскорбительной для меня легкостью. Я договорился с Накамурой о дополнительных тренировках, и через две недели мы повторили эксперимент. Потом повторили еще раз. И еще. В одном из поединков Ронан повредил мне сухожилия на правой ноге, в ходе другого вывихнул запястье. Про бесконечные ушибы и растяжения можно вообще не упоминать. Я не вылезал из бинтов, но не пропустил ни одной тренировки. Через три месяца я стал его постоянным спарринг-партнером.

— Как скоро после этого вы признались друг другу в любви?

— Не очень скоро. Дело в том, что мы не общались за пределами додзе. Я даже не знал номера его телефона. Мы молча кивали друг другу при встрече, вот и вся любовь. За полгода я услышал от него от силы десяток слов. И это при том, что виделись мы чуть ли не ежедневно.

Печать на лбу. Слушая эту ошеломляющую исповедь, я почти поверила в нее как в объективную реальность. Специально, чтобы мы узнавали друг друга... Как иначе эти двое могли разыгрывать свои партии, не сомневаясь в том, что ответная реакция не замедлит последовать? Причем окажется именно такой, какая необходима и желательна им обоим? С самого начала они играли на одном поле. Но сочли своим долгом (или удовольствием) исполнить таинство от начала до конца. Mysterium coniunctionis. Выходит, он и правда рассказал мне о своей жизни не так уж мало.

— В тот день, когда я одержал свою первую победу, между нами, наконец, состоялся полноценный человеческий разговор. Когда один задает вопрос, другой отвечает, ну и так далее. Дело в том, что я сломал ему руку, причем намеренно. Мы трижды выходили на татами. Первый бой выиграл Ронан, второй я и третий снова я. Вот в последнем-то бою я его и поломал. А потом повез на своей машине в медицинский центр на западной окраине города. По дороге мы поговорили. Он сказал, что работает переводчиком технической литературы для какого-то столичного издательства. Переводит с японского. А по вечерам занимается в школе айкидо. Постоянной подружки у него, как я понял, не было. Я сказал, что пишу картины, время от времени выполняя заказы одной дизайн-студии, а по вечерам занимаюсь в школе айкидо. Здорово, правда? Нам потребовалось полгода, чтобы решиться на поверхностное знакомство. Пока ему делали рентген и накладывали тугую повязку, я ждал в коридоре. Потом отвез его домой. Он был так удивлен, что почти не протестовал. Прощаясь, мы обменялись номерами телефонов. Я с трудом верил в происходящее и, вернувшись домой, от волнения нажрался как свинья. В одиночку, представляешь? Я лежал на ковре посреди комнаты и глаз не спускал с телефона, хотя был абсолютно уверен в том, что он не позвонит.

— Почему?

Нейл нахмурился, глядя на тлеющий кончик своей сигареты.

— В додзе ему не было равных, но в том, что касается человеческих взаимоотношений, он всегда казался мне несколько беспомощным.

— Он так и не позвонил?

— В тот вечер — нет. Мы увиделись через два дня. Но работать в спарринге начали только через месяц. И все началось сначала. Внеочередные бои, тренировки до изнеможения. С каждым днем я все больше убеждался в том, что этот самурай неисправим, и начал копировать его во всем, чтобы понять, как он думает, как принимает решения.

— Зачем ты сломал ему руку?

— Затем, что это было в его стиле. Я уже говорил, Ронан всегда был очень жестким бойцом. Не то чтобы он не уважал своих партнеров, но недостаток у них мастерства или физической выносливости никогда не побуждал его действовать более деликатно. Если победа давалась ему легко, он проявлял известную степень великодушия и отпускал проигравшего с миром. Если же по ходу поединка ему приходилось попотеть, он считал своим долгом заставить поверженного противника вслух признать свое поражение. Вообще, боевые искусства включают в себя всестороннее подавление противника, и сантименты здесь действительно неуместны, но для отработки всех имеющихся в его арсенале болевых приемов Ронан почему-то выбрал меня. Вот такое признание в любви. И я, разумеется, отвечал ему тем же.