— Ты забыл, что у тебя есть девушка? — Я рисковала разрушить волшебную атмосферу.

— Какое это имеет к нам отношение? — жестко спросил он, и я прикусила язык. Мы продолжили наш изуверский танец.

— Что, если мы… один раз?.. — не выдержала я. — Прежде чем я уеду из Буэнос-Айреса…

— Ты уезжаешь? — Он притворился, что потрясен известием, хотя, я уверена, прекрасно знал о моем предстоящем отъезде. Но ему явно хотелось услышать об этом от меня.

Мы закончили танцевать и словно заключили негласный договор, пожав друг другу руки.

— Спасибо, mi amor, — сказала я. — Терпение — добродетель.

Мне очень хотелось станцевать в последний раз еще кое с кем. Так хотелось испытать различные оттенки этой едва уловимой печали, этой необычайной и восхитительной грусти, которую каждый из партнеров дарил мне. В последний раз…

Как только милонга закончилась, Хавьер был уже рядом со мной. Мне даже показалось, он следил за мной и теперь ни на шаг меня не отпустит.

Мы молча шли к его грузовому автомобилю. Я оглянулась на оркестр. Музыканты сидели прямо под деревьями — я так и запомнила их, среди зелени джакаранда.

— Куда бы ты хотела поехать? — спросил Хавьер (куда я хочу поехать?). Он надеялся, что я скажу: «Ко мне». Но нет, я так не сказала. Видите ли, у меня была еще одна, последняя фантазия, которую мне хотелось воплотить в жизнь, пока я еще в Аргентине.

— Никогда не бывала в telo (любовный мотель). Может быть, туда?

— У меня нет денег…

— Я заплачу.

— Тогда ладно. — Хавьер завел двигатель.

Позвольте мне сказать несколько слов в его защиту: он вытащил из бардачка купон на скидку в пять долларов. Скидка распространялась на telo в Белграно, что недалеко от «Глориэты». Его благородный жест тронул меня:

— Превосходно, едем!

Над входом в заведение мигали красные и зеленые лампочки. Мы въехали в закрытый гараж — о, конфиденциальность тут гарантирована. Внутри были припаркованы еще две машины. Надеюсь, стены в отеле звуконепроницаемые? Пройдя через гараж, мы оказались возле приемной. Портье, скрытый за окошечком с дымчатым стеклом, зарегистрировал нас. Я заблаговременно сунула Хавьеру десять долларов. Мне не хотелось, чтобы о нем плохо подумали. Или, возможно, чтобы плохо не подумали обо мне. Он протянул в окошечко деньги и скидочный купон.

— Вам номер на время или на всю ночь? — спросили из-за стеклянной перегородки. Хавьер правильно понял выражение моего лица и ответил: — На время.

Два часа. Вполне достаточно.

И вот мы в логове разврата. Обычный номер дешевой гостиницы — самой дешевой из всех, в которых я когда-либо останавливалась. Таких полно, если проехаться из Братиславы в Бангладеш. (Никогда не была в Бангладеш, но не могу придумать ничего, что сочеталось бы с Братиславой.) Потертый ковер, обшарпанные обои, у кровати тумбочка, по телевизору порно, но его невозможно смотреть: телевизор барахлит (так что приходится лишь догадываться, что означают эти мерно движущиеся силуэты на экране; впрочем, это было вполне эротично). В ванной, выложенной розовой плиткой, местами треснутой, не хватает занавески — правда, это не имело особенного значения — вода все равно расплескивалась по полу из-за очень мелкой ванны. Грубого куцего полотенца мне не хватило даже на то, чтобы обернуть им талию, — это при моей-то нынешней худобе! А крохотный кусочек мыла измылился так быстро, что благоухающее потом тело начало пахнуть резче, чем до омовения. Все было так обескураживающе знакомо — и в то же самое время обнадеживало. Единственное отличие этого приюта страсти состояло в том, что над головой у нас мерцали лампочки. Совсем как в ночном клубе. И, возможно, зеркал было развешано кругом больше, нежели это необходимо. Мне захотелось узнать, что думает Хавьер обо всем этом.

— Это обычный номер? — спросила я.

— Пожалуй. Но есть действительно роскошные telos. Комнаты стилизованы под «сафари», под «Тысячу и одну ночь» и все в таком духе. Есть, правда, и мотели с блохами. Так что этот номер — нечто среднее.

Так… Понятно. Не могу сказать, что увиденное и услышанное настроило меня на соответствующий цели лад. Я даже забеспокоилась, что дело закончится ничем. Однако мне не стоило волноваться. Темы для вежливой беседы у нас иссякли. Пришло время вспомнить, зачем мы здесь.

То, что мы с Хавьером вытворяли, можно назвать схваткой двух зверей. В хорошем смысле слова. Не знаю, кто удивил меня больше: Хавьер или же я сама. А меня не так-то легко удивить! Талант Хавьера, как я обнаружила, заключен вовсе не в умении танцевать. Я никогда еще не сталкивалась с тем, чтобы грубая чувственность была столь чистой, волнующей и естественной. Я оказалась во власти мужчины, тело которого помнило, что он зверь. И, как я уже сказала, мне это понравилось! И даже более того — я зашла так далеко, куда прежде не заходила, никогда и ни с кем. Я отыскала для себя удовольствие по ту, другую сторону дозволенного. Я раскрылась абсолютно и до конца, так, что все мои тайны предстали на обозрение. Какой кошмар! Я могла так никогда о них и не узнать… Интересно, сколько всего я так и не буду знать о себе в тот момент, когда умру? Мне кажется, слишком много.

Мы перевели дыхание. Хавьер позвонил и заказал себе банку коки. Повесив трубку, он вдруг опомнился:

— Ты хотела что-нибудь?

— Нет-нет, все нормально, — прохрипела я запекшимися губами. — Отхлебну из твоей… — Через несколько минут сквозь отверстие в стене просунулась рука с банкой кока-колы.

«Как умно!» — подумала я. Все в этой комнате теперь будило во мне восторг и экстаз.

Мы по очереди пили из одной банки. Глоток за глотком. Хавьер спросил, не хочу ли я провести здесь ночь. Нет, я не хотела. Думаю, и он не хотел, а спросил так… из вежливости. Мы вернулись к тому, на чем остановились… Теперь он вознес меня туда, куда я раньше никогда не взлетала. В акробатическом смысле слова. Кажется, в него вселился дух, который вместо него совершал подвиги, недоступные смертному. В таком состоянии, сродни трансу, люди протыкают щеки стрелами, гуляют по раскаленным углям, поднимают грузовики и даже девушек весом в сто пять фунтов — одной рукой. Это нужно было видеть. Ну или не нужно…

Истратив мои десять долларов, мы оделись — в полном молчании. Тишину не нарушило ничто, кроме, пожалуй, громкого «ой!», когда я натягивала через голову платье. Надеюсь, ребро у меня не сломано, хоть и болит ужасно. Кожа над ним почему-то полиловела. Придется сделать рентген, если в ближайшие дни не станет лучше.

Прежде чем мы закрыли за собой дверь, я оглянулась. Я уже успела привыкнуть к этому номеру. На первый взгляд за промелькнувшие два часа он абсолютно не изменился. Но отныне в его стенах будут храниться мои секреты. Я улыбнулась при мысли, что часть меня останется здесь навсегда. Или при мысли, что отныне они навсегда со мной? Или же потому, что я успела получить легкое сотрясение мозга? Не знаю…

Знаю лишь то, что, если завтра меня собьет автомобиль, мне будет наплевать. Если у меня больше никогда не будет секса, я тоже не возражаю. Ну, может быть, самую капельку, однако я примирюсь с этим. Ибо за минувших два часа Хавьер вознаградил меня за все, что мне пришлось вынести за последние три года на сексуальном фронте. Ему одному оказалось по силам вернуть Буэнос-Айрес на карту в качестве Самого Главного Города Латинских Любовников. Репутация Аргентины была спасена! (Звуковые эффекты — приветственные крики толпы: на стадионе поблизости начинался футбольный матч.)

Почему-то теперь мне стало намного проще покидать Буэнос-Айрес.

— Vamos[87], — сказала я, широко улыбнувшись.

— Vamos, — ответил он с таким видом, словно бы в жизни у него бывали вечера и похлеще.


27 февраля 2002 года


Ненавижу паковать багаж! Вот если бы вещи сами запрыгивали в чемоданы и укладывались там ровными стопочками! Тогда бы мне не пришлось надрывать душу, глядя на все эти милые тряпочки, которые я уже никогда не надену.

Короткое черное платье, что я надевала на самое первое выступление с Чино. И то, с серебряными блестками, в котором пришла на прослушивание в день, когда Густаво бросил меня. Черный вельветовый костюм (удивительно, но он совсем меня не полнит, хотя брючки облепляют бедра, как пленка сосиску). Красная юбка в белый горох, что я выбрала для той ночи взбесившейся карусели (с Пабло). Минимальных размеров юбочка — на Флорида она успела собрать собственных поклонников. И еще, еще наряды… Они словно подмигивали мне со своих вешалок: «А помнишь… а помнишь?..»

Я захлопнула дверцу шкафа и взяла себе на заметку: одежду для танго — продать!

Глупо хранить ненужные вещи! Только пыль собирать! — сказала я себе. Однако я знала: ни за что не смогу расстаться ни с одной пуговкой… Ни за что!

То же самое — с туфлями. Одних только замшевых у меня восемь пар. Они стали моими самыми верными друзьями. Порой я полагалась на них больше, чем на партнеров (знаю, этого и следовало ожидать). Какие-то я надевала чаще, другие реже. Самые старые — те, в которых я каждое воскресенье щеголяла в «Глориэте»; теперь они покрыты слоем пыли. Но эти туфли заслуживают медали… На самом верху в шкафу — красные блестящие «туфельки Дороти» — я просто не могла устоять и купила их. Рядом с ними — туфли из лакированной кожи; они чуть не угробили меня, пока я не открыла для себя вазелин. На полке ниже — две пары красных, рядом — черные с белым. А вот эти, черные с красным, я каждый день оббивала о мостовую, где мы давали уличные представления. Они почти в таком же ужасающем состоянии, как и та пара, на каблучках, из «Глориэты». Но ни те, ни другие не жалуются.

Зрелище брошенных друзей убило меня. Я захлопываю и эту дверцу. Как же тяжко менять огни софитов на мрак забвения…

Ладно, соберу чемоданы позже…


1 марта 2002 года


В ожидании вылета я сунула в плейер диск и надела наушники. Так, хочется верить, никто не начнет приставать ко мне с разговорами и донимать вопросами. При первых звуках танго — в плейере играло, конечно, оно — душу мою пронзило воспоминание. Я вспомнила о царапине, которая не так давно украшала мою физиономию, и улыбнулась. Возможно, даже рассмеялась, точно не скажу.

Закрыв глаза, я снова оказалась в объятиях всех моих партнеров… Мои губы начали дрожать, и я почувствовала, как у меня перехватило горло. Я изо всех сил пыталась сдержаться. Это было похоже на то, как если бы вы смотрели грустный фильм и хотели бы скрыть свои эмоции от присутствующих. Но я не могла сдержать их в себе — мои плечи затряслись от рыданий так, что со мной не мог сравниться даже бандонеон у меня в ушах.

Я плакала, когда бортпроводник напомнил, что пора пристегнуть ремни, убрать раздвижные столики и привести кресла в вертикальное положение. Я плакала во время демонстрации того, как надевать спасательные жилеты и что делать в случае экстренной посадки, как правильно натягивать кислородные маски и где искать экстренные выходы, если все остальные меры спасения будут исчерпаны. Я плакала, когда нам предлагали обед и меня спросили, что я хочу: курицу или макароны. Вытирая слезы, я всхлипнула: «Курицу». Я плакала, тщетно пытаясь отрезать кусочек мяса крошечным пластмассовым ножом, который они завернули в салфетку вместе с ложкой и вилкой из нержавеющей стали. (Как экипаж корабля узнал, что я подумываю о самоубийстве?) Я плакала, смешивая содержимое малюсеньких бутылочек водки с коктейлем «Кровавая Мэри». (Что есть такого в этих перелетах, что пассажиры вынуждены утешать себя алкоголем?) Однако бутылочки меня не спасли — как не удалось бы это всем на свете маленьким бутылочкам водки, вместе взятым. Я приготовилась рыдать в течение оставшихся девяти часов полета (взять с собой книжку я забыла). К тому же тосковать мне предстояло по многому.

По всем мужчинам, с которыми я больше никогда уже не станцую.

По всем тайнам, к которым у них были ключи и которые теперь заперты во мне навечно, ибо ключи потеряны.

Но больше всего я тосковала по танго, принесшем мне радости и счастья больше, чем я ожидала.

Я была так поглощена стенаниями, что сперва не заметила, как чья-то рука протягивает мне носовой платок. Пока меня слегка не толкнули. Я подняла глаза. (Один Бог знает, на что было похоже мое залитое слезами лицо, но я могу догадаться.) И увидела его.

«Почему Хью Грант путешествует эконом-классом?» — подумала я.

Это и в самом деле был точь-в-точь Хью Грант, хотя просто не мог быть им. Со мной не может случиться ничего подобного. Я из тех девушек, на кого может вывернуть соседа-пассажира, но не из тех, кому компьютер вот так запросто выдаст место рядом с Хью Грантом. Я благодарно кивнула незнакомцу, что выглядел как Хью Грант, но не мог быть им, и взяла его «клинекс». Не снимая наушников, трубно высморкалась. Клон не внял моему намеку. Он потрепал меня по плечу.