Остаток осени пролетел совершенно незаметно для меня. Закончился сбор урожая на плантациях, а в ноябре прекратились тропические ливни. В канун Рождества Жанно исполнилось шесть месяцев. Малыш теперь мог сидеть, не падая на спину, и головка его уже давно не запрокидывалась беспомощно назад, пугая меня. У него начали появляться первые зубки, а вместе с ними – новые заботы, новые трудности. Жанно плакал по ночам от непривычных ощущений, и я часами сидела у его колыбели, пытаясь успокоить и укачать. Лишь когда усталость валила меня с ног, мне на помощь приходила Изидора. Но в целом все шло без особых осложнений. Я была счастлива и огорчалась только оттого, что молока у меня хватило лишь на первые два месяца. Потом пришлось пригласить кормилицу – дородную негритянку Жасмину.

Летело время, а вместе с проходящими месяцами проходила и моя тревога о том, что меня могут обнаружить, разлучить с сыном, лишить братьев.

Я действительно была счастлива. Но теперь, когда после родов прошло столько времени, у меня в душе и даже в теле появлялось ощущение чего-то смутно желаемого, сладко-пронзительного.

Я часто подходила к зеркалу… Роды так изменили меня к лучшему, что я сама себя не узнавала. Фигура, ранее еще сохранявшая девическую угловатость, теперь приобрела плавные, нежные очертания. Я снова стала стройной и изящной, и забылись те времена, когда мою тонкую талию так изуродовала беременность. Волосы выгорели на солнце, стали до пронзительности белокурыми и такими пышными, что я едва могла с ними совладать. Четче проступила тонкая лепка скул, черные глаза сияли от счастья, а кожа под жарким солнцем Мартиники приобрела медово-смуглый оттенок. Без сомнения, я стала красивее.

Мне снова вспомнился граф д'Артуа. Не Анри, а именно он, хотя я была до сих пор зла на него. Те безумные ночи, вспышки желания, океан сладострастия… Да, конечно, для полного счастья мне не хватало именно этого. Мне недостает любви. Но только уместно ли в связи с этим вспоминать принца крови?

Пытаясь успокоиться, я взяла Жанно на руки, нежно поцеловала вспотевший лобик, поправила кружевную пеленку.

– Пойдем во двор, Жанно? К дяде?

Малыш радостно улыбнулся, словно понял каждое мое слово.

– Доброе утро, Антонио, – сказала я, усаживаясь на крыльце рядом с братом.

Он вынул изо рта трубку и потушил ее.

– Доброе утро, сестра.

– Где сейчас Луиджи? На плантациях?

– Отправился к мадам де Пикуаньи… он без ума от нее.

– Наш Луиджи? – Я пожала плечами. – Он так красив, что без ума сама мадам де Пикуаньи.

Жанно тихо засыпал, и я перевела взгляд на Антонио. В ту зиму ему было двадцать девять лет. Он так и остался худощавым, но очень вырос – наверняка до шести с половиной футов. Антонио не был красив, но его живое лицо с характерным угрюмо-задиристым выражением было своеобразно. А в сущности, это был все тот же тосканский лаццарони, немного разбогатевший и из-за возраста ставший чуть спокойнее. В нем так и осталось что-то такое, что в детстве заставляло меня побаиваться и одновременно восхищаться им.

Луиджи рассказал мне его историю.

Покинув в девятнадцать лет Тоскану и забрав с собой Аполлонию, он отплыл из порта Ливорно и прибыл в Англию, где долго прозябал на китобойных шхунах и в британских доках. Когда представился подходящий случай, Антонио легко расстался с Аполлонией и на торговом судне добрался до Мартиники. Хозяин маленькой фермы на востоке острова взял его надсмотрщиком на плантации.

Остальное я знала смутно. Антонио был замешан в каких-то темных непонятных делах: ферма, где он работал, была ограблена. Уж не самим ли братом? Этого я не знала. Во всяком случае, он с дружками бежал с Мартиники в испанскую часть Сан-Доминго. Через пару лет он вернулся – под другим именем, солидный, богатый. Большая ферма, которую он назвал фермой Пьомбино, и кофейные плантации приносили ему немалые доходы. Очевидно, у Антонио были основания опасаться за свою жизнь. Ферма была превращена в маленький укрепленный пункт, в форт, обнесенный со всех сторон крепкой деревянной стеной и защищенный коваными воротами. Рабы здесь преимущественно были беглые. Хозяин Пьомбино обращался с ними как с компаньонами, и у них не было причин для недовольства. Каждый негр имел оружие, чтобы в случае необходимости защищать ферму. А сколько еще было управляющих, вооруженных лучше, чем разбойники с большой дороги…

Антонио нашел Луиджи во время своей поездки в герцогство Тосканское три года назад. Младший брат прозябал в нищете, зарабатывая гроши в какой-то кондитерской лавке и тут же прогуливая их во флорентийских кабаках. Антонио легко с ним сговорился… Несмотря на разлуку, оставалось между ними что-то такое, что связывало крепче любой дружбы: голос крови, родство… В итальянцах оно особенно сильно, это я проверила на себе.

Так я и жила на этой странной ферме – полубандитской, охраняемой со всех сторон, но хуже себя от этого не чувствовала. Уж я-то знала, что мне здесь ничто не угрожает. Ведь я сестра хозяина – Великого Антуана, как его здесь называли.

– Я так рада, что встретилась с вами, Антонио.

– Мы стали совсем другими?

– И да, и нет… Понимаешь, когда я рассталась с тобой, тебе уже было девятнадцать. Ты просто не мог сильно измениться. Но вот Луиджи… Его трудно узнать. Вам, наверно, тоже не верится, что я – Ритта.

– Ты стала совершенно другая.

– Лучше или хуже?

– Мне безразлично, какая ты. Ты – моя сестра, и я люблю тебя, какой бы ты ни была.

– Ты все такой же. Все так же веришь в святость кровного родства.

– Не только верю. Я еще и соберу всю нашу семью по кусочкам. Хочу в один прекрасный день увидеть всех детей Джульетты Риджи вместе.

– И Джакомо с Розарио? Они же пропали.

– Ты глупа, Ритта. Пропали? Они живы, как и мы. И так же хотели бы встретиться с нами, как и мы с ними. А еще – вернуться в Тоскану…

Он обнял меня за плечи с непривычной нежностью, погладил мои волосы.

– Тоскана! – прошептала я, взволнованная его словами. – Я стыжусь сама себя, Антонио. За все эти годы я даже не вспоминала о ней. – Ты – просто удивительный, ты все помнишь. А я забыла.

– Гм, судя по всему, у тебя не было другого выхода.

– Антонио, ты правда так считаешь?

– Ты была слишком мала, Риттина. Тебе попался суровый папаша. У нашей матери были довольно скверные вкусы, если она открыла объятия такому негодяю.

– Не говори так. Понимаешь, я забыла не только Тоскану, но и тебя, и всех-всех… Ты должен знать, насколько это далеко от меня. Я теперь француженка. А Тоскана… это только сон, причем сон не всегда приятный.

– Да, бывало, что на обед нам доставались только капустные кочерыжки.

Я крепче прижалась к нему, с радостью сознавая, что он – мой родной любимый брат. Теперь у меня есть родня… Есть защита, опора, надежда.

– Знаешь, Антонио, – вдруг вырвалось у меня, – я все-таки думаю возвратиться во Францию.

Он повернул ко мне лицо и грозно сдвинул густые брови.

– Что ты говоришь?

– Я думаю вернуться во Францию, только попозже, когда Жанно немного подрастет, – торопливо проговорила я.

– Немного – это, надеюсь, не меньше десяти лет?

– Нет, что ты! – воскликнула я испугавшись. – Года два-три.

– И думать об этом забудь. Никуда ты не поедешь.

– Нет, поеду, – упрямо сказала я. – Ну, Антонио! Я ведь молода. Неужели ты думаешь, что мне приятно жить в этой глуши, где никто меня не видит?

– Меня не интересует, приятно тебе или нет. Ты будешь жить здесь, на ферме Пьомбино, до тех пор, пока мы не решим перебраться в Италию. Да и кто тебя должен видеть? У тебя есть сын, этого достаточно.

– Ну да! – воскликнула я, по-настоящему испугавшись. – Я не желаю здесь жить. Я хочу домой, во Францию. Я красива, мне хочется, чтобы меня любили, а ты заставляешь меня сидеть на ферме и гладить тебе рубашки!

Я впервые поняла, что не в силах жить в Пьомбино даже ради Жанно. Ну, первые два года еще куда ни шло. Но потерять здесь пять или десять лет жизни – это катастрофа!

– Не говори мне такого, Антонио! Я поеду во Францию. И ты не смеешь мне этого запрещать… Да я себе даже жизни здесь не представляю! Я аристократка, привыкла жить в роскоши и совсем не хочу отвыкать от этого!

Я видела, что Антонио взбешен, и поднялась с крыльца, стараясь успокоиться. Не хватало еще, чтобы мое волнение передалось малышу.

Луиджи влетел во двор на взмыленном жеребце, словно проскакал сто миль без передышки. Бросив поводья негритенку, он направился к нам. Ему сразу стало ясно, что мы повздорили.

– Снова спорите? – с легкой усмешкой спросил он. Антонио сплюнул, круто повернулся и ушел в дом, ничего не ответив.

– Он не хочет отпускать меня во Францию! – возмущенно сообщила я. – Это просто безумие!

– Не сердись, – сказал Луиджи, осторожно принимая у меня из рук ребенка. – Смотри, какой чудесный малыш! Ты не должна волноваться, чтобы не испугать его.

– Я понимаю, но… Антонио сегодня просто невыносим!

– Да, он со странностями. К нему надо привыкнуть.

– Не желаю я привыкать. Ненавижу, когда кто-то мне приказывает!

– Успокойся. То, что сказал Антонио, – просто бредни. Не век же тебе здесь оставаться. Рано или поздно я тоже уеду отсюда.

– Ты обещаешь мне, что его удастся уговорить?

– Ну конечно, говорю тебе. Не беспокойся насчет отъезда.

– Ладно, – вздохнула я, – не надо об этом. Ты такой красивый, Луиджи.

Я ласково потрепала рукой его густую шевелюру – волнистые, даже курчавые, иссиня-черные волосы были жестки на ощупь. Луиджи исполнилось двадцать три года. Он был не очень высок, но крепок и хорошо сложен. Взгляд жгучих черных глаз был мягкий, ресницы – длинные почти по-девичьи, но крутой подбородок, резко очерченный рот, слегка выступающие скулы – признак всего семейства Риджи, обветренная кожа свидетельствовали о скрытой, потаенной силе, заключенной в Луиджи. Я рассмеялась, увидев, как неловко он держит крошку Жанно в своих больших мускулистых руках.

– Почему ты смеешься? – спросил Луиджи смущенно.

– Ах, Луиджи! – воскликнула я улыбаясь. – Я вдруг подумала, что ты совсем не похож на кормилицу. Но девушки, наверно, от тебя без ума.

– Ты находишь?

– Да. И горжусь, что у меня такой брат.

Луиджи был значительно мягче, добрее Антонио. Я вспомнила, как в детстве он отчаянно хотел походить на старшего брата, подражал ему во всем. Но, видно, истинная природа Луиджи – легкомысленная, мягкая, чувствительная – не поддалась изменениям.

– Ты хорошая, Ритта.

– Вот мы и обменялись комплиментами…

– Да нет, это я искренне сказал… А во Францию мы все-таки поедем. Будь уверена, Ритта, поедем!

3

Был январь 1788 года, день святого Антония.

Жанно уснул в колыбели, а я сидела рядом задумавшись. Как-то неожиданно вспомнилась мне ферма Пти-Шароле, и я впервые поняла, насколько неопределенно мое положение. Ну, во-первых, я скучала по Маргарите и Авроре, но позвать их сюда не могла, чтобы не раскрыть тайны моего местонахождения. Во-вторых, меня очень волновало другое. Мой отец – что он думает о моем исчезновении? Я хотела надеяться, что он оставит меня в покое. Но я слишком хорошо знала его. Разве он когда-либо отказывался от своей добычи?

Во мне снова зашевелился страх. Если отец задумает вернуть, силой возвратить меня, то он не откажется и от другого своего решения – разлучить меня с ребенком. Верить в эти предположения мне не хотелось. Принц де Тальмон жесток, но не до такой же степени! Матерей с детьми разлучают разве что на невольничьих рынках…

– Ритта! – услышала я голос со двора.

– Что тебе, Антонио?

– Иди-ка сюда!

Я поправила на Жанно одеяльце, наклонилась, чтобы поцеловать мальчика, но раздумала, боясь разбудить; потом поспешно вышла на крыльцо, зная, что Антонио не терпит, когда его приказы не исполняются немедленно.

Брат зажал в руке полумертвого от испуга голубя.

– О Боже, ты просто изверг! – воскликнула я. – Задушить такую милую птичку!

К моему удивлению, Антонио даже не рассердился.

– Подойди-ка поближе, сестра! Тут, кажется, сюрприз… Голубь почтовый, в этом нет сомнения… Видишь? Я сидел на крыльце, а он прыгал рядом.

Действительно, к лапкам голубя тонкой ниткой была привязана записка.

– Оборви и прочитай, – приказал Антонио. – Я в грамоте не очень-то разбираюсь, а во французской и подавно.

Я осторожно, чтобы не повредить птичьих лапок, оборвала нитку и развернула бумагу. Это было письмо:

«Будьте осторожны. Полиция напала на Ваш след. Вы можете быть обнаружены. На ферму прибыл Ваш отец. Как мне известно, он не остановится ни перед чем, чтобы вернуть Вас. Если у Вас есть ребенок, знайте, что его у Вас заберут. Человек, давший Вам убежище, в большой опасности.