Лина Дорош - Весло невесты

Интересно, как и когда Москва и другие города-милионники «встретятся» со Шмелевым лицом к лицу. Расстояние будет препятствием не всегда. Такие города, как Шмелев, уже сейчас можно назвать «заповедными». Они давно в меньшинстве. Во всех «заповедных» городах вместе взятых жителей меньше, чем в Москве и городах иже с ней. Или так кажется? Но так кажется.

Такие вот размышления на ходу. Пыталась придумать более созидательное занятие, чем сравнивать несравнимое. Вместо занятия нашлось развлечение. Просто захотелось выпить кофе, и я спросила у прохожего:

— Скажите, пожалуйста, где можно поблизости выпить кофе?

Если к Вам когда-нибудь обращались на монгольском языке, то Вам не надо объяснять, что за реакция была у прохожего. То ли он не понял, то ли не поверил, то ли решил, что его разыгрывают. Человек молчал.

— Извините, кофейня какая-нибудь поблизости есть? — я сказала на всякий случай громче.

Человек молчал.

— Вы меня слышите? — я сказала громко, как могла, и показала руками на уши.

— Да, — на что он среагировал: на звук или жест — было не понятно.

— Вы кофе пьете? — я не нашлась, как руками показать слово «кофе».

— Да, — мужчина часто моргал.

— А где? — я перестала махать руками, чтобы его не напугать окончательно.

— Дома и на работе, — и, как в сюрреалистическом кино, он просто пошел дальше.

— Спасибо, — сказала я уже тихо и в воздух.

После третьего такого допроса стало ясно, что кофе в ближайшей перспективе мне не светит, если только я не сварю его дома или не устроюсь для этого прямо сейчас на работу. Тогда в качестве моральной компенсации стала искать другие вопросы, которые ставят шмелевцев в тупик так же, как и кофе. Такими вопросами оказались самые что ни на есть простые, на взгляд жителя мегаполиса, а для шмелевцев — это вопросы, без шуток, из разряда «быть или не быть». Гамлетовский вопрос номер один — понятно, про кофе. Номером два стал вопрос: «Где ближайшее Интернет-кафе или Интернет-клуб?» Самыми популярными ответами опять стали «дома» и «на работе». А вот вопрос номер три оказался открытием дня.

Я обнаружила, что начал рваться кошелек, поэтому без задней мысли спросила прохожего: «Где здесь продают кожгалантерею?». Эффект был, будто я спросила не просто на монгольском, а, например, на монгольском про факторинг. Даже улыбка сумасшедшей американки, которую я попыталась изобразить, не помогла собеседнику вспомнить, что такое «кожгалантерея». Я попыталась спросить по-другому: «Где можно купить кошелек или сумку?» В глазах собеседника случилось просветление и радость узнавания, и меня послали до ближайших кошельков. На другой край центра города. Ходьбы туда было минут пять, но кошелек я уже расхотела покупать.

Вопросов решила больше не задавать. На сегодня открытий было уже в самый раз. Ноги несли в противоположную от кошельков сторону — к храму. Оказалось, церковь расположилась за городом. Дорога до нее только с балкона виделась короткой. На самом деле пришлось пройти около километра, да еще подниматься на холм. Хотелось помолчать, поставить свечу, постоять под куполом. Вдруг навернутся слезы? А от них недалеко и до смеха. Дыхание слегка сбилось. Всё-таки столько пройти пешком, да еще подъем. Не гора — холм, но довольно крутой и тропинка узкая. Дыхание сбилось. Слегка. Стыдно. Стыдно слегка, но стыдно. Дыхание у меня не сбилось. Я самым банальным образом запыхалась. Так сильно, что хватала ртом воздух как рыба. Хочется, конечно, списать на крутость подъема и избыток кислорода, но понимаю, что дело в другом. Отвыкла ходить и спортом давно не занималась. Надо срочно возвращать полезные для дыхания привычки. Срочно. За это и помолюсь, за здоровье. Чтобы всем. Дыханию вернулся какой-никакой ритм. Я уже подошла к храму, но сбоку. Оставалось пройти еще несколько метров до центральных ворот. И здесь меня ждал сюрприз.

Ворота храма оказались заперты на здоровый засов. Я даже не сразу поняла, что это такое. Мы привыкли к замкам. Сейф-дверь, на которой ручку не сразу найдешь, не то что замок. А тут здоровая деревяшка во всю ширину ворот, аккуратно так вставлена в кованые дверные ручки. Храм с виду ухоженный, свежепокрашенный и купола недавно золотом покрыли. И бурьяна вокруг нет. А засов навел на мысль, что церковь закрыли в революционные годы на самый надежный по тем временам запор, вот она и стоит. Но как могли так сохраниться стены и купола? Послышались шаги. Я вздрогнула. Со стороны алтаря вышел батюшка, перекрестился и направился куда-то от храма, но увидел меня. А я уставилась на засов как баран на новые ворота. «Голова не покрыта, в штанах еще…», — мелькнуло в голове. Батюшка остановился. Я тоже не двигалась с места. И не говорила ничего. И не кланялась.

— Хотела чего, приблудная? — он прокричал, чтобы не подходить ко мне.

Я продолжала стоять и молчать. Батюшка наморщил лоб и пошел в мою сторону.

— Спрашиваю: хотела чего, приблудная? — он говорил уже не повышая голоса.

— И Вам здравствуйте, как так, что храм среди бела дня закрыт? — я решила, что забуду про «приблудную», если он больше меня так не назовет.

— Не обижайся, я ж правду сказал. Ты и сама про непокрытую голову и брючонки подумала. Ведь подумала? Подумала? — очки батюшки сверкали на солнце.

— Ну, подумала. Так это еще не повод «приблудной» называть, я ж не собака, — я щурилась, глядя на батюшку, потому что он встал как назло между мной и солнцем.

— А всё равно приблудная.

Мне стало смешно.

— Вы и сами чудной, батюшка.

— Вот, заулыбалась — это хорошо, — батюшка начал как-то смешно приседать, — меня Отцом Матфеем зовут, а тебя каким именем крестили?

— Ярослава. Только по крещению ли — не знаю, — пока он приседал, я развернулась так, чтобы стоять спиной к солнцу.

— А крещеная? — отец Матфей пытался закрыть ладонью глаза от солнца, — чего вертишься? Наверняка ведь загорать ходишь — вот и стой против солнца, загорай себе! А у меня оптика на глазах! От нее эффекты всякие дополнительные и неудобства на свету!

— Крещеная, — я улыбалась, но с места не двигалась.

— Надо знать имя по крещению, непорядок так-то. Вот видишь, и тут я прав, что приблудной назвал, — отец Матфей вытирал слезы, — есть в тебе милосердие али и слова такого не знаешь?

Я развернулась на девяносто градусов, чтобы солнце перестало слепить и меня, и его.

— Только из уважения к оптике.

Отец Матфей насупился.

— Шутка, не сердитесь. Вы всегда такой веселый, отец Матфей?

— Так ведь уныние — грех тяжкий. Знать должно, — он прищурился.

Внешне отец Матфей очень соответствовал своему бодрому громкому голосу. Он оказался молод, лет тридцати — тридцати пяти. И росту совсем не великого. Без шапки так и вовсе ниже меня. Приятный брюнет. С шикарной бородой. Светская характеристика, конечно, но как по-другому сказать? На курносом носу сидели круглые очки. На круглых щеках — круглый румянец. Он весь был какой-то круглый, без резких переходов и границ. Под рясой проступало крепко сбитое тело. А потом мой взгляд неожиданно упал на ботинки, и я замерла в изумлении.

— Отец Матфей, что это у Вас под рясой? — я не могла удержаться и показала рукой на его ноги.

— А что? — он начал очень смешно тараторить, — ну, джинсы, ну и что? Под рясой ведь они, под рясой! Вот ведь, разглядела, приблудная! Не могла смолчать! Вот обязательно надо было указать!

— Простите, Отец Матфей, это я от неожиданности. Про «казаки» промолчу — честное слово, найду силы, — я подняла руки к небу. — Так почему храм среди бела дня закрыт?

Сдержать смех было очень трудно — «казаки» и джинсы у отца Матфея были что надо. Это можно было понять, даже увидев их мельком. А я задержала на них взгляд секунд на десять. Только руки я сразу подняла к небу, а взгляд секунд через десять — так что разглядела хорошо.

— Правильно, надо уважение к старшим иметь, — он посмотрел на меня и подождал, не спрошу ли чего, чтобы не захвалить раньше времени, — и к сану уважение иметь надо. А храм закрыт, так как нет здесь пока священника. Я в здешний храм послужить прихожу. Почти каждый день, но не постоянно я тут. Мой приход в селе. Вот не поверишь: едут ко мне в село аж из областного центра. Джипы не мерседесы, порши не ламборджини, — отец Матфей перечислял увлеченно.

— Однако, отец Матфей, Вы хорошо осведомлены. Даже разбираетесь, я бы сказала, в машинах.

— Так, чай, читать могу и памятью Бог не обидел, — он говорил без отповеди, потому что ему очень хотелось дорассказать до конца, — деловые такие, до жути деловые, едут креститься. Я свою девятку старющую куда спрятать, не знаю. Стыдно! Прости, Господи! Грех, а мне стыдно. Молюсь, а всё равно нет-нет, да и застыжусь своей девятки перед Мерседесом. Вот, а они и не замечают девятку мою, что машины такие бывают, уж забыли давно. Грехи им отпущу, окрещу, они довольные на свои джипы да мерседесы поусядутся и едут домой. А я на свою девятку гляну — срамота… И из Москвы гости бывают. Хозяева завода тутошнего. Приехали давеча на машинах, я и не видывал таких. В костюмах, холеные, молчаливые. Это они тутошний храм отстроили — вишь, красота какая, там внутри еще не всё расписано. Ну, вот, приехали они, я аж взволновался — будто Путина встречаю. Который хозяин главный — он по правде молился и крестился. Просил чего-то у Господа, мне не открыл. Я ему предложил душу облегчить, а он ни в какую — спасибо, мол, так я, просто молился. А я ж вижу, когда так, а когда от сердца молят-просят.

Батюшка говорил быстро, а сам пристально на меня смотрел.

— Прочитали что-то на моем лице, отец Матфей? Так пристально изучаете?

— А ты никак понесла, девонька? — он спрашивал, а вопроса ни в его голосе, ни в глазах не было.

— Разжаловали из приблудных, Отец Матфей? — от неожиданности я не знала, что сказать.

— Ох, и остра на язык, милая! — он вроде бы продолжал журить, а в голосе послышалась забота и почти нежность.

— Простите, привычка, как вижу хорошие джинсы, а тем паче «казаки» — начинаю острить. А Вы о чем, батюшка? Кто, что и куда понес?

Отец Матфей пристально посмотрел мне в глаза и как-то посерьезнел на минуту.

— Зря остришь, дело-то серьезное. Венчались вы али в грехе живете? — он сцепил руки замком и изобразил грозный вид, но голос звучал мягко.

— А что появилась такая специализация «поп-гинеколог»? — про себя завершила фразу словами «прости, Господи».

— Ой, как нехорошо говоришь! — он всплеснул руками и закачал головой.

— Простите, опять привычка — удар держать, когда надо и когда не надо тоже, — я стала смотреть вдаль на лес, на небо, опять на лес.

— Невенчанные, значит. А тебе надо венчаться, раз ноги к храму несут. Пусть и в брючонках, и с непокрытой головой, а засов на дверях, вишь, как расстроил. У меня глаз верный, ты учти, — он говорил очень убежденно.

— Учту, — я не стала уточнять, что именно. — Спасибо, простите, что задержала Вас, — я в первый раз поклонилась отцу Матфею, развернулась и уже пошла в направлении города.

— Чего приходила-то? — отец Матфей опять начал кричать.

— Иконы посмотреть, — крикнула, не останавливаясь.

— Благое дело. В субботу приходи, я служить буду. Тут мастер есть — иконы пишет, — батюшке казалось привычно разговаривать с идущими вдалеке, — он тоже на выходные приезжает. С благословения пишет, не так чтобы от себя! Я вас познакомлю. Придешь?

Боковым зрением видела, что он меня перекрестил.

— Приду, спасибо, — прокричала в ответ, а в голове крутилось: «Странный этот отец Матфей. Наговорил всякого — а ты теперь думай, что с его словами делать».

В город вернулась как-то очень быстро и уже не с таким спокойным сердцем, как выходила.

Чтобы чужой город стал тебе ближе, не надо делать вид, что ты вовсе не турист. Первое время не надо этого стесняться, а лучше вести себя как самый типичный турист — вот и всё. Надо осматривать достопримечательности, сверять улицы с картой, покупать сувениры, чтобы постепенно новая территория стала если не родной, то знакомой. И, желательно, приятно знакомой. Тут очень важно правильно выбрать сувениры.

Петрович в разговоре обронил, что есть в городе место, где тутошние ремесленники продают свои поделки. Называется то ли дом, то ли дворец ремесел. Мне надо было как-то отвлечься от разговора с отцом Матфеем, и я решила прикупить сувениров. Тем более уже есть, куда их ставить.

У здания то ли суда, то ли прокуратуры стояли трое мужчин: охранник и два человека в штатском. Они курили, как положено, на троих. Охраннику, я так подумала, по должности положено владеть монгольским языком, поэтому обратилась именно к нему: