От Сесилии мисс Аддербери уже знала о грядущем приезде Софии и жаждала обсудить его с леди Омберсли. Она вполне разделяла чувства, которые предстоящее событие вызвало у миледи, поддержала ее сожаление о той печальной ситуации, в которой оказалась девочка, в пять лет оставшаяся без матери, согласилась с ее планами устройства и размещения Софии и, расстроившись при упоминании о беспорядочности ее воспитания, выразила уверенность, что она окажется милой и приятной девушкой.

– Я всегда знала, что могу на вас положиться, мисс Аддербери, – сказала леди Омберсли. – Теперь я буду спокойна!

Правда, мисс Аддербери понятия не имела, в чем миледи намерена на нее положиться, но уточнять обстоятельства постеснялась, что оказалось весьма кстати, поскольку и сама миледи об этом не догадывалась, пробормотав слова благодарности исключительно из желания сделать собеседнице приятное. Однако мисс Аддербери разразилась бессвязными восклицаниями:

– О, леди Омберсли! Это так мило… Так любезно! – И едва не расплакалась при мысли о том, какое высокое доверие оказано столь недостойной особе как она. Но больше всего она надеялась, что ее светлость никогда не узнает, какую змею она пригрела на своей груди, и горестно сожалела о нехватке решимости, которая не позволила ей устоять перед мольбами дорогой мисс Ривенхолл. Всего два дня тому назад она позволила молодому мистеру Фэнхоупу присоединиться к ним на прогулке в Грин-парке и – что еще хуже – не возразила против того, что он пристроился рядом с Сесилией. Да, леди Омберсли не обсуждала с гувернанткой несчастную влюбленность Сесилии, равно как и не приказывала ей давать отпор мистеру Фэнхоупу, но мисс Аддербери была дочерью священника (покойного, к счастью) самых строгих моральных принципов и сознавала, что подобное жалкое оправдание лишь усугубляет ее грех.

Эти горестные размышления были прерваны очередным замечанием ее светлости, которая понизила голос, глядя на карточный столик на другом конце комнаты.

– Я уверена, не нужно и говорить вам, мисс Аддербери, что мы изрядно обеспокоены одной из тех фантазий, которым так подвержены молодые девушки. Я больше ничего не добавлю, но вы поймете, почему я так рада приезду своей племянницы. Сесилия слишком долго оставалась одна, а ее сестры чересчур молоды, чтобы быть для нее подходящими компаньонками, каковой сможет стать новая кузина. Я надеюсь, что в стремлении сделать так, чтобы дорогая София почувствовала себя среди нас как дома, – осмелюсь утверждать, что бедная девочка непременно растеряется в окружении столь большой семьи, – и показать ей, как следует вести себя в Лондоне, Сесилии достанет забот, чтобы ее мысли приняли иное направление.

До сего момента мисс Аддербери не удосужилась взглянуть на сложившуюся ситуацию под таким углом, однако с радостью ухватилась за эту идею и выразила горячую уверенность в том, что все выйдет именно так, как предполагает леди Омберсли.

– О да, непременно! – воскликнула она. – Именно так! Это очень снисходительно со стороны вашей светлости! Мне сообщила об этом событии дорогая мисс Ривенхолл; она такая чудесная девушка и непременно придет на помощь своей несчастной кузине! Когда вы ожидаете прибытия мисс Стэнтон-Лейси, дорогая леди Омберсли?

– Сэр Гораций не сообщил мне точных сведений на этот счет, – ответила леди Омберсли, – но, насколько я понимаю, он намеревался отплыть в Южную Америку немедленно. Поэтому, без сомнения, моя племянница прибудет в Лондон в самое ближайшее время. И уже завтра я прикажу экономке подготовить для нее комнату.

Глава 3

Но София прибыла на Беркли-сквер только на второй неделе пасхальных каникул. Единственной новостью, полученной ее тетей за прошедшие десять дней, стало короткое письмо от сэра Горация, извещавшее ее о том, что его миссия задерживается, но очень скоро она непременно увидит свою племянницу. Цветы, которыми Сесилия очень мило украсила комнату своей кузины, завяли, и их пришлось выбросить; а миссис Ладсток, дотошная и педантичная экономка, дважды проветривала постельное белье, пока, наконец, ясным весенним днем у дверей не остановилась карета, запряженная четверкой лошадей и изрядно забрызганная грязью.

Так случилось, что Сесилия и Селина вместе с матерью отправились прокатиться по Парку и вернулись домой всего пятью минутами ранее. Они втроем только-только собрались подняться по лестнице, когда вниз по ступенькам кубарем скатился мистер Хьюберт Ривенхолл и выпалил:

– Должно быть, прибыла наша кузина, поскольку на крыше кареты громоздится целая гора багажа! Но какой конь! Ей-богу, я еще не видел такого замечательного скакуна!

Выслушав столь необычную речь, все три леди в немом изумлении уставились на него. Дворецкий же, всего минуту назад удалившийся из холла, вновь величественно вплыл в него в окружении своих помощников и, ступая по мраморным плитам пола, направился к входной двери, с поклоном сообщив своей хозяйке, что, по его мнению, только что изволила прибыть мисс Стэнтон-Лейси. Его подчиненные распахнули дверь, и взорам трех дам предстал не только экипаж, но и любопытные, исполненные благоговейного трепета лица младших членов семейства, которые играли в крикет в сквере на площади, а теперь столпились у перил и, невзирая на увещевания мисс Аддербери, с разинутыми ртами глазели на животное, заставившее Хьюберта в такой спешке спуститься по лестнице.

Прибытие мисс Стэнтон-Лейси и впрямь получилось впечатляющим. Ее экипаж, запряженный четверкой взмыленных лошадей, сопровождали два всадника, а позади скакал грум средних лет, который вел в поводу превосходного вороного коня. Форейторы опустили подножку, дверца экипажа распахнулась, и оттуда выпрыгнула левретка, за которой мгновением позже последовала высокая сухопарая особа, державшая в руках дорожный несессер, три зонтика и птичью клетку. Наконец, на землю сошла и сама мисс Стэнтон-Лейси, поблагодарила ливрейного лакея за предложенную помощь, но вместо этого попросила его подержать «бедного маленького Жако». Этим Жако оказалась обезьянка шимпанзе в ярко-алом кафтане, и едва сей замечательный факт дошел до сознания школьников, как они протиснулись мимо своей ошеломленной и раздосадованной наставницы, распахнули садовую калитку и высыпали на дорогу с криками:

– Обезьянка! Она привезла с собой обезьянку!

Тем временем леди Омберсли, словно пригвожденная к месту на пороге собственного дома, с негодованием осознала, что описание дочери, данное высоким джентльменом крепкого телосложения, оказалось обманчивым и недостоверным. Маленькая Софи сэра Горация вымахала ростом в пять футов девять дюймов[17] без каблуков, да и в остальном природа одарила ее весьма щедро: длинные ноги, высокая грудь, веселое, жизнерадостное лицо и копна каштановых локонов, выбивающихся из-под самой изящной и франтоватой шляпки, которую когда-либо видели ее кузины. На ней была застегнутая под горло мантилья, с плеч ниспадал длиннющий соболий палантин, а руки прятались в соболиной муфте. Однако всю эту роскошь она тут же сбросила на руки второму лакею, чтобы приветствовать Амабель, которая первой подбежала к ней. Ошеломленная тетя наблюдала, как племянница грациозно присела перед маленькой девочкой и, взяв ее за руки, со смехом сказала:

– Да-да, я действительно твоя кузина София, но прошу тебя звать меня Софи. Когда меня называют Софией, я чувствую себя так, будто меня лишили благосклонности, а это очень неприятное ощущение. А теперь скажи мне, как зовут тебя?

– Амабель! Пожалуйста, можно мне поговорить с обезьянкой? – запинаясь, выговорила младшая мисс Ривенхолл.

– Конечно можно, потому что я привезла ее специально для тебя. Вот только будь с ней вежлива, потому что она очень робкая и пугливая.

– Вы привезли ее для меня? – ахнула Амабель, даже побледнев от восторга.

– Для всех вас, – ответила Софи, одаривая ласковой улыбкой Гертруду и Теодора. – И еще попугая. Наверное, вы любите домашних животных больше, чем игрушки и книжки? Со мной, например, дело обстояло именно так, и я подумала, что мы с вами можем быть похожи.

– Кузина! – вмешался Хьюберт, бесцеремонно прерывая восторженные уверения малышей, что новая родственница угадала их вкусы с точностью, какой они еще никогда не встречали у прочих взрослых. – Это ваша лошадь?

Она повернулась, глядя на него с присущей ей доброжелательной прямотой. На губах ее по-прежнему играла улыбка.

– Да, это Саламанка. Он тебе нравится?

– Еще бы! Это испанский конь? Вы привезли его из Португалии?

– Кузина Софи, а как зовут вашу маленькую собачку? И что это за порода?

– Кузина Софи, а попугай умеет разговаривать? Адди, можно мы будем держать его в классной комнате?

– Мама, мама, кузина Софи привезла нам обезьянку!

Последний возглас, который издал Теодор, заставил Софи резко обернуться. Заметив свою тетю и еще двух двоюродных сестер, застывших в дверях, она быстро подошла к ступенькам и воскликнула:

– Дорогая тетя Элизабет! Прошу простить меня! Я как раз старалась подружиться с детьми! Здравствуйте, как поживаете? Я так счастлива оказаться у вас! Большое спасибо за то, что позволили мне приехать!

А леди Омберсли никак не могла прийти в себя. Перед ее внутренним взором таял образ застенчивой маленькой племянницы, но при этих словах она, неизменно прислушивающаяся к чужому мнению, с головой бросилась в круговорот событий, коих ранее и представить себе не смела. Схватив Софи за руку, миледи запрокинула голову, глядя в улыбающееся лицо племянницы, и срывающимся голосом воскликнула:

– Дорогая, милая Софи! Такая счастливая! Так похожа на своего отца! Добро пожаловать, дитя мое, добро пожаловать!

Эмоции захлестнули ее, и прошло несколько мгновений, прежде чем она справилась с собой и смогла представить Софи Сесилии и Селине. Софи восторженным взглядом окинула Сесилию и заявила:

– Ты и есть Сесилия? Какая красавица! А почему я тебя не помню?

Сесилия, растерянная и ошеломленная, тоже, как и мать, рассмеялась. Невозможно было заподозрить Софи в том, что она говорит подобные вещи только для того, чтобы сделать приятное. Она просто говорила то, что думала.

– Знаешь, я тоже тебя не помню! – парировала она. – Я представляла тебя смуглой маленькой кузиной, со сбитыми коленками и копной спутанных волос!

– Да, но я… Волосы, пожалуй, не спутанные, но коленки по-прежнему сбитые и уж точно смуглые! Я‑то уж красавицей не стала, это точно! Сэр Гораций говорит, что я должна оставить всякую надежду и претензии на это – а уж он-то имеет право судить, знаешь ли!

Сэр Гораций был прав: Софи никогда не станет красавицей. Она была слишком высокой; нос и рот выглядели слишком большими, и выразительные серые глаза едва ли могли искупить эти недостатки. Вот только забыть Софи было невозможно, даже если не удалось бы воскресить в памяти овал ее лица или цвет глаз.

Она вновь повернулась к своей тете.

– Ваши люди покажут Джону Поттону, где он может поставить Саламанку в стойло, сударыня? Только на сегодняшнюю ночь! И его комнату, если можно. Все остальное я устрою сама, как только немного освоюсь на новом месте!

Мистер Хьюберт Ривенхолл заверил ее, что сам проводит Джона Поттона на конюшню. Софи улыбнулась и поблагодарила его, а леди Омберсли заявила, что у них найдется и место для Саламанки, и комната для грума, так что племянница может не забивать себе голову подобными вещами. Но Софи, очевидно, думала иначе, потому что быстро ответила:

– Нет-нет, мой конь ни в коем случае не станет для вас обузой, дорогая тетя! Сэр Гораций настоятельно рекомендовал мне самой позаботиться о нем, даже если придется обзавестись конюшней, что я и намерена сделать. Но на сегодняшнюю ночь это было бы очень любезно с вашей стороны!

От этих слов у ее тети голова пошла крýгом. Что же это за племянница, которая покупает лошадей и конюшню, сама занимается обустройством и называет собственного отца сэром Горацием? Но от подобных размышлений ее отвлек Теодор, подбежавший к матери с испуганно прижимавшейся к нему обезьянкой на руках и потребовавший, чтобы она велела Адди разрешить отнести Жако в классную комнату, раз кузина Софи подарила ее им. При виде шимпанзе леди Омберсли шарахнулась в сторону и слабым голосом пролепетала:

– Родной мой, не думаю… О боже, что скажет Чарльз?

– Чарльз не такой лопух, чтобы бояться обезьянки! – объявил Теодор. – Мама, пожалуйста, скажи Адди, что мы можем оставить ее себе!

– В самом деле, Жако ведь не кусается! – вступилась за шимпанзе Софи. – Он прожил у меня целую неделю, и могу сказать, что это милейшее создание! Вы ведь не станете прогонять его, мисс… мисс Адди? Нет, что я говорю!