Я не имею никакого права жаловаться, я просто испорченная и избалованная девчонка в сравнении со всеми фелисиями на свете. У меня есть весьма удобная платежная карточка, позволяющая мне снимать деньги с банковского счета в Нью-Йорке. Пусть даже сейчас и нет никакой гарантии, что я смогу воспользоваться своими деньгами. Серьезная нехватка зеленых бумажек означает, что у банков их недостаточно, чтобы отдать мне. В результате, когда подхожу к автомату, и теперь загадываю: «Повезет — не повезет?» Не везет чаще.

Но дело в том, что с настоящего времени жизнь станет намного дешевле для тех из нас, у кого есть доллары. Если только все не выйдет из-под контроля и страна не столкнется с проблемой гиперинфляции, как это случилось в 1989 году, из-за чего, собственно, и пришлось приравнять песо к доллару. Люди просто в ужасе, что подобное может случиться вновь. Возить с собой в тачке ворох бумаги, чтобы заплатить за чашку кофе? Но прямо сейчас подобные вещи не особенно меня беспокоят.

Больше всего меня волнует то, что пропасть между мной и Фелисией только что увеличилась на тридцать процентов. За одну ночь она стала на тридцать процентов беднее, а я на тридцать процентов богаче — смотря как посмотреть. Таким образом, мне станет на тридцать процентов сложнее работать с ней. Было довольно трудно не раскрывать определенных подробностей моего существования. Теперь станет еще сложнее притворяться бедной. И моя вина в связи с этим уже оценена намного выше, нежели в тридцать процентов.


24 января 2002 года


Прошлым вечером я пошла на ужин и взяла с собой на всякий случай зубную щетку. Теперь не всегда можно предсказать, удастся ли потом добраться до дома или нет. Никогда не знаешь, перекроют ли площадь из-за очередного митинга. Только между нами, но я считаю, что все чересчур затянулось.

Напряжение усилилось с тех самых пор, как власти украли деньги у населения. Это называется «песофикация» — то есть все сбережения в долларах конвертируют в песо. Человек считает себя обладателем, скажем, десяти тысяч долларов на сберегательном счете, но в один прекрасный день, проснувшись, узнает, что эти десять тысяч долларов превратились в три тысячи, которые завтра вполне могут оказаться равными лишь двум тысячам пятистам песо. А кто знает, какова будет их стоимость еще через день? Подобная политика явно не укрепляет уверенность людей в банковской системе. Особенно когда банки не позволяют мечущимся вкладчикам забрать свои деньги. И вообще зайти внутрь. На моей улице каждое банковское отделение заколочено досками. Однако что делать с вооруженными баллончиками с краской старушками, которые бросились расписывать стены? На фасадах банков пожилые леди пишут слово «ladrones» (воры.) Слезы наворачиваются на глаза, когда я понимаю: это единственное, что им остается.

Хуаны Карлосы меня не тревожат. Они никогда не держали свои деньги в этой стране и никогда не будут держать. И теперь я понимаю почему.

Больше всего пострадал средний класс. Люди со сбережениями, которых было недостаточно для вложения в швейцарские или уругвайские банки. Им оставалось одно — довериться здешней банковской системе. К счастью, в числе моих знакомых таких нет.

А есть еще те, у кого не было сбережений, которые можно было бы потерять, и те, кто повел себя разумно и хранил их под матрасом. Я спросила у Фелисии, повлиял ли на нее недавний поворот событий (я не могла заставить себя произнести слово «ограбление»).

— Думаешь, я доверила бы этим boludos хоть пенни? Должно быть, ты шутишь! — заявила она.

Слава Богу!

Однако когда я поинтересовалась у Пабло, все ли у него в порядке, он мне не ответил. В его молчании не было ничего необычного. Но один его глаз дернулся, и это движение сказало мне больше тысячи слов. Я почувствовала себя ужасно. «Не плачь по мне, Аргентина»[86]. Я сама оплакиваю тебя.


2 февраля 2002 года


Сегодня утром, до того как мы вышли на Флорида, Пабло объявил мне, что намерен уйти.

«Нет! — воскликнула я про себя. — Ты не можешь поступить так со мной! Только не сейчас! Я еще не готова!» Ну да, он уже не раз грозил уходом — по самым различным поводам. Но я всегда отмахивалась от его угроз, полагая, что критический момент не настанет никогда.

— Почему? — спросила я. Фелисия? Она им командует, и он не желает более терпеть ее несносный нрав? Но оказалось, дело не в ней.

— Я уношу ноги! Не собираюсь я больше оставаться в этой дыре! С шайкой воров!

Я поняла, что он имеет в виду. Правительство. И то, что они сотворили с его сбережениями. Но не успела я придумать, как бы подипломатичнее сделать так, чтобы он одолжил у меня немного денег, Пабло продолжил:

— Нас пригласили в Оман. Контракт на шесть месяцев. Оплата на уровне. На следующей неделе мы уезжаем.

«Мы» — это он и его «настоящая» партнерша, Патрисия. О, она не опустится до дешевых уличных представлений!

Нет, этого не может быть! А что станет со мной? Мысли метались у меня в голове, пока я бормотала всякий вздор вроде «конечно» и «разумеется» и что я тоже решила уйти, что же мне одной без него… Он и в самом деле не оставил мне выбора. Ведь не могу же я остаться вдвоем с Фелисией! Кто знает, кого она подберет мне в пару! Может быть, решит вернуть Рубена? Нет, нельзя так сильно рисковать. Если Пабло уходит, мне тоже надо уйти. Черт!

Нам пришлось сообщить ей, что она теряет не одного, а двух своих исполнителей, — не самый приятный момент во всем предприятии. Ведь теперь в танго-шоу «Пасифико» оставалась она одна. Маловато для танго… Однако исход дела оказался много проще, чем я ожидала. Никакой некрасивой сцены не последовало. Я-то боялась, что она начнет визжать, кричать, вцепится мне в волосы. Но она лишь посмотрела на нас и, помолчав, сказала: «Ладно. Конечно. Отлично! Я найду вам замену».

Не могу поверить: она мне сочувствовала! Теперь я не могла относиться к ней безразлично. Как я могла быть такой черствой! У нее доброе сердце! И за всей этой бравадой она скрывает опустошение. Мне было бы легче, если бы она послала нас подальше в самых недвусмысленных выражениях.

Ну вот все и закончилось. С Пабло мы расстались вполне в духе наших отношений:

— Удачи тебе в Омане! — пожелала я, не зная, что еще сказать.

— И тебе удачи! — ответил он, прохладно целуя меня, раз того требовали обстоятельства, прежде чем навсегда повернуться ко мне спиной.

Сегодня название этой улицы — Флорида — вызывает у меня грусть и еще тысячу других эмоций. Но завтра мне придется подвергнуть себя намного большему испытанию, нежели просто услышать это название. Прошло слишком мало времени, чтобы я с легкостью могла вернуться туда, но мне необходимо было это сделать. Моника попросила меня пойти с ней за покупками для свадьбы. И конечно, не куда-нибудь, а в «Галереас Пасифико». Не хватало только столкнуться там с Фелисией! Однако даже просто пройти по улице будет для меня испытанием.

Я могла бы остаться, если бы очень хотела. Но прекрасно понимала — надо двигаться дальше. Мостовая не может стать моим вечным домом. Даже если она стала мне такой родной и даже заменила семью. В этой семье хватало проблем, и она была далека от того, чтобы считаться благополучной!

Сама того не сознавая, я успела привязаться к Фелисии и даже к Пабло, с его глупыми усиками. К Маурисио и Рубену тоже, хотя знала их меньше. Я привыкла к их лицам, как поют в моем любимом мюзикле «Моя прекрасная леди». А от привычки не так легко избавиться, пусть даже и дурацкой.

Я стану скучать по улице, попрошайкам, цыганам и «группе поддержки» на лавке, всей этой неразберихе и перепалкам, музыке, гремящей из динамиков. И, конечно же, по аплодисментам. Я стану скучать по той любви, которую чувствовала к себе, будучи здесь «знаменитостью».

Да, жизнь на мостовой была хороша. Но где-то надо осесть, не на улице же… Мне очень хотелось где-то поселиться. Как же я устала от переездов… От вечных поисков. Оттого, что никогда не нахожу желаемое. Но теперь, когда «Пасифико» для меня больше не существует, у меня нет причин оставаться в Аргентине. Снова пришло время собирать вещи и расставаться. Расставаться с мечтой. С Буэнос-Айресом.


10 февраля 2002 года


Вчера я позвонила маме:

— Я уезжаю из Буэнос-Айреса.

— Только не говори, что переезжаешь в Австралию! — Она всегда ожидает от меня самого худшего. Спрашивается, почему?

— Я не думала об Австралии! Но теперь, поскольку ты об этом заговорила… — Ну да, мне палец в рот не клади. Родители правы.

Я сменила тон и рассказала о своих планах.

— Слава Богу! — воскликнула мама. «Слава Богу, — мысленно воскликнула я, — она не обиделась».

— А что насчет танго? — озабоченно спросила мама.

— А что с ним?

— Ты собираешься продолжить обучение?

— Честно говоря, нет…

— Но ты потратила столько усилий!..

— Да. Ты права. Но…

— …и что я скажу своим друзьям? Что ты внезапно все бросила? Что больше не танцуешь танго? — Ее возмущению не было предела. (Музыка танго с недавних пор служила фоном для всех ее вечеров, когда она играла в бридж.)

— Не волнуйся, мамочка! Ты придумаешь, что сказать своим друзьям. Например, что я собираюсь замуж. Нарожаю кучу детишек и буду жить долго и счастливо!

— Не могу я им это сказать! — Даже на расстоянии я видела, как она поджала губы. — Они в такое никогда не поверят!


Следующий мой звонок был отцу.

— О нет! Ты все-таки стала хиппи? — Его голос звучал мрачно.

Я вспомнила этот наш давний разговор с ним. Но тогда мне было шестнадцать. Я вздохнула. А мне казалось, с тех пор я несколько повзрослела…

Как бы там ни было, я заверила его, что вовсе не стала хиппи, а просто уезжаю из Буэнос-Айреса. Он не сказал: «Слава Богу!», но я уверена, подумал именно так. В последнее время он просто забрасывал меня электронными письмами по поводу всех этих дел в Аргентине. А то вдруг я не замечаю, что дышу слезоточивым газом…

— Что у тебя с танго? — все же уточнил он.

— Я преждевременно собралась на пенсию, — протянула я.

— Очень жаль, — ответил он. И я уверена, что ему действительно жаль.

Я приготовилась услышать лекцию о программе пенсионного обеспечения, но ее не последовало.

— И чем ты собираешься заниматься? — помолчав, вместо этого спросил отец.

— Даже не знаю… Но буду искать что-нибудь подходящее. — Что я еще могла сказать?

— Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь, — торжественно провозгласил он, придавая моменту отцовской гордости за меня завершающий штрих. — Но помни, ты всегда можешь остаться с нами, если захочешь, — прибавил он.

Нет, вот что достойно завершило наш разговор! Я поблагодарила его и сказала, что пока этого не требуется. И рассказала о своих планах. Судя по голосу, он обрадовался — что, в свою очередь, обрадовало и меня.


26 февраля 2002 года


Отправляясь в «Глориэту», на свой последний танец, я надела пурпурное кольцо.

Просто не могу заставить себя оповестить всех, что уезжаю! Сказала лишь кое-кому из тех, с кем танцевала. Остальных оставила в убеждении, что они снова увидят меня в следующее воскресенье. Сама же себя я чувствовала потусторонним призраком, вернувшимся на место, притягивавшее меня, пока я была жива…

Но что я здесь увидела? Недокомплект тройняшек. Хавьер! Сколько времени мы с ним не встречались? Боже, я уже и забыла, как он сексуален! Смуглый и темноволосый… Боже, Боже мой! Какая все-таки горькая ирония: с самым распутным из всей троицы я так и не переспала. И как такое могло случиться? Кстати, что там с его девушкой? Я огляделась в поисках Ромины — ее тоже не было.

— Che, я оставил сообщение на твоем автоответчике, — внезапно услышала я. — Ты его получила? — Хавьер! Оживленный и жизнерадостный. И, даю голову на отсечение, в его вопросе звучала отнюдь не дежурная любезность.

— Нет, не слышала. А что ты хотел мне сказать?

— Сейчас не важно. Ведь ты же здесь… — Обняв за талию, он увлек меня на танцпол.

Должно быть, от кого-то он все же услышал, что я уезжаю. Я покраснела: меня поймали с поличным — при попытке покинуть страну тайно, не попрощавшись. Однако я просто не хотела подвергать себя чрезмерной опасности. Боялась, что мое желание снова проснется и я опять останусь ни с чем. Но я и предположить не могла, что Хавьер вмешается в мои планы тем, что: а) раздует пламя; б) сам с ним совладает…

Не знаю, в силах ли вы вообразить, сколь затруднительно танцевать танго в состоянии, граничащем с оргазмом.

— Ну же! Давай уйдем отсюда! — пробормотал он наконец.

— Нет! — простонала я.

— Почему же нет?