Нат Рейвен - Внутри меня гасли звезды

– Милая, открой! – Я стою под дверью, стараясь достучаться хоть до какого-нибудь чувства дочери. – Я принес твою любимую пиццу с морепродуктами.

Но в ответ, как обычно, тишина.

А вдруг она что-нибудь сделала с собой?!

Эта мысль неожиданно въелась в мозг и заставила сердце забиться в два раза быстрей.

Тело покрывается холодным потом. С колющим страхом в душе я начинаю неистово колотить в дверь, пинать ее ногами, выбивать. Она не сдерживает напора и срывается с петель, с грохотом падая на паркет.

– Стив, немедленно сюда!

Дакота, зачем ты так со мной? Что же ты творишь?

***

Иногда кажется, что мое путешествие по этому миру закончилось. Моя душа отправилась в свободный полет, оставив искалеченное тело на произвол судьбы доживать остатки дней.

Мост Бенджамина Франклина, конечно, не Бруклинский – жалкая замена, но тоже ничего. Яркая подсветка отражается в водах реки, усыпая ее голубыми и желтыми пятнышками. Небо сейчас такого глубоко темно-фиолетового цвета, что хочется протянуть к нему свои руки и дотронуться, а еще лучше устремиться ввысь. Взлететь, как птица или, на худой конец, как кленовый лист, гонимый ветром. Мне хочется туда, где не будет ни одной живой души, ни единого звука. Я хочу отдаться пустоте, как моя никчемная душа. Я хочу почувствовать невесомость. Я хочу стать невесомостью.

Окруженная сотнями разных звуков городской суматохи, я сижу на одинокой скамейке возле ветвистого дуба. Его темные ветки по-хозяйски протягивают свои длинные лапы. И, думаю, если бы они могли двигаться, то удавили бы меня, подняв над землей за шею.

Все вокруг незнакомое и чужое. А я сбежала из дому. На этот раз незаметно. Вылезла через окно, как мелкий воришка или строптивый подросток. На это раз мне не хотелось выбивать мнимую свободу скандалом. Я просто тихонько ушла.

Не знаю, куда держать путь. Я устала. Я очень устала. Может, взять и уехать отсюда? Сменить не город, а страну? Свалить в какую-нибудь Канаду или Мексику? Денег у меня достаточно, я была не дурой и переводила все, что давал мне отец, на левый банковский счет. Там накопилась приличная сумма. Жить на нее можно спокойно год. Но только вот есть ли смысл в том, чтобы сесть в самолет и покинуть все? Оставить прежнее, забыть? Есть ли смысл хоть в чем-то?

– Жизнь – дерьмо?

Устремив свой взгляд вдаль, погрузившись в размышления, я и не заметила, как мое одиночество нарушила молодая женщина, одетая так, словно бросить вызов всему обществу – идея фикс. То ли юбка, то ли брюки до пят никак не сочетаются с фетровой жилеткой в цветочек. А шляпа, как у Гендальфа, вообще стала бы последней каплей к сердечному приступу какого-нибудь модного кутюрье.

– Это вообще-то моя скамейка, но, так уж и быть, сегодня я разрешу тебе здесь остаться, – продолжает она.

– Разве это твоя собственность? Ты ее купила? – сухо замечаю я, отведя от нее глаза.

– Ишь ты какая! Сразу видно – стерва. Но только меня этим не спугнешь, я знаю, почему такими становятся, и тебя не сужу.

– Мне плевать.

– Мне тоже.

Она замолкает и бесцеремонно усаживается рядом, снимая с плеча мешковатую сумку, в которой начинает дребезжать все ее барахло.

– Я пришла в твой дом? Ты живешь здесь что ли? – Раздраженно отодвигаюсь от нее, благо скамейка не маленькая.

– Я что, на бомжиху похожа? – заряжается смехом она.

– Похожа.

– Не суди человека по одежке.

– У-у-у, древней мудростью запахло.

– Раз хочешь сидеть здесь, то придется нюхать.

– Кому придется? Мне? Если я захочу, то тебя к этой скамейке на пушечный выстрел не подпустят!

Незнакомка ничего не отвечает, а лишь про себя ухмыляется и достает из саквояжа вечного странника бутылку виски. Я слышу, как она делает пару глотков, затяжно вдыхая воздух, словно закуску.

– Пей! – протягивая мне емкость, твердо говорит она.

– Еще чего!

Я резко отмахиваюсь. Бутылка чуть не падает, но все-таки не встречается с землей, спасаясь ловкостью своей хозяйки.

– Я знаю твой диагноз.

– Ты что, доктор Хаус?

– Хочешь, скажу, кого ты из себя представляешь?

– По мне видно, что я питаю желание? Повторюсь, мне плевать. А на твои мысли, так подавно.

– Твоей стервозности можно монумент поставить. Ты избалованный ребеночек папашки с толстым кошельком. Тебе позволено в этом мире все. Уверена, что даже если ты прикончишь кого-нибудь, то выйдешь сухой из воды. Но это неважно. Деньги тебя не греют. Суть вот в чем: ты больна. Понимай это как хочешь, но ты всего лишь психопатка. И причина этого заключения лишь одна – боль. Не знаю, может это рак или что-то другое, да и плевать.

Она делает еще пару глотков и затыкается.

Рак. Неплохая метафора. Все, что со мной происходит, – это злокачественное новообразование. Оно появилось год назад, дало метастазы и медленно ведет меня к тетке с косой. Когда-нибудь опухоль коснется жизненно важного органа, и никакая химиотерапия или операция не спасет этого тела.

– Ну что? В точку?

Я впервые бросаю на нее внимательный взгляд. Из-за того, что она сейчас близко, я могу рассмотреть ее лицо. Она не красавица, да и страшилищем тоже не назовешь, но есть в ее внешности что-то уродское, грубое. Скорее всего, это длинный горбатый нос, как у вороны, встретившейся с лобовым стеклом. Ей и тридцати не дашь, но шмотки все-таки знатно прибавляют возраста.

– Больная здесь только одна, и я с ней сейчас разговариваю, – закатывая глаза, язвлю я.

– Не отрицаю первого, но с последним не соглашусь: нас двое.

– Да пошла ты!

Я резко встаю, собираясь покинуть ненормальную, но она напористо хватает меня за запястье и рыком усаживает обратно.

– Надо же как! Послала меня, а сваливаешь сама. Противоречивая или глупая?

– Да что ты от меня хочешь? Денег? Сколько тебе нужно, чтобы ты свалила отсюда на ночь?

Она начинает меня бесить не на шутку. Ненавижу людей, сующих нос не в свои дела, как собаки в тарелку с кормом. Лишь бы нажраться чужого дерьма, чтобы потом казалось, что свое не такое вонючее.

– Откупиться хочешь? Мне твои бабки к черту не нужны!

– Ошибаешься! Еще как нужны. Может, хоть одежду нормальную себе купишь, а то ходишь как пугало.

– Лучше как пугало, чем как стадо. Слушай, я не хочу ругаться. Глупо рамсить с тем, кого видишь впервые. Если не хочешь говорить – молчи, только не уходи. В таком состоянии ты можешь дров нарубить.

– Тоже мне, нашла дровосека!

– Прости, если обидела, я же не хотела. Мне просто стала интересна твоя жизнь, не более, вот я и предположила. Ты вообще местная или туристка?

– Местная. – С этой бабой бесполезно припираться, да мне и надоело. Не хочу себе портить еще больше и так поганый вечер.

– Тогда что ж ты тут делаешь?

– Пока ты не пришла, всего лишь сидела. Спокойно, мирно, молча.

– Богатенькие здесь не тусуются.

– Я уже заметила.

– Да и ты, судя по всему, не желаешь находиться в их обществе.

– Не желаю.

– Нахлебалась изысканного, а сейчас на простое потянуло.

– Никуда меня не потянуло.

– Я вижу.

– Глазастая.

– Наблюдательная.

– Давай сюда свою бутылку! – Если уж мне и предстоит находиться рядом с этой женщиной, то лучше быть под градусом.

Она невозмутимо протягивает емкость, и я сразу же делаю пару крупных глотков – чего тянуть? Незнакомка больше и рта не раскрывает, чтобы завязать беседу. И я, довольствуясь тем, что она наконец заткнулась, продолжаю прожигать себя, истерзывающими в клочья мыслями.

Проходит не более получаса, когда до меня доходит, что я уже опьянела. Огни города становятся ярче, звуки громче, температура тела выше, душевная боль острее. Меня захлестывает череда неприятных воспоминаний, призраков прошлого в лице матери. Ее карие глаза таращатся на меня в теплом чувстве, а губы расплываются в грустной улыбке.

Опять она. Только не это…

– Предательница! Предательница! – нарушаю молчаливую обстановку я. – Убирайся отсюда. Я видеть тебя не хочу!

Незнакомка-недобомжиха с интересом зыркает на меня, словно пришла в кинотеатр на вечерний сеанс. Сюда бы поп-корна, и картина выглядела бы завершенной.

Я швыряю пустую бутылку в дуб и, поднимаясь на ватные ноги, хватаюсь за волосы. Знакомая боль разливается по венам, как вино по бокалам. Каждая часть тела начинает ныть неприятными ощущениями. Комок в горле вот-вот распадется на слезы.

– Сядь! – несвойственной грубостью прерывает мою истерику молодая женщина.

Я, как собачка, послушно падаю на скамейку, содрогаясь от внутренней резни.

– А теперь выкладывай все. Давай!

Мое пьяное сознание недолго сопротивляется. Душевная слабость дает о себе знать, и я рассказываю ей обо всем, что довелось пережить за этот год. Выливаю на нее помои своего существования.

– М-да… печально. Но твоя история не должна заканчиваться на этом. Рано или поздно она бы ушла. Здесь только вопрос времени. Это было ее решением, это была ее жизнь. Эх! Решения, решения, решения.... Их так много в нашей жизни. Все наше существование – это решения. Нет ни дня, чтобы мы их не принимали, начиная от выбора цвета носков, заканчивая мыслью о смерти. Эгоистично? Да! Но ведь все мы эгоисты! Ты тоже эгоистка.

– Она сбила меня с ног.

– Тебя сбили с ног?! Вставай! Кинули топор в спину? Вытащи его, мать твою, а не ходи с ним со словами: «Ой, мне опять сделали больно». Ты знаешь, что жизнь – та ещё карусель. Так какого черта я вижу слезы на твоих глазах?! Слабых никто не любит, каждый будет пытаться поставить подножку, задеть. Ты же понимаешь, что подобным поведением показываешь свою слабость, да? И если будешь реветь, то станешь легкой мишенью. Ты очень далеко зашла, но еще не поздно все вернуть.

– Не хочу ничего возвращать.

Я ложусь на скамейку и смотрю на луну. Из-за ярких городских огней, ее единственную способно транслировать небо. Никаких звезд, никаких поводов, чтобы загадать глупое желание, предаться глупым мечтаниям. И она, худощавая, в форме серпа в ответ таращится на меня.

– Хочешь! – спустя минуту раздумий, продолжает философствовать собеседница. – В глубине своей натуры ты желаешь вернуться к тому, что тебе было некогда дорого. Ты отвернулась от своей семьи, хотя не должна была этого делать. Ты кинула свою цель, хотя не должна была этого делать. Ты зачеркнула все, что было светлым, теплым и хорошим, хотя не должна была этого делать! Знаешь, сколько на свете людей желает иметь то, что есть у тебя? Так не упускай этот шанс! Забудь прошлое, вспомни о своем будущем. Подумай о нем, дурочка, иначе плохо закончишь. Я повидала таких, как ты – беспечных прожигателей самого ценного ресурса своей жизни. Кто-то из них уже давно гниет под землей, кто-то на пути к этому. Остановись, поверни в другую сторону! Даже когда многое потеряно, еще не поздно начать борьбу за оставшееся.

– Я не смогу без нее сделать и шага вперед. Я ненавижу ее за то, что она сделала, но все же, вопреки этому все еще чертовски сильно люблю. И за это ненависть, ставшая частью меня, еще крепче держит в своих щупальцах.

– Сможешь. Прими ее уход как данность. Смирись, прости и попрощайся.

Она вернулась сама. Почти под утро тихий дом наполнился ее неуверенными шагами. Я слышал, как она прошла мимо моей спальни, лишь на секунду задержавшись у двери. Хотела ли она войти? Что-то заставило ее остановиться?

Где же ты была? Совершила ли ты опять какой-нибудь дрянной поступок, Дакота?

Когда я зашел в ее комнату, она крепко спала. Ее ровное дыхание пощекотало кожу на моих пальцах. Я хотел к ней прикоснуться, но не посмел. Я не знал, какой реакции от нее стоило ждать на этот раз. Лицо целое, руки тоже. Значит, ночью она ни с кем не дралась – уже хорошо.

Я решил сегодня не ехать в офис, чтобы попытаться поговорить с дочерью. Отпустил Ив с миссис Данн по магазинам, а сам принялся за готовку овсяных блинчиков. Дакота любила их.

Когда-то.

Может, сегодня у нас получится обсудить хоть что-то?

Она появляется на кухне ближе к обеду. Впервые я не вижу в ее взгляде гнева. В нем затаилось нечто другое… Кажется, ее бездонные зелено-карие глаза поглотили вселенский масштаб усталости. Она так исхудала! Платье, еле прикрывающее колени, не скрывает шрамы на ногах, полученные в процессе беспорядочных драк. И я так корю себя за то, что не смог уберечь ее от этих отметин!

– Привет, пап, – тихо-тихо шепчет она.

– Здравствуй, родная! Будешь есть? Я тут кое-что приготовил… Надеюсь, тебе понравится.

Даки бросает кроткий взгляд на тарелку и кивает в знак согласия.

Такое впервые!

Я и не ожидал, что нечто подобное произойдет, поэтому в моем сердце загорается маленькая искорка надежды на хорошее.

Дочь бесшумно усаживается на стул и берет один блин. Я пододвигаю ей клубничный джем, она его принимает.