Алевтина Александровна встречала меня на улице. Она оказалась очень милой женщиной лет шестидесяти. Волосы цвета регулярной в течение лет тридцати окраски хной собраны в пучок. Брови выщипаны до тончайшей ниточки. Вневременное удивление застыло на ее лице благодаря ниточкам бровей. Ресницы не тронуты тушью, потому что она строго придерживалась правила: акцент либо на глаза, либо на губы. Выбор был сделан в пользу губ — буйно красные, тщательно прорисованные, как и брови. Еще меня впечатлили аккуратные гипюровые рюшечки у шеи. Невысокий рост и нетипичная для провинциальных дам в таком возрасте стройная фигура. Что еще? Была в ней какая-то странность. Конкретнее сказать сразу было трудно. Не во внешности — тут всё очень по-шмелевски. Странность проявлялась в ее манере говорить и двигаться. Она как-то очень чутко чувствовала, что хочет собеседник, и старалась угодить. Мне в тот момент очень не хотелось разговаривать, и она молчала. Я была так благодарна ей за молчание. И понимание. Хотя самой Алевтине Александровне очень хотелось поговорить. Когда поднялись на второй этаж, я пересилила свое настроение и спросила:

— Алевтина Александровна, можно ли будет похозяйничать в квартире? Переделать что-то, вещи переставить или вообще убрать подальше какие-то предметы?

— Конечно! Я почти ничего не трогала после смерти мамы. Всё, что было мне дорого, я забрала в свою квартиру, поэтому можете смело хозяйничать.

— А когда умерла Ваша мама? — обстоятельство смерти меня озадачило.

— Полгода назад, — Алевтина Александровна будто прочитала беспокойство в моих глазах, — не волнуйтесь, она умерла в больнице.

— Извините, Алевтина Александровна.

— Ничего-ничего, я понимаю, мне бы тоже это не понравилось, — она доставала ключи от входной двери, — я сильно скучаю, мы были так привязаны друг к другу, поскольку своей семьи у меня не сложилось.

Теперь стало ясно, что удивляло в Алевтине Александровне — повышенная дочкость. Так, конечно, не говорят, но она слишком долго была дочкой. Точнее, она всю жизнь была только дочкой и больше никем, вот откуда это ее умение ловить чужие желания и привычка подчиняться и соглашаться. В ней категорически не было собственного «я», всё только отраженное.

— Спасибо за доверие, — успела сказать я, пока хозяйка открывала дверь.

Разговор на этом прервался. Мы вошли в квартиру номер двадцать. Я сразу в прихожей отдала хозяйке деньги за месяц вперед и попросила ключи. Алевтина Александровна не поняла, что произошло, но спросить не решилась. Просто это была моя квартира. Точнее, это будет моя квартира через несколько дней, как только я сделаю в ней ремонт. Алевтине Александровне я сказала, что обязательно зайду к ней на днях, и мы получше познакомимся. Она ушла. А я осталась.

Сразу из коридора от входной двери был виден балкон. И площадь вся в солнце. И голуби. И маленькая девочка что-то собирала или рисовала на асфальте. Просто, светло и очень трогательно. Всё соответствовало моему настроению.

И даже показалось, что захотелось секса. Точно захотелось. Какой-то стремительный восторг пронесся по телу. Только так быстро прошел, слишком быстро, но зацепить успел. И удивить. И очень жаль, что только показалось. Хотя и малость — уже хорошо. Пусть очень короткая, но здоровая воля организма. Это значит, что организм потихоньку просыпается!

Возможно, если бы состояние квартиры было лучшим, то и желание длилось бы дольше. Потому что, кроме вида из окна, всё остальное можно охарактеризовать одним словом — загажено. Извините за прямоту. Когда ты сам «заэто самое» свою квартиру, то так остро и прямо всё не воспринимаешь. А тут. Когда кто-то до тебя и за тебя, а тебе здесь жить — обидно очень. И выражения выбирать не хочется.

Пол во всей квартире кто-то нещадно устлал коврами, ковриками и дорожками. Пока перечисляла, успела свернуть одну дорожку. Назвать их все хотелось «ковришками», потому что на ковры они давно не тянули. Эти «ковришки» не сочетались ни по цвету, ни по орнаменту, ни по размерам, ни по форме. Никак. Именно поэтому, наверное, они жили все вместе, долго и очень счастливо. Рассуждая, я методично сворачивала ковры, готовя их к эвакуации. Как там «бухгалтеры» от спецназа считают? «Минус один, минус два, минус три, еще три минуса — чисто».

Освободив пол, принялась за другие горизонтальные и вертикальные поверхности. В доме не было ни одного свободного сантиметра. Кругом — множество утвари. Половник, ситечко, сито и дуршлаг — их было несколько комплектов на кухне и пара комплектов на балконе. На балконе они висели на двух соседних крючках. Причем ситечко и дуршлаг висели на одном крючке с хлопушкой для ковров. Еще обнаружились два совершенно одинаковых пылесоса «Урал». Один прятался в шкафу. Другой стоял рядом со шкафом. Видимо, на стреме. Оба пылесоса были сломаны, поэтому без раздумий стали кандидатами на выселение.

Взгляд поднимался всё выше, перешел на потолок и замер. Не поверила, что такое бывает. Заглянула в комнату, потом на кухню, потом в ванную и в туалет. Везде «пластиковые» или «пенопластовые» плитки. Смотришь на потолок, а видишь пол. Любовь к плиткам, как и к половникам, не знала границ, поэтому они были не только на потолке, но и на стенах тоже. Например, на кухне. Свет на кухне включался в шкафу. Это обстоятельство повергло меня в продолжительный шок. Я села на табуретку и уставилась на открытый шкаф, в котором красовался выключатель. Смотрела как завороженная на выключатель в шкафу и заметила какое-то движение.

В углу за шкафчиком жил паучок. Довольно крупная особь. Он сплел плотную паутину и вообще выглядел очень бодрым. Как ко всему этому относиться? Шкафчик можно выбросить, тогда выключатель окажется на свободе. Теперь паучок. Вообще, паучок — это плохо или не так однозначно? Паучок, в принципе, это почти косиножка. А косиножка — это, всем известно с детства, к письмам. Писем мне ждать не приходится, но могут же быть в моей жизни новости, известия, вообще какая-то информация. Новая информация. Она мне нужна? Конечно, к новой стрижке мне нужна новая информация. Только бы не такая ужасающе прекрасная. Получается, паучок в хозяйстве мне необходим. Но надо что-то для него придумать на время ремонта. Не уверена, что удастся быстро научить его держать кисть и молоток. Хотя конечностей у него как у индийского бога. Но много конечностей — не всегда полезно для хозяйства. Надо его куда-то временно поместить, чтобы потом предложить место в новом интерьере. Поместим его, пожалуй, в хлебницу. Она мне как хлебница не нужна. Пройдет немало времени, прежде чем я начну ходить по утрам в булочную и покупать хлеба на несколько дней. И хранить его в хлебнице. Сил выбросить ее сегодня уже нет. Устала бороться с коврами. Держать пустую хлебницу — плохо. Переведем хлебницу из склада в жилое помещение для паучка. И дадим ему имя, например, Ка. Паучок Ка — звучит? Звучит. Почти как удав в «Маугли». Только удав большой и поэтому у него в имени два «а», а у моего маленького паучка будет одно «а». Имя позитивное, значит, новости должны приходить хорошие. Аккуратно сняв паутину вместе с Ка, положила его в хлебницу и тихонько закрыла. Пока Ка в хлебнице, вестей не будет. Надо быстрее сделать ремонт, чтобы начать получать разнообразные приятные известия.

И тут мне опять на глаза попались поварешки. Они и вазочки — какое-то отдельное стихийное бедствие. Необъяснимая страсть была у прежней хозяйки к этим предметам. Неисчислимое множество вазочек и поварешек было собрано в два мешка из-под сахара. Удивительные вещи. Ни вместе, ни по отдельности они не подавали признаков интересности или породистости. Вещи безликие и по красоте, и по истории своей. Теперь они были сосредоточены в коридоре. Ни о какой эвакуации на антресоли речи уже не шло. Ни одна антресоль в мире не вместят всех «богатств» этой квартиры. Только на помойку! Пока хозяйка не взяла свои слова обратно. Так я начала уборку с элементами ремонта.

Единственное, что осталось нетронутым, помимо паучка, — это книги. Их я сложила в ровные стопки. Какое место они займут в новом интерьере, еще было не ясно, но что они будут в нем уместны, не ставилось под сомнение.

Даже после того, как исчезли ковры и вазочки, вид комнаты улучшился не намного. Надо было сдирать этот пол с потолка и местами со стен. А еще вопиюще мешали стенка, диван и кресла. И телевизор на какой-то жуткой подставке. Проще говоря: мешали вся мебель и бытовая техника. Пробыв в квартире больше получаса, я перестала замечать, что балкон виден от входной двери. Любоваться видом можно было, только выйдя на балкон.

Вот она — красота чудесная. Выше площади и голубей — круг купеческой застройки домов. Век, наверное, девятнадцатый. А дальше, на холме, прямо напротив окна — храм. Белый-белый. И солнце играло в куполах. Выше храма на горизонте ничего не было. Только небо. Лес не доставал и до середины церковного здания. От этого храм казался еще выше. Казалось, что лес забором расходится в обе стороны от храма. Лес, конечно, не примыкал к храму. Но из окна всё виделось именно так.

Было очевидно: одной мне с этой квартирой не справиться. Я решила пойти погулять по городу, подумать и разработать план стремительного ремонта. Потом, вечером, забрать вещи из гостиницы и ночевать уже в своей квартире, не откладывая заселение в долгий ящик. «Ну, посплю на полу — ничего страшного. Кстати, я сказала Алевтине «спасибо» или нет? Надо купить конфет и зайти поблагодарить ее на всякий случай. Вечером. Или завтра. Тем более, что я ей обещала зайти. Или здесь так не принято?».

Вопросы

День продолжался в том же духе, в каком и начался — без спешки. Странное состояние — когда тебе не надо никуда спешить. Очень странное. И приятное. Скорее, приятное. Не хочется категорически отрицать жизнь в спешке. Должны быть разные ритмы. Должен быть выбор. Жизнь без спешки — приятна. Только сама ли по себе или после продолжительной гонки? Приятна всегда или только как перерыв, короткий отдых? В большом городе даже в выходной не накрывает ощущение, что тебе вообще никуда не надо. А чтобы при этом не возникало тревоги, что что-то не так, что нет работы или еще чего-то нет. Сейчас без спешки и без тревоги было приятно. А дальше, чем на «сейчас», думать не хотелось.

В Шмелеве я не спешила второй день. Уже! Второй день. И поскольку жилье имелось, а работы не было и еще не сильно ее хотелось, то особых забот, кроме как убивать время, не было. И тут пришлось сделать открытие, что это совсем не легко — никуда не спешить и быть ничем не занятым. Хочешь или не хочешь, но ты оказываешься наедине с собой. Вот хочешь или не хочешь, а оказываешься! И эта «встреча» может обрадовать далеко не каждого. Почему-то хочется, чтобы на разговор с собой был установлен лимит времени. Чтобы «если что», то можно было сказать: «Всё, об этом потом! Потом я сказал(а)! Позже! Время вышло — спешу! Пока! Потом договорим!» А начинать разговор с собой в ситуации, когда время не ограничено, — рискованно. От ответов не уйти. И вопросы тоже придется продумывать, чтобы не выглядеть бледно. Правда, есть варианты. Например, в новом городе можно провести один обманный маневр. Можно оттянуть эту знаменательную встречу — пойти на экскурсию по городу. Без цели. Так просто. Должно отвлечь. На день. Не избавит совсем от свидания с собой, увы. Но на день отсрочку получить можно. Это не мало. По себе поняла, как это не мало.

В общем, я воспользовалась отсрочкой и пошла гулять по городу.

Экскурсия

Город Шмелев — обычный провинциальный город. Здесь нет деления на «деловые» и «спальные» районы. Здесь нет зданий выше трех этажей. Это город, где люди живут дома и семьями. Если вам кажется, что это очевидный факт и так везде, то смею не согласиться.

Все приезжающие с «большой земли», в смысле, из больших городов, сразу ощущают поражение в своих правах. Всё, что нужно для жизни, люди здесь имеют либо дома, либо на работе. И больше «этого», то есть таких благ цивилизации, как: чашка чая или кофе, Интернет, кино и еще масса вещей, — кроме как дома или на работе нигде не найти. Или придется приложить массу усилий. Но полный набор всё равно не получить.

День и ночь здесь отличается только цветом неба. По звуку — город не меняется в зависимости от времени суток. Всегда тихо. Здесь нет пробок. Здесь не гоняют на машинах. На улицах людей видишь редко, машины — еще реже. Такое ощущение, что здесь люди отдыхают. После перенапряжения в предыдущей жизни или перед последующей.

Главная улица — улица детского развития. Вот музыкальная школа, вот школа хореографическая, вот художественная. Потом бассейн и какой-то спортивный полудворец. Детей усиленно развивают эстетически. Но в городе нет театра, выставочной галереи, кинотеатра. Ни одного. И на гастроли сюда приезжают раз в год — на день города. Все концерты и спектакли — из серии «творчество юных». Поэтому эстетически развитые дети, когда становятся молодежью, практически полным составом уезжают в города, где могут учиться на артистов, музыкантов, художников или инженеров и бизнесменов, имеющих возможность активно посещать театры, концерты, выставки. После студенческой молодости они редко возвращаются в Шмелев. Каким образом каждый год наполняются школы в Шмелеве — чудо из чудес. Но это так. Школы наполняются, и творчество юных не унять.