Антон Ярев - Цветом света

Александру не удалось ее отшвырнуть, Женя вцепилась, будто теперь на самом деле тонула и хваталась за последнее, что могло спасти жизнь:

– Сашенька, милый мой, любимый! – умоляла она. – Прости меня! Я что-то не так сделала! Я исправлюсь, только ты не предавай меня, Сашенька!

Александр с жалостью посмотрел на извивающуюся перед ним в пепельной пыли несчастную, совсем голую Женьку, мягко склонился, чтобы обнять и успокоить, но вовремя опомнился, сообразив к чему это может привести – равнодушно и небрежно напомнил:

– Ты бесправная содержанка.

Перчик замерла, подняла заплаканные глаза: Александр походил на один из «монархических» памятников, взгляд его был тяжел и посторонен. Дрожа и всхлипывая, Женя ползком попятилась до кровати и стянула на себя одеяло.

– Господи, Сашенька! – прошептала она сквозь слезы. – Я же люблю тебя! Я надеялась, что у нас… что ты…

– Я выкупил тебя у борделя, – оборвал Александр.

– Деньги?.. Но я же… Ты же сам говорил, что это неправильно!.. Что мы в силах изменить… Почему ты научил меня тебе верить? – она вытерла слезы и с дрожью вздохнула. – Ты сделал мне больно, Саша, это я не забуду.

– Одевайся. Встреча будет в ресторане, так что подбери достойный туалет, – сказал Александр и направился к двери, но Перчик остановила его:

– За сколько же ты меня продал, Грек?

Он обернулся, перекошенный, злой:

– Не трави душу, Женя!

– Серьезно? Это ты говоришь?..

– Заткнись!

– Конечно, я не имею права. Но любопытно, как ты зарабатываешь. Поделись на прощанье.

– Дура! Здесь другое.

– Не продешевил?.. Ах, ну да! – начала понимать Женя. – Ты же у нас азартный игрок! – она горько рассмеялась. – Катала немеряный! Нокер-счастливая рука! И член свой со мною заложил?

Александр шагнул к ней и замахнулся. В ее глазах мелькнул страх, она зажмурилась. Удара не последовало. Грек спрятал руки в карманы.

– Правильно, Сашенька, тебе я не принадлежу, – выдохнула Женя. – Так чья же я теперь? Просвети.

– Я говорил вчера, – огрызнулся Грек.

– Не помню.

– Его зовут Ян.

Перчик безразлично кивнула.

– Ты вдрызг проигрался?

– Не совсем так.

– Это были ставки на равных? Во сколько же ты меня оценил?

– Это Ян предложил. Он видел тебя пару раз со мной. Вот и предложил…

– Что?

– Свою долю в «Голден Пэласе». Похоже, он высокого мнения о тебе…

– Ты, значит, не высокого… Сколько?

– Сорок.

– Тысяч? – спросила она.

Грек усмехнулся, и в его голосе прозвучали знакомые Жене ласковые нотки, рассчитанные на наивных детей:

– На такие суммы, радость моя, я лет с пятнадцати не зарюсь. Сорок процентов с оборота.

Девушке это ни о чем не говорило, но она услышала, что хотела – интонацию: Саша был прежним, и отношение его к ней не менялось. Жене стало плохо, она закрыла лицо руками и почувствовала: где-то там, в груди поселился странный зверь, забился в уголок между сердцем и гортанью, поободрал все своей шершавой спиной, притянул к себе жилы, какие нашел, да так и замер, не отпуская их. Женей овладела обида горче первой.

– Убирайся, – простонала она.

Александр на пороге оглянулся и уже попросил ее:

– Оденься, Жень. Машина готова, нас ждут. Через полчаса я зайду.

Грек, всегда пунктуальный, в этот раз задержался минут на пять. Прежде, чем повернуть ключ в замке, постучал в дверь, предупреждая о своем появлении. Женя была готова: элегантна и броска. Черные, крокодиловой кожи, лакированные туфельки с высоким каблучком; колготки в мелкую сеточку с редким, в ромбик, узором; отчаянно-красное осеннее кашемировое пальто с поднятым воротником; шелковый черный шарф, такие же перчатки; в тон пальто ярко накрашенные губы; темные очки в широкой гагатовой оправе, скрывающей виски; воздушные светлые волосы, наспех завитые, но со вкусом уложенные; в мочках по бриллиантовой звездочке.

– Какое платье выбрала? – поинтересовался Грек.

– Черное в блестках, – бросила Женя и прошла мимо.

По коридору, через всю квартиру до гаража пронесся сладкий аромат «Пуазона». Майк терпеть не мог эти духи, но вынужден был сидеть на заднем сидении слева от Перчик. Справа сидел Пашок, тот самый Пашок, которого Лесков окрестил «ковбоем», впереди – шофер и Грек. Девушка давно привыкла к такого рода аккуратным перевозкам. Словно старому другу, улыбнулась Майку, а Пашку незаметно наклеила на спину жевательную резинку.

Ей никогда не сообщали, куда именно везут: это «от сотворения мира» называлось либо необходимостью, либо сюрпризом. Но Перчик не отличалась длинным языком и с удовольствием рассматривала город через непременно тонированные стекла нуворишеского транспорта.

На сей раз ее привезли в «Асторию». Мальчик в строгом костюмчике, по всей видимости – секьюрити (Женя обожала это словечко: для русского веет от него чем-то неприличным), впустил четверых приглашенных и закрыл за ними. В холле, у бюро, две девушки приветствовали их улыбками. Грек провел Женю к гардеробу. В окошечке сидело еще одно секьюрити. Грек подал ему свой плащ, принял у спутницы пальто и обомлел: вместо декольтированного черного платья в блестках на Жене были короткая кожаная юбчонка и ядовито-желтая кофточка с беличьими плюмажами на плечах, а шею девушка украсила пудом всевозможных цепей. Женя довольно улыбнулась и сняла очки. Веки ее были густо размалеваны темно-коричневой тенью, брови подведены до висков, а ресницы огромны и томны; ни дать, ни взять – панельная девка. И достойной ее походкой она прошла в холл. У секьюрити поотвисали челюсти. Девушки ахнули. Из салона выглянул бармен, глупо скривил лицо, уронил гору салфеток и, не заметив этого, убрался обратно.

Со стороны казино появились три человека. Одного из них Перчик вспомнила: высокий, плечистый блондин, лет за сорок, с пластилиновой улыбкой и серыми, каменными глазами. Это был Ян. Увидев Женю, он изменился в лице, досадливо цыкнул, но тут же вернулся к прежней мине, развеселился, взял ее руку и поцеловал:

– Я не имел права рассчитывать на иное отношение. Это справедливо. Что ж – привык уважать любую точку зрения. Рад видеть вас, хоть и с опозданием. Саша, – он глянул на Грека, – сказал, что возникли кое-какие проблемы, пришлось переиграть нашу встречу – я пригласил вас в ресторан… – Ян развел руками. – Как в кино, честное слово!

Замечание было поддержано смехом всех сопровождающих. Женя обернулась: Александр фальшиво улыбался.

– Так это было приглашение? – спросила она тоном обещающим скандал.

– Девочка моя, будьте снисходительны к старому, больному человеку, – капитуляционно поник Ян.

Женя ни слова не сказала, прошла в обеденный зал. Заведение было явно предусмотрено под ночной клуб. Сколько денег понадобилось, чтобы снять его днем? Взгляд ни на чем не мог удержаться, утопал и расплывался в пространстве роскошного интерьера. Ухо цеплялось за древоватые переборы гитары и скрипучий голос Эрика Бёрдона в «The House of Rising Sun» [4] . Женю усадили за центральный столик сервированный на троих. Ян сел напротив, Грек между ними. У столика уже стоял официант, низенький старичок, похожий на графин с усами Сальвадора Дали.

– Что закажет мадемуазель? – любезно осведомился он.

Женя открыла меню, пробежала глазами, смутилась, но с безразличным видом спросила:

– А что из себя представляют креветки гриль?

– Королевские креветки, маринованные с кореньями и пряностями, приправленные лимоном и чесночным маслом, – пояснил официант.

Девушка, подняв брови, согласно кивнула.

– А вот «Ладожская загадка», что это такое?

– Филе судака, фаршированное шампиньонами и яблоками, в белой панировке, обжаренное во фритюре. Подается со свежими овощами, зеленью и соусом «Тартар».

– «Тартар»? Изумительно! И сколько такая «загадка» стоит?

– За все уплачено, мадемуазель.

– Это безвредное любопытство.

Официант покосился на Яна. Тот спокойно улыбался.

– Всего триста семьдесят рублей, мадемуазель.

– С «Титаник», стало быть… – Перчик перевернула лист меню. – Ну, раз уж за все уплачено, то и несите тогда: я все это съем.

– На первое осмелюсь предложить классический русский борщ, приготовленный по рецепту «Астория Клуба».

– Его издревле по этому рецепту готовили? Несите!

– Что будет пить мадемуазель?

– «Мартини Бианко».

– А на десерт?

– Взбитые сливки с клубникой и киви.

Официант поклонился и обратился к Яну.

– Как обычно, Сергеич, только водки в два раза меньше.

– Сделаем. А вы что будете, молодой человек?

Грек пожал плечами:

– Горячий салат с уткой, лосось «Бризоль»… Черный «Уокер».

Старичок поспешно удалился.

Женя удивленно взглянула на Яна:

– Он ничего не записывал?

– Вы прелесть, Женечка! – засмеялся Ян. – Рекомендую: Сергей Сергеевич Пересветов, первый гарсон Питера! Он из ресторана гостиницы, в другом крыле, а сюда я пригласил его из-за вас.

– Он тоже бесплатное приложение?

Ян обиделся.

– Дорогая Женя, вы превратно меня понимаете. Я стараюсь вам угодить, лишь той корысти ради, что это доставляет мне удовольствие. Вы допускаете мысль, что я влюбился? Да, я без ума от вас! Был бы я щедрым мальчишкой, я бы не имел возможности подарить даже самый скромный букет. Может, будучи старым скрягой, я сумею сделать вас счастливой?

Женя не отвечала.

– Чтобы доказать вам, что это так, а не иначе, я сейчас же готов проститься и оставить вас с Сашей. Вы этого хотите?

Александр застыл куском льда. Но девушка и не взглянула в его сторону:

– Нет. После того, что случилось, я не желаю к нему возвращаться.

Ян облегченно вздохнул:

– У меня, знаете ли, сердчишко совсем никуда.

Он поднялся из-за стола, зашел к ней со спины, достал из внутреннего кармана пиджака продолговатый футляр, открыл его и надел Жене на шею ажурную золотую цепочку с алмазным трилистником.

– Надеюсь, из всей Вашей коллекции цепей в конце концов останется самое ценное, – добродушно пожелал Ян.

Перчик обескуражено молчала. Появились две хорошенькие девушки, подали первые блюда и напитки. Ян вернулся на место.

– Теперь обсудим наше status quo [5] . Сегодня вечером я улетаю. В Европу. Вы, Женя, остаетесь на попечение Саши… Где, кстати, Вы прежде жили?

– Грек снимал для меня квартиру на Ваське, – ответила Перчик.

– Угу. Пока перевезем Вас ко мне на Невский, а там посмотрим. Конечно, некоторые неудобства: шум, толчея, но смею думать, это лучше, чем в трущобах. Если, Женечка, возникнут какие-либо пожелания, просьбы, капризы или – не дай то бог – жалобы, обращайтесь к Саше – он все сделает, я попросил его помочь. Надеюсь, так оно и будет, и всецело Вам доверяю.

Женя не знала, что и сказать.

– Я хочу, чтобы мы стали друзьями, – Ян поднял рюмку. – За нашу дружбу!

И они вдвоем чокнулись. Александр свое виски не тронул.

Дача Александра, если слово «дача» приемлемо к строениям такого рода, находилась на побережье Финского залива, между Песками и Зеленой Рощей. Внушительных размеров трехэтажный композитный дом, сомнительное торжество мысли в стереометрии. Судя по всему, это бунгало отстроили год назад, натаскали материала для отделки и «заморозили» объект.

Лескова подвели к пустым стенам: бетонным, кирпичным, а то и просто иллюзорно-каркасным. Сделайте милость – проявите смекалку… Айда веселиться, худосочный мальчик!..

С ним оставили двоих. Некоего краснокартофельнолицего Славу, постоянно называемого вторым оставленцем не иначе как – Москит. Самого же второго, Гену, то ли за двухметровый рост, то ли за другую ущербность – недоразвитость воображения и мышления как такового вообще – Слава в свою очередь называл Карликом. Эти двое «достали» Лескова в первый же день. Слава-Москит любил рассказывать истории о своем городе Ельце, что под Липецком, причем истории начинались в качестве раскрытия или дополнения какой-либо общедоступной интернациональной темы, а заканчивались если не летальным исходом для персонажей, то, по крайней мере, их злостным увечьем. Гена-Карлик чуть ли не каждые полчаса приглашал Лескова составить им компанию для игры в секу или промачивания горла, что принципиальной разницы не имело, или того хуже – пытался навязать себя в помощники (да чё там, все мы русские!). Евгений, посмотрев на его бычью, но безрогую голову, пальцы толщиной в железнодорожный костыль и с таким же квадратным сечением, вежливо отказался. Карлик угрюмо злился, потом угомонился и оставил художника в покое. Но Москит со своим былинно-сказительным талантом продыха Евгению не давал. Мало просто рассказывать, он еще требовал от «благодарного» слушателя, чтобы тот внимательно следил за мимикой и жестикуляцией. Лесков не знал: может быть, это на самом деле интересно, может быть, в Славе ни за что пропадает отчаянной силы юморист, но согласен был считать себя человеком без чувства юмора, ибо юмористов не любил; все они казались ему одинаково скучными и пошлыми. Лескова хватало лишь на редкие неловкие улыбки.