Майк Гейл - Ужин вдвоём

Ну, что еще тебе сказать? Твоя мама — заместитель редактора в глянцевом женском журнале «Femme». Работает она не покладая рук. Ей тридцать лет (мне тридцать один), она очень умная, красивая и сексуальная… Ладно-ладно, о сексуальности не буду, а то вдруг ты окажешься мальчиком! Не хватало еще своими руками привить тебе эдипов комплекс!

Зеркала у тебя там, наверное, нет, так что вряд ли ты знаешь, как выглядишь. Я тебе помогу — расскажу, как выглядим мы. Представь себе что-то среднее — это будешь ты. Итак, в маме твоей пять футов девять дюймов, а весит она немного больше десяти стоунов. Волосы у нее черные как смоль, глаза ореховые, носик маленький, аккуратный, щеки круглые, как у бурундука. Понимаю, что с современной массовой культурой ты еще не знаком: но с виду она — что-то между Минни Драйвер из «Круга друзей» и Джулианной Маргулис. Ладно, перейдем ко мне. Шесть футов два дюйма, четырнадцать стоунов веса (мускулы, малыш, одни только мускулы!), короткие черные волосы, темно-карие глаза, широкий нос и волевой (как я надеюсь) подбородок.

Мать Иззи родом из Южного Уэльса, а отец (он умер пару лет назад) из Польши. Мои родители приехали из Тринидада. Мы с Иззи оба родились в Англии. Так что ты у нас будешь (внимание, барабанная дробь!) англо-поляко-тринидадо-валлийцем! И кожа у тебя, вполне возможно, окажется цвета кофе с молоком.

Если бы я не умолил твою мамочку сменить после замужества фамилию, ты теперь носил бы гордое имя: Зародыш Левандовски-Хардинг. Или: Зародыш Хардинг-Левандовски. Согласись, длинновато.

Ладно, будем считать, что познакомились. Добро пожаловать в нашу семью.

Будь как дома.

Всего тебе наилучшего,

Дейв Хардинг (твой безмерно гордый отец).

Иззи звонит мне с работы, чтобы поделиться хорошей новостью. Она только что была в нашей поликлинике, и врач подтвердил, что она беременна. Беременна уже шесть недель, если считать от последней менструации. От этой новости я совершенно съезжаю с катушек. Ни о чем не могу думать, кроме одного: скоро я стану отцом! Всю следующую неделю мы с Иззи только об этом думаем, только об этом и говорим.

Утром в понедельник, на работе

— Здравствуйте, журнал «Femme», у телефона Иззи Хардинг.

— Привет, это я, — отвечаю я.

— Что стряслось?

— Что значит «что стряслось»? Ничего не стряслось. Просто захотелось поболтать.

— Видишь ли, сейчас десять минут одиннадцатого, — говорит Иззи. — Еще не было случая, чтобы ты позвонил мне в такое время. Хотя, не скрою, иногда мне этого очень хотелось. А ты говорил: «Ну что ты, десять минут одиннадцатого — это слишком рано!»

— Это был я прежний. А я новый может звонить тебе на работу в любое время.

— Ну выкладывай! — бодро отзывается Иззи.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

— Уверена?

— Точно так же, как всегда. А ты?

Я смеюсь.

— Ну не я же… хм…

Я подозрительно оглядываюсь кругом и решаю не произносить заветного слова вслух. Пусть Иззи сама догадается.

— Слушай, на что это похоже? — вздыхает Иззи. — И недели не прошло, а мы уже на ушах стоим! К тому времени, когда… ну, когда это случится, мы друг друга с ума сведем. Давай заключим договор: некоторое время этой темы не касаемся. Вообще.

— Ладно. Только, пока договор еще не действует, хочу тебя кое о чем спросить.

— О чем же?

— Как назовем?

— Как назовем?!

— Ну да. Кто из певцов или киноактеров сейчас у тебя в фаворе?

— Дейв, пожалуйста, скажи, что шутишь!

— Не могу. Я серьезен, как никогда.

Она смеется.

— Если… ну, ты меня понимаешь… — продолжаю я, — пусть будет Леви. А если… ну, ты понимаешь — пусть будет Лоис.

Иззи хохочет так, что мне приходится отодвинуть трубку от уха.

— До меня, кажется, дошло, — говорит она наконец, все еще смеясь. — Леви — в честь твоих любимых джинсов, а Лоис — в честь подружки Супермена, правильно?

— Вот и неправильно, — отвечаю я, хотя она попала в самую точку. — Просто имена красивые.

— Ну ладно, — говорит она. — Неважно. — И, приглушив голос до степени конспиративного шепота: — Плод моего чрева имя Леви носить не будет — это я тебе гарантирую!

— Хорошо, какие будут предложения? — отвечаю я, не трудясь изображать святую невинность. Оба мы прекрасно понимаем, что не я один об этом думаю.

— Подожди секундочку, — отвечает она.

Я слышу, как кто-то спрашивает, скоро ли будет готова распечатка обложки.

— Вот и я, — говорит Иззи несколько секунд спустя. — Знаешь что?

— Что?

Голос ее звенит радостью:

— Я так же с ума схожу, как и ты. И самое странное: мне это ужасно нравится! Конечно, мы с тобой… ну, наверно, и в самом деле не стоит так переживать, но… понимаешь, Дейв, это ведь от нас не зависит, согласен?

— Согласен. Не думать об этом нельзя. А вот не болтать можно. Ладно, вернемся к вопросу об именах.

— Для начала, — говорит Иззи, — я перебрала и отбросила то, что первым пришло в голову. Те имена, которые мечтала носить сама, когда мне было лет десять, — знаешь, все эти Молли, Полли, Хлои, Поппи, Люси из слезливых девчоночьих книжек о частных школах. Стала перебирать другие — и вдруг обнаружила, что к любому имени можно подобрать какую-нибудь обидную дразнилку. Значит, «Джонни-макаронни», — тут она снова фыркает, — «Лиззи-слиззи» и «Росс-нос-не-дорос» отпадают. А потом поняла, что глупо выбирать имя по принципу «чтобы его нельзя было переделать»… Короче говоря, вот мой выбор: мальчик — Максвелл, девочка — Джасмин. Жду встречных предложений.

— Максвелл и Джасмин — хорошие имена, — говорю я. — Но и Леви с Лоис совсем недурны. А выбирать все-таки придется, если только…

— Что?..

— Если у нас не близнецы, — говорю я шепотом.

Вечером в четверг, на кухне

— Дейв, ты серьезно предложил не разговаривать о том, о чем мы решили больше не говорить? Пять минут девятого: мы на кухне. Один стол застелен субботним «Гардианом», и повсюду земля — Иззи высаживает в ящик на окне купленные сегодня гиацинты и фиалки. В раковине огромная куча компоста: как раз сейчас Иззи сует туда руки.

— Совершенно серьезно, — отвечаю я. — Так лучше. А то мы и вправду сбрендим.

— Значит, вообще об этом не говорить? Ни словечка?

— Вот именно.

— А если скажем хоть слово, наш договор рухнет и потеряет силу?

— То есть? Если кто-нибудь из нас спросит: «Не хочешь ли поговорить о нашем будущем малыше?» Да, тогда договор рухнет и потеряет силу.

— Но ты только что это сказал! — отвечает она и извлекает из раковины руки, покрытые густым слоем жирной плодородной грязи.

— Что сказал? — невинно интересуюсь я, будто и в самом деле ничего не понимаю.

— Слово, которое мы договорились не произносить. На тему, которую договорились не обсуждать.

— Вот черт, а ведь верно! — Молчание. — Ну, раз так… Не хочешь ли поговорить о нашем будущем малыше?

В пятницу после полудня, на рабочих местах, по телефону

— Леви, — говорю я.

— Максвелл, — отвечает Иззи. — Вторая попытка?

— Дейв, — говорю я.

— Ну ладно, — говорит она. — Теперь моя очередь. Болдуин.

— Слишком уж похоже на «болвана», — отвечаю я. — А для девочки?

— По-прежнему Джасмин, — говорит Иззи.

— А у меня — по-прежнему Лоис, — говорю я. — Вторая попытка?

— Адель, — говорит она.

— Иззи, — отвечаю я.

— Как мило с твоей стороны! — говорит она.

— А я вообще очень милый, — скромно отвечаю я.

В субботу утром, у моих родителей (Стритхем, южный Лондон)

— Мама, папа, — говорю я, — мы с Иззи хотим кое-что вам сообщить.

Мы с Иззи приехали к моим отцу и матери, чтобы поделиться с ними новостью.

— Мы… — Я бросаю взгляд на Иззи и сжимаю ее руку. — У нас будет ребенок.

— Поздравляю! Молодцы! — громогласно басит отец.

— Как чудесно! — восклицает мама. — Давным-давно я не слышала таких прекрасных новостей!

Все в комнате встают, принимаются пожимать руки, обниматься, целоваться и поздравлять друг друга. Моих родителей переполняет радость — и я счастлив, глядя на них. Они настаивают, чтобы мы остались на обед. Не успеваем мы согласиться, как мама уволакивает Иззи на кухню — будто бы помочь с готовкой, хотя я прекрасно понимаю, что к плите она Иззи и близко не подпустит. Я остаюсь с отцом в гостиной: мы смотрим телевизор и степенно обсуждаем события дня.

Днем в воскресенье, у матери Иззи (Оксфорд)

Время подходит к полудню: мы с Иззи в Оксфорде, у ее матери, топчемся на кухне. Поначалу мы рассчитывали, что Иззи позвонит матери в субботу и все расскажет по телефону: несколько раз она набирала номер — и клала трубку. Я спросил, в чем дело. «Хочу видеть ее лицо», — ответила она, и я сразу понял. Вот почему мы отправились в Оксфорд — якобы просто проезжали мимо и решили заскочить, — и она тоже уговорила нас остаться на обед. Иззи не знает, когда лучше преподнести матери эту новость, и просит меня не отходить от них, чтобы, когда настанет подходящий момент, быть рядом. Подходящий момент наступает, когда Иззи чистит картошку, а я торчу сзади с чайником в одной руке и замороженным цыпленком в другой и внимательно изучаю инструкцию. Мать Иззи, согнувшись в три погибели, заглядывает в духовку, где уже жарится второй цыпленок. И тут Иззи говорит:

— Мама, у меня новость. Я беременна.

И как вы думаете, что делает ее мать? Выпрямляется и начинает рыдать. И говорит сквозь слезы: «Твой отец… он бы так гордился…» Тут и у Иззи слезы проступают, а ее мать принимается рыдать еще сильнее и обнимает сперва Иззи, потом меня, а потом нас обоих сразу — так она счастлива.

Итак, мои родители и мать Иззи уже все знают. А остальным пока говорить не стоит — разве что ближайшим друзьям, двум парам: Дженни с Тревором и Стелле с Ли. Честно говоря, я предпочел бы немного подождать. Но Иззи говорит: «К этим людям я пойду за помощью, если случится беда — так почему же не поделиться с ними радостью?» На это мне ответить нечего, но все же как-то неловко. Не всегда друзья радуются таким переменам. Особенно если вспомнить, что у наших друзей отношения далеки от идеальных, и о том, чтобы обзавестись потомством, у них даже речи не идет.

Тревору тридцать один, работает он в компьютерной компании, поставляющей программное обеспечение для финансовых корпораций. До Дженни он встречался с девушкой по имени Адалия, испанской студенткой, с которой познакомился в клубе в Хокстоне. За кратким и бурным романом последовал — иначе сказать не могу — самый мерзкий разрыв в истории. Дело осложнилось тем, что Адалия была беременна. Тревор согласился делать для ребенка (мальчика, которому она дала имя Тьяго) все, что может, но вернуться к ней отказался. Некоторое время все шло более или менее — пока Тревор не встретил Дженни. Тут выяснилось, что Адалия, видите ли, все еще его любит. И твердо вознамерилась отплатить ему за «измену» самым подлым способом: с помощью ребенка. Чего она только не вытворяла: назначала ему время, а сама уходила из дому вместе с сыном, жаловалась общим друзьям, что Тревор совсем не помогает ей с Тьяго, хотя в этом ни слова правды не было… И наконец нанесла последний удар: уехала в Испанию. Тревор готов был на все, предлагал даже к ней вернуться, но было уже поздно. Поначалу он чуть ли не каждую неделю мотался в Испанию и обратно, но Адалия ясно давала понять, что не хочет видеть его рядом с сыном. В конце концов Тревор принял нелегкое решение и прекратил эти поездки.

Дженни, его нынешняя девушка, — одна из лучших подруг Иззи. Познакомились они лет семь назад, когда Дженни недолгое время подвизалась в «Femme». Теперь ей тридцать один, а нынешняя ее работа служит на приятельских посиделках неисчерпаемым источником веселья: она редактирует «Крутую девчонку — журнал для энергичных девушек». Работу свою любит и воспринимает очень серьезно — в отличие от меня. Я всегда над ней подшучиваю, потому что, по совести сказать, не понимаю, что там вообще делать, разве что обедать с рекламодателями, обсуждать с коллегами новости телесериалов да расхваливать на страницах журнала достоинства какой-нибудь очередной «мальчиковой» поп-группы. Тревор и Дженни вместе уже полтора года, а месяцев восемь назад сняли вместе квартиру в Ледброук-Гроув. Оба они часто (но всегда — когда другой не слышит) признаются, что поторопились съезжаться: надо было сперва получше узнать друг друга. Что же до детей — не удивлюсь, если узнаю, что Тревор и Дженни пользуются тремя методами предохранения сразу.