Лина Дорош - Весло невесты

— В Москве мы об этом не думаем.

— Там ритм другой, там можно спрятаться, — я тихонько подула в нос Гусле, она поморщилась, — в столицах много круглосуточных общественных мест: супермаркеты, общепит и т. д. А в провинции круглосуточные только понятия и состояния: дом, дружба, пьянство, отсутствие любви, желание любви.

— Поражаюсь, как ты хорошо сохранилась, — Вера забрала у меня Пусю, легла рядом на пол и положила котишку себе на грудь.

— Спасибо за комплимент, хотя уже месяц без салонных процедур.

— Я не про внешность.

— А секрет всё равно один — я много спала. И сплю. Вер, а внешне во мне за месяц поменялось что-то?

— Да, глаза. Были просто красивые, а сейчас то ли свет в них, то ли алкоголь.

— Во-о-от! А это второй секрет, дорогая.

— Колись.

— Я все время думала.

— О чем?

— Не о чем, а как. Как думаешь — вот что важно.

— И что ты поняла про это «как»?

— Я плыла. Мыслями. Сплошная чукотская песня, а не мысли были. Дрейфовала. Это приятно. Очень приятно. От этого глаза красивые.

— Так-так-так, а сейчас?

— Я гребу. Даже в мыслях. Не говоря про руки.

— Хорошо, не говори про руки, просто включи телевизор.

Я положила ей на грудь еще и Гуслю. Включила телевизор и пошла на кухню.

— Вер, тебе чай или кофе?

— Вина!

— Не вопрос!

На ступеньку лестницы я поставила Веркину бутылку с бокалом и свою чашку чая.

— Силь ву пле, мадам Вера, — произнесла, как положено, с ударением на последний слог и легкой картавостью.

По «Культуре» дирижировал Спиваков. Давали Чайковского. Я встала перед экраном. Вера лежала на полу. Слушали несколько минут молча. Потом Вера спросила:

— Слав, по твоему лицу не понятно: нравится тебе или нет. Вроде бы и слушаешь, но морщишься.

— Вер, мне нельзя симфонический оркестр так близко видеть.

— Почему?

— Не могу постигнуть: как могут быть музыканты такого уровня так дурно одеты. Играть такую музыку, и прекрасно играть, Вера! И в таких нарядах! Как это возможно?! Не понимаю.

Вера посмотрела на исполнителей.

— Да, сказать, что ты категорически не права — не могу. Но как-то уж слишком остро ты реагируешь.

— Причем, Вер, все русские оркестры, которые когда-либо видела вблизи, этим грешат. Обязательно обнаружится дама, а она редко бывает одна, глядя на которую у тебя глаза из орбит вылезают. Причем смотришь: каждая по отдельности вроде бы ничего, а все вместе — какофония.

— Ну, не униформу же вводить.

— В отдельных случаях я бы приветствовала подобное насилие, честное слово. В какой-то момент и очень быстро, надо сказать, это происходит — звук побеждает, и перестаешь глазами замечать безобразие, но эти секунды или минуты, как та ложка дегтя.

— У тебя только к дамам претензии?

— Как ни странно, да. Вот почему Спиваков всегда безупречен: его музыка, внешний вид, речь — безупречны. Всегда. И слушать, и смотреть — наслаждение. И у меня вопросов, как он одет, как выглядит, не возникает. Хотя вопросы возникают, конечно, но совсем другого рода.

— Например?

— Что нужно делать палочкой и изображать на лице, чтобы оркестр так играл «Кармен»?

— Как?

— Я не могу сказать, но когда слушаешь, сердце увеличивается и заполняет всю грудную клетку. По телевизору этого не видно, надо смотреть из зала. Надо студентов-медиков приводить, чтобы долго им не объяснять, что такое «натянутый» нерв. Они увидят спину Спивакова, когда он дирижирует «Кармен», и всё поймут. И что такое нервы, и чем такое напряжение грозит.

— Чем?

— Как минимум, можно порвать пиджак.

— Шутишь?

— Сама видела! Отличный был пиджак.

— Это все возможные потери?

— А сжигание килокалорий?

— В смысле?

— По телевизору не видно, а в зале видишь все семь потов дирижера.

— И музыканты так калории теряют?

— Нет, они же на поводу идут, а представляешь, сколько сил требуется, чтобы дирижерской палочкой заставить создавать музыку такое количество людей?

— Тяжелая работа.

— А еще представляешь, какие нервы надо иметь, чтобы подставлять спину стольким взглядам? Как можно так доверять людям, сидящим в зале?

— Теперь я совсем не хочу в дирижеры.

— Я тебе и не предлагаю. Полномочий у меня нет.

— Тебе надо распространителем билетов в филармонии работать — будешь молодежь и несознательных элементов окультуривать.

— Легко, Спивакова можно слушать при любом отношении к классике. На его концерты даже глухих можно приводить: он спиной и руками музыку показывает. Непонятно, кем он руководит больше: музыкантами или слушателями. Что он больше показывает: как играть музыку или как ее воспринимать.

— Слав, это любовь.

— И ты заметила? Только это не любовь, а признание в любви.

— Есть разница?

— Принципиальная.

— До этого я попытаюсь дойти своим умом.

— Удачи и счастливого пути.

— А в телевизоре дирижер так не притягивает внимание.

— Конечно, ты же не своими глазами всё видишь.

— А чьими?

— Операторов. Картинку за тебя выбирают и выстраивают. А в зале на музыкантов и не смотришь, видишь только дирижера.

— А в телевизоре хочешь — не хочешь, а все кофточки видишь. Так?

— Вот-вот, это и ужасно.

— Тебя задевает?

— Нет, конечно. Меня это просто бесит! Не могу! Мне мешают эти вот кофточки слушать музыку. Меня бесит несоответствие звукового и видеоряда. Как можно так издеваться над слушателями, которые еще и зрители. Я же не виновата, что, когда слышу, еще и вижу. Как можно извлекать такой звук в таком наряде?! Не понимаю! Эти руки — они же гениальные! Как можно их так не любить?! Ну, хотя бы уважать их можно?! И одевать соответственно таланту, а равно любви и уважению слушателей.

Наш диалог плавно перешел в мой монолог. Я стояла перед телевизором и разорялась по поводу неприятных мне нарядов, разорялась-разорялась, а Вера вдруг начала хохотать. Процесс моего разорения был варварски прерван.

— Вер, что с тобой?

— Ты на себя в зеркало посмотри! — она смогла сказать фразу только частями, потому что сильно заикалась от хохота.

Пришлось пойти в коридор и посмотреть на себя в зеркало. Там я увидела странное существо. Хорошо, что оно молчало. Потому как одна только стрижка была веским основанием, чтобы запретить этому существу рассуждать о прекрасном, а тем более кого-то критиковать или обвинять. Кофточка хотя и была недавно куплена, но уже изрядно поношена. Потеряла форму безвозвратно. Гипюр в кофточке отсутствовал, хотя мог бы и быть. До кучи. Это «непроизведение» уже ничем нельзя было испортить. Брючки были славные. Тоже непонятного цвета и формы. Хотя, возможно, просто в коридоре ночью было мало света? Нехватка освещения, в данном случае, скорее, спасала, чем губила дефиле. Что это было: модель для мальчика или для девочки? Трудно сказать. Существо качнулось. Всё равно непонятно. Такие штанишки может носить кто угодно. И такую стрижку тоже. Существо повернулось в профиль, и тут всё стало ясно. Не важно, какого пола эти штанишки и стрижка. Когда видишь вытянутые коленки! Бесполое существо убежало из зеркала, потому что его вытянутые коленки оказались безжалостно разоблачены.

— Вера, ты права, — смеясь и держа штаны как бальную юбку, я танцевала.

— Вот-вот! — Вера почти успокоилась.

— Ты права. Раз мне не мешает такой прикид рассуждать о прекрасном, то почему их прикид должен мешать им исполнять Чайковского? И перекрестно: их мне, а мой — им. Предлагаю перейти в режим радио.

— Очень интересно.

— Мы разместимся на лестнице. Никто никого не видит — только слышит. И то, что мы пьем и едим, тоже никого не может смутить.

Мы расположились на лестнице. Я со своей чашкой на ступеньку выше, Вера со своим бокалом — на ступеньку ниже. В окне были видны звезды. Мы молчали. Просто слушали музыку.

Самое наше начало. Сашка вернулся из длительной командировки и пытался вызнать, за какой подарок я ему прощу долгое отсутствие:

— Что тебе подарить?

— Вальс из «Маскарада».

— Как?

— Это уже другой вопрос. Ты спросил «что» — я ответила. Дальше, пожалуйста, сам.

Он пристально посмотрел. Точнее, начал смотреть, а заканчивать, в смысле отводить глаза, не собирался. Под таким взглядом женщины начинают хихикать, говорить и делать всякие глупости. Или же молчат и замирают. Потому что за такой взгляд женщина готова отдать жизнь. Этот взгляд нельзя сыграть, нельзя подстроить, нельзя его подготовить заранее. В такой момент можно не отключать сотовый телефон, он перестает работать сам собой. Одержимые конструированием машины времени мужчины даже не подозревают о существовании коридора, в котором нет времени и пространства. Войти в него не помогут чертежи. И желание оказаться в нем тоже не поможет в него попасть. Нужно быть женщиной. И нужно, чтобы на тебя смотрели вот так. И больше ничего не нужно. Секунды этого взгляда длятся дольше жизни.

— Девушка, а можно с Вами познакомиться? — Сашка продолжал сидеть на прежнем месте и держать меня взглядом.

— Я в какой-то степени замужем — это ничего?

— Смотря, в какой степени?

— В превосходной.

Вера, не отрываясь, смотрела в окно, потом повернулась ко мне и серьезно спросила:

— Яся, а как научиться грести?

Пришлось учить коллектив нашего литературного кафе всяким богемным привычкам. Например, пить вино. Об абсенте речь не шла. Мы всё-таки не парижская богема. Вино начали пить под видом глинтвейна. И то только после того, как был приведен аргумент: одобрено Амалией Львовной. Потом стали вместе смотреть фильмы, слушать музыку, потом решили устроить корпоративную вылазку в местный санаторий.

— Устройте нам шоковую терапию на денек, Славочка! — бодро и звонко сказала Ирина Игоревна, когда мы сели в автобус.

— Почему шоковую?

— Потому что с Вами, Славочка, — Ирина Игоревна приобняла меня за плечи, — скучать нам не придется. С Вами встряска нам обеспечена.

— Ну, если в этом смысле шоковую, — я поняла, что для меня терапия шоком уже началась, — как вы относитесь к spa-процедурам?

— Процедурам во время сна? — Ленка жевала яблоко.

— Поняла. Была не права. Исправлюсь. Скраб — ду ю андестенд ми?

— Компрене, — хором ответил коллектив.

— Чудно, что поняли друг друга… Только сделать нам его придется самим. Нам нужны: морская соль и хорошее оливковое масло.

— Где ж мы его там возьмем? — Ирина Игоревна не на шутку забеспокоилась.

— Уже всё есть, — я достала из сумки банку с солью и бутылку с маслом, — надо только смешать, прогреться в парилке, потом натереть этим эликсиром всё тело, потом смыть, потом опять в парилку.

— И? — хором спросил коллектив.

— Надеюсь, в этот момент вопросов у вас уже не будет.

Вопросов на предмет соли с маслом не возникло. Тела почти вознеслись, а посему все ощутили вес души, и понеслась. Девчонкам удалось выпарить всё напряжение, а мне нет. Заряд, полученный утром, сидел намертво. Не брало его ни паром, ни морской солью.

Утром случилось торжественное событие — включение телевизора. Каким-то чудом заговорил не канал «Культура», а потому впервые за много дней я увидела рекламу. И сразу мне напомнили про волшебные крылышки для женщин. Я задумалась. И стала считать. Дебет с кредитом не шли. Здесь крылышки я еще не покупала, а по подсчетам было бы уже пора. Неделю-полторы назад, как пора. Пропустить, в смысле не заметить, эти дни возможно, но только теоретически. И то при поддержке разработок мировых лидеров гигиенических средств. Получалось что-то синонимичное емкому понятию «жопа».

По дороге на автобусную остановку в аптеке была закуплена оптовая партия тестов на беременность — пятнадцать штук. Я прикинула: по три на душу и три штуки про запас. Меня не отпускал один единственный вопрос: как и когда тесты эти применить?

Девчонки уже обменялись историями любви, обсудили предпочтения каждой. Я их не слушала. Знала, что так не вежливо, но меня занимал другой вопрос.

— Ну? — хором сказали Ленка с Зулей.

Я тяжело вздохнула и включилась в общий разговор.

— Так, что я пропустила?

— Ну, какой он? — опять спросили хором.

— Он у меня такой маленький, вот такой, — я показала ребром ладони его рост на уровне своей груди, — такой весь мягкий, рыжие кудряшки, ушки торчат и в круглых очочках. Такой беззащитный, что так и тянет его защищать. Да я вам сейчас покажу, у меня фотка есть.