Лина Дорош - Весло невесты

Ирина испугалась, что пришел ее муж, и в мгновение протрезвела.

— Ирка, не суетись, это к девочке нашей кавалер, который порши любит, пришел.

Александр дежурил возле дома Амалии. Пешком. Порш не маячил из-за кустов. И из-за деревьев не маячил. Странно. Он курил и что-то там себе думал. Я вышла и не произнесла ни слова.

— Пошли, провожу, — он затушил сигарету.

Я вспомнила, как мы пытались выяснять отношения во время диспута. Или мне казалось, что мы выясняли отношения. Или это я пыталась выяснить с ним отношения. Отношения, которых нет. Потому и выяснить ничего не удалось. Конечно, я не слишком пыталась ему помочь. Даже наоборот. А если всё начинается с бесконечных наводящих вопросов и объяснений, то зачем такое «всё» начинать? Но скомканное начало не освобождает от внятного прощания.

— У нас ничего не получится, Саша, — я стояла к нему боком.

— Почему? — он изучал мой профиль.

— Мы иногда говорим на одном языке, — я смотрела прямо перед собой, не поворачивая головы.

— Так в чем проблема? На одном языке — это же хорошо, — он опять закурил.

Очень трудно объяснять, когда объяснять не хочется. Только остатки воспитания заставили меня открыть рот:

— Иногда, Саша. Я сказала «иногда».

— Но на одном.

— Это слишком много для «потому что» и слишком мало для «вопреки». Или наоборот. Одинаково неважно.

— А если популярно? — он начал психовать. — Не для высоколобых чтобы? Ты ж видишь — я челюстью силен. Нижней. А ты всё крутишь!

С этим точно не поспоришь — челюсть у него была что надо. Именно нижняя. Возможно, это была даже белая кость. С одной стороны, это хорошо, что в Саше есть белая кость. С другой стороны, она единственная белая во всем скелете, остальные-то — обычные. Но главное ведь, что белая кость есть. И это очень важная для установления взаимопонимания между людьми нижняя челюсть.

— Я и начала с того, что у нас ничего не выйдет, — я повернулась к нему лицом, но оказалась не прямо напротив, а рядом.

Смотрела ему в глаза и старалась не врать и не лукавить. Так хотелось, чтобы он всё понял и не пошел за мной.

— Правда, что ли, только спички были нужны? — он в мгновение сник.

— Правда, — я протянула ему коробок, — спасибо, не пригодились.

— Надо было сразу сказать, что ты не местная. Я незлобливый: спички будут нужны — обращайся, — он потряс коробком и убрал его в карман.

— Спасибо. Хорошо пошутил, — мне не хотелось говорить ни «прощай», ни «до свидания», казалось, что это послужит поводом для продолжения разговора.

— Твое влияние, — он оставил место, чтобы я успела сказать волшебные слова, — а надумаешь, так и не только за спичками. Я незлобливый. За Тургенева ты сильно вступилась — уважаю, — он шагнул в сторону, давая понять, что путь свободен.

— Спасибо, — я, не оглядываясь, пошла к своему дому.

На следующее утро Амалия Львовна исполнила свою «угрозу» и прислала секретаря к открытию за «Дымом» Тургенева. После этого визита Ленка пошла смотреть, сколько книжек Ивана Сергеевича у нас есть на складе. Нашла три сильно запыленных тома. Их купили до обеда, а после обеда еще четыре раза спросили «ту книгу, где про Порш Кайен».

Ирина Игоревна и девочки пребывали в шоке. Они воочию убедились, какими нехитрыми средствами можно разбудить интерес читателей к классике. После второй проданной книги они принялись изучать план мероприятий нашего литературного кафе, по ходу задавали какие-то вопросы. Я даже что-то отвечала. День был странный. Я бесконечно пила кофе и смотрела в окно, будто ждала кого-то. Никто не пришел.

Вечером мы долго бродили с Гуслей и Пуськой. Тихо вернулись домой. Долго собирались готовить ужин. Только собрались — раздался звонок в дверь. Ожидание оказалось настолько затяжным, что я не удивилась и не вздрогнула. Спокойно открыла дверь.

На пороге стояла Вера. Пуся и Гусля восприняли ее спокойно. Дали себя погладить. Им хватило гордости отказаться от дополнительной порции корма из чужих рук. При свете. А когда мы ушли в комнату, они умяли всё в полной темноте, громко бряцая чашками. И завалились спать.

Где она добыла адрес, Вера так и не раскололась. Я поняла: Сашка, мой Сашка, знает, где я. Возникло ощущение финала. Будто прозвенел не третий, второй звонок, но времени осталось очень мало. Вот-вот погаснет свет, и протискиваться на свое место в зале станет неприлично. Вера будто прочитала мои мысли.

— Наивная, неужели не знала, с кем жила? Я думаю, ты еще с поезда не сошла, а он уже знал: во сколько и куда ты прибудешь, — Вера закурила.

— Ты преувеличиваешь, — я принесла ей плед.

— Спасибо, дорогая, — она глотнула вина и стала говорить с большими паузами, — у меня всё плохо с Сержем. Он опять гуляет. Говорит, что идет к Сашке, что ему надо быть с другом. Поддержать в такой момент. А сам… Ты не боишься?

— Чего, Вер? Того, что ты мне деликатно пытаешься капать на мозги? Так ты уже капаешь — чего бояться?

— Дело твоё, Ясь. Всегда поражалась твоему спокойствию. Вы с Сашкой как неживые просто!

— Всё сказала? Можно кофе нести? — я не повела бровью на ее слова.

— Прости, просто душно мне стало. Вот опять голова болит. Воздуху много, а душно, — она попыталась сделать глубокий вдох.

— Пенталгина дать?

— Я уже одну выпила — не помогло.

— Выпей вторую — поможет. Мне еще «Чуча» хорошо помогает.

— Что за таблетки?

— Мультфильм.

— Шутишь?

— Серьезно. Чудодейственный мультик.

— У тебя есть?

— Что?

— «Чуча» и Пенталгин.

Я принесла таблетку и включила мультфильм. Вера запила таблетку и стала слушать музыку, и смотреть, как мальчик придумывает себе няньку.

— Ясь, знаешь, мы окончательно столичные!

— Почему?

— Потому что цена нашего душевного равновесия — две таблетки Пенталгина с интервалом в полчаса. Всё! Столица внутри меня, внутри тебя. Независимо от местонахождения.

— Может быть, а почему мы? Пенталгин пила только ты.

— Но ты в курсе про вторую таблетку.

Мы сидели с Верой на балконе, потом на лестнице, потом опять на балконе.

— Вера, а тебе муж в день знакомства цветы дарил?

Вера напрягла память.

— Не думала, что спустя десять лет буду с таким трудом день нашей с Сержем встречи вспоминать. Ресторан помню, а цветочков что-то не помню.

— А на второй день? — меня осенила мысль про цветы, и я решила ее проверить.

— Опять не помню. Думаешь, важно?

— Есть подозрение, что тут как с желудком у мужчин. Цветы — кратчайший и надежный путь к сердцу женщины.

— Мужчины ж не ищут легких путей. Обычно.

— Но не с женщинами.

— Права! Тогда что ж получается: если он серьезно настроен, то цветочки прикупит?

— Предположение, но очень похоже на правду. Должен же быть симметричный путь к женскому сердцу? И тогда, что бы он ни говорил: если первая встреча без цветов, заранее или спонтанно купленных — не важно! Если без цветов — серьезного отношения к себе не жди. Если сразу копейку не потратил на тебя — ты ему сразу не стала дороже. И аргументация тут не важна. Объяснить можно всё. Только зачем? Нет цветов — нет стульев! Как тебе лозунг?

— Супер. А у тебя?

Я вспомнила, как потащилась с удочкой в ресторан, а потом…

— Блин, — я слегка прикусила большой палец.

— Что? — Вера подалась вперед. — Ну, что же, как маленькая, руки в рот тащишь!

— Я не про больно, я про цветы — были. Белые-белые розы с зеленью у основания лепестков. Их было тринадцать. Я еще подумала: как день моего рождения. Мы что-то говорили тогда и про день рождения, а потом выяснилось, что у него тоже тринадцатого числа только другого месяца.

— Какого? Не забыла? — Вера перешла на снисходительный тон.

— Тринадцатого июля — ты что?! — я поняла, что в ее вопросе есть подвох.

— Ничего, сегодня какое число? — снисходительность ушла, в ее интонации слышалось превосходство.

— Какое?

Вера посмотрела на часы:

— Уже пять минут как десятое июля, — она показала бокалом чин-чин.

Я замолчала. Я не знала, что делать. Вера тоже молчала. Мне надо было думать, а в голове — абсолютная пустота. Паники не было. Было очень спокойно. Вера заговорила первая и совсем другим тоном:

— Ясь, хорошо здесь. Небо, звезды…

— Я тоже так думала.

— Передумала?

— Ага. Это не вообще здесь хорошо, это у меня дома хорошо.

— В смысле?

— Я придумала и сделала дом, в котором хорошо. Всё просто. Надо просто взять и сделать свою Чучу.

— Думаешь?

— Уверена. Хочешь, еще кое-что покажу?

— Спрашиваешь!

Я принесла из комнаты картину. Первая завершенная работа — вид на город с одного из холмов. И тут меня осенила мысль, что она будет отличным подарком Сашке. Я вопросительно посмотрела на Веру.

— Я правильно тебя поняла? — она осторожно показала на картину и потом изобразила поезд: — Ту-ту-у-у-у-у!

— Правильно, Вер, я сейчас упакую.

— Ясь, неужели сама?

— Я тоже иногда не верю.

— Я ничего не понимаю в картинах, но твоя мне нравится — без дураков.

— Спасибо. Знаешь, если бы не Сашка был важной для меня любовью, а кто-то другой, возможно, не было бы этого подарка.

Верка и так всегда была жутко сентиментальной, а тут: после вина да такого почти признания — слезы у нее выступили без дополнительной команды. Она постаралась отвести мой взгляд от своего лица и показала на пол:

— Слушай, а что это у тебя на полу?

— Тургенев.

— В смысле? Додумался же кто-то так покрытие назвать.

— Это не покрытие. Это страницы книг Ивана Сергеевича Тургенева. Здесь, — я показала на пол комнаты, — «Дворянское гнездо», на кухне — «Дым», в коридоре — «Ася».

Вера легла на пол и начала читать:

— «Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного: сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле дорогого, тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и уходила умирать в небеса», — Вера подперла рукой подбородок, — я думала, ты шутишь.

— А я думала, что ты Тургенева не знаешь.

— Не могу сказать, что настольная книга, но когда-то было читано и это, — Вера поднялась с пола, — а почему именно Тургенев?

— Посмотри внимательно и догадайся.

— Я — пас.

— Из книг без иллюстраций в этой был самый красивый шрифт — вот и весь резон, — я достала книжку с полки, — просто дизайн. Согласись, такой пол очень органичен для интерьера «Библиотекарша».

— Более чем. Жаль, что текст менять нельзя. И книгу жаль.

— Обижаешь, Вера. Книга вот она — не пострадала. Я хорошие копии сделала на желтоватой бумаге. Жестокое обращение с книгой? Никогда! Я ж — библиотекарша.

— Ты, Яська, — счастливая.

Я легла на пол и поскребла ногтями по полу. Через несколько секунд в коридоре зашевелились Пуся с Гуслей и нехотя поползли ко мне, заползли пол мышку и снова засопели.

— Знаешь, Вер, есть такое слово в русском языке, не в литературе, а в живом языке — «обосраться».

— Ну-ну, — Вера села в позу лотоса.

— Вот именно его я бы поставила после «счастливая», а только потом точку. Почему, Вер, то, что очевидно со стороны, совсем не очевидно мне самой? Внутри меня ощущения счастья нет.

— Ясь, ты сама взяла и уехала. А меня послали. И разведать, и проверить. И я поехала! Сама я бы движения не сделала.

— Почему?

— Мне такая мысль не пришла бы в голову. Чтобы поехать куда-то, кроме как на отдых.

— Сашка послал?

— Серж, опять выслужиться хочет. Прости меня?

— Проехали, Вер, — я поглаживала Гуслю одним указательным пальцем. Тихонько, чтобы не разбудить, — как электроны. Чем больше заряд ядра, тем больше электронов притягивается. И тем сильнее они притягиваются, и тем сложнее им сойти с орбиты.

— Ты о чем?

— О нас, о Москве. Ты ведь тоже из приезжих. Знаешь, здесь я с особой нежностью стала относиться к гламуру.

— По тебе и видно.

— Правда. Сначала я подумала, что надо всего-то внешне поменять стандарт. Гламур — это, Вер, совсем не глупо. Часто — это красивая сторона мудрости. Или хотя бы ума. Которые надо прятать. Это маска. Как у шута. У каждого времени есть своя маска. У нашего — гламур. Это наша броня. В мире городов, где число цифр в телефонных номерах семь и больше, — нужен не просто панцирь, нужна танковая гламурная броня. Отторжение вызывает не гламур, а жалкие пародии на него. Есть подражатели. Пустые. Но пустые есть и среди подражателей негламура.