Афанасия Уфимцева - Все еще будет

– Маргарита Николаевна подошла. Можно начинать.

В словленных тут же взглядах будущих соратников прочитала недвусмысленное послание «А не слишком ли много чести, барышня?!». Чтобы далее не искушать педагогический коллектив, выбрала самое скромное место, невыигрышное – сбоку, в уголке. С другой стороны, это местечко было самое что ни на есть наилучшее, потому что не простреливалось взглядами коллег, устремленными на Ивана Григорьевича и Николая Петровича. Кстати, сама Маргарита могла беспрепятственно наблюдать и за коллегами, и за этими двумя. Впрочем, если начистоту, Николай Петрович интересовал ее мало. А вот Иноземцев был сегодня очень даже интересен, поскольку предстал в виде прямо-таки преображенном. Каким, собственно, она видела его до сих пор? На набережной – взбеленившимся, мокрым, непрезентабельным. У себя дома – уже спокойным, но опять-таки мокрым и непрезентабельным.

Сегодня же Иван Григорьевич Иноземцев предстал во всей красе. Он тоже выглядел как будто smart casual. Без галстука. Безупречная белая рубашка (верхняя пуговица вальяжно расстегнута), образцово сидящие темно-серые брюки. Обувь рассмотреть не удалось (мешала раскачивающаяся нога Николая Петровича в черном ботинке-«аэроплане»), но можно было не сомневаться, что и она тоже вполне соответствующая – не сандалии и не кроссовки с белыми носками.

Изучение Иноземцева оказалось занятием увлекательным, поэтому слушала выступление Николая Петровича в пол-уха. Встрепенулась, когда это самое ухо все же уловило слова «Вы должны наполнить ум учеников целебным бальзамом просвещения». Все не могла представить, как это. Точнее, представила, но получилось что-то в стиле неистового Сальвадора Дали.

Из созерцательного состояния вывели легкое дружеское похлопывание по плечу и защекотавший ухо шепот:

– Ваша очередь, уважаемая.

На колени к Маргарите мягко опустился альбом с благопожеланиями школе от ее первых учителей. Получалось, что все уже отметились (видимо, еще до начала собрания), – большая часть страниц была исписана. На свободной странице предусмотрительно лежала закладочка. Только закладочка эта была занятная. По сути – письмецо в конверте. Необычность была и в том, что печатными буквами было накарябано: Северовой Маргарите Николаевне.

На любовное послание не похоже.

Открыла. Впилась глазами в неровные буквы. Пошла красными пятнами. Уж чего-чего, а выдержки ей было не занимать. Но слова «Не пялься на него. Он не твой» могли вывести из себя кого угодно. Даже Маргариту Северову.

Для восстановления самообладания применила испытанный способ – стала следить за своим дыханием. Представила, будто только что проснулась, – поутру дыхание глубокое, ровное. Заставила себя задышать спокойно и размеренно – по-утреннему. Когда число умиротворенных вдохов-выдохов достигло двадцати, почувствовала, что сердце возвратилось из горла на место и присмирело.

Слава Богу, поостыла, успокоилась.

Интерес к Ивану Иноземцеву перебрался на второй план. Весьма любопытны стали проницательные сотоварищи. А лучшего момента, чтобы к ним внимательно присмотреться, и быть не могло: начались выступления членов педагогического коллектива. Речи произносили по-разному, но каждый второй целился преданным взглядом на Иноземцева, норовя масляным блином в рот влезть. Их видение развития школы Маргариту, конечно, искренне волновало, но только не сейчас. Необходимо было вычислить каверзного интригана.

Только вот кто он?

Заговорил добропорядочный физик Дмитрий Иванович Цариотов. Сутулый интеллигент в летах. В мешковатом костюме с пузырящимися рукавами. Любимый школьный учитель Иноземцева. Приехал за ним из самой глубины сибирских руд. Судя по блаженному выражению лица, желанная пора, обещанная Пушкиным, для него уже пришла. Когда говорит, обращается исключительно к Ивану Григорьевичу, как будто других просто нет. Смотрит на ученика с непритворным обожанием. Иногда переводит довольный взгляд на часы. Известно почему! Николай Петрович все уши прожужжал: Иноземцев подарил старому физику часы Omega. Опять-таки выходило по Пушкину: «Не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье». М-да… Мог ли почтенный, уважаемый Дмитрий Иванович Цариотов оказаться старым лукавцем – автором записки? Не похоже, конечно, но не факт. Недаром часы, как у Джеймса Бонда.

Аристарх Павлович Оболенский, биолог. Сам как редкий заморский цветок. Или тропическая бабочка. Пиджачок клетчатый, платочек на шее, улыбается идеально выбеленными зубами. Коренной вольногорец. Согласно данным Николая Петровича, женат на молоденькой танцовщице. Интриган? Скорее щеголь, сноб. Хотя, собственно, письмецо накарябать мог.

Владлен Амбаров, литератор (отчество от всех старательно скрывает). Закончил аспирантуру питерского университета. Харизматичен, молод, чертовски красив, энергичен. Волосы черные, кудрявые. Глаза черные, круглые. Склонен к эпатажу, театральности. Встал, громко отодвинув стул. Паузу выдержал. Представился: «Не Бенкендорф и не Уваров, а доблестный Владлен Амбаров». Речь витиеватая. Говорит как пишет. За эпитетами и метафорами истинные мысли не разберешь. Мог? Этот, конечно, мог. Вполне. Причем не ради конкретной выгоды, а просто для лицезрения театрального эффекта. Но только вот сидит он ближе всех и вряд ли стал бы писать подметное письмецо у нее под самым боком. И еще: неясно, каким ветром этого античного полубога в Северное Заречье задуло. Не иначе как Борей подсуропил.

Василий Гаврилович Кудюмов, историк. Великорусский основательный череп, не скованный волосами. Видать, Бог за мудрость лба прибавил. Мясистое лицо как топором вырублено. Когда смеется, кадык ходит как поршень. Вспомнив, что кадык еще называют Адамовым яблоком, Маргарита испытала некое щемящее чувство, не удержав свое воображение от создания картинки: как Адам подавился яблоком, полученным от Евы. Усилием воли прогнала глупые мысли о яблоке, застрявшем в горле, и продолжила деликатное изучение Кудюмова. Под пиджаком не обычная рубашка, а косоворотка. Очевидно, толстовец. Оттого, наверное, и переехал из Москвы в провинцию – поближе к народу простому, незалаченному. Осталось косу в руки – и в чисто поле. Постоянно улыбается, обнажая мелкие острые зубы, пару раз по-свойски подмигнул. Это в какой-то мере радует. Но во взгляде есть что-то крапивистое, готовое ужалить, укусить. Не исключено, что это только показалось. Как говорится, у страха глаза велики. На всякий случай решила быть с ним осторожнее. С ролью каверзного интригана справился бы легко. Вот только зачем это ему?

Поиски «преступника» получались абсолютно бесплодными. Любой мог быть на месте коварного письмотворца, но очевидного, лежащего на поверхности мотива не было ни у кого. Дальше изучать соратников по педагогическому цеху не было никакой душевной и физической возможности. Но самое досадное было вот что. На всех коллег стала как-то сама собой лепиться маска коварного, хитроумного врага. А вот это недопустимо. Лучший способ испортить отношения – начать думать о человеке плохо. Тот самый случай, когда взаимности долго ждать не придется.

Катастрофически захотелось глотнуть свежего, очищающего воздуха. Решила незаметно ретироваться. И случай опять-таки представился. В тот момент, когда зал дружным хохотом искренне поддержал очередную шутку местночтимого Ивана Григорьевича (он был просто в ударе!), незаметно поднялась и засеменила к выходу. Очутившись в проходе, обрадовалась. Только радоваться – в который уже раз – было рано. Проход этот вел не к спасительному выходу, а, как оказалось, на кухню. Ну ничего. Кухня так кухня. Тоже неплохо.

Вошла тихонечко и увидела подростка, сидящего за кухонным столом. Мальчик невысокий, худенький, плечики узкие. Но аппетит варварский. Один за другим закладывал в рот румяные пирожки, источавшие запах настоящего домашнего счастья, и заливал их деревенским молоком. При этом что-то аккуратно записывал в тетрадочку. Выражение лица у него было блаженное. На появление постороннего человека не обратил ни малейшего внимания.

Маргарита присела рядышком:

– Тебя как зовут?

– Меня? Петр Устюгов.

– Что пишешь?

– Задачки решаю.

– Кто тебе задачки на лето задал?

– Никто. Я сам их придумываю и решения записываю. Потом Ивану Григорьевичу задам. Пускай помучается. Но он хорошо решает. Он в математике дока.

Маргарита улыбнулась улыбкой задумчивой и ласковой. Почему-то ей было приятно, что Иноземцев на досуге решает задачки, придуманные мальчиком, который любит пирожки.

– А я, если честно, в школьные годы математику недолюбливала. Как мне сейчас кажется, исключительно из чувства противоречия: мой папа всю жизнь преподает математику. На меня задачки всегда наводили смертную скуку.

Маргарита осеклась, осознав, что разговор потек в непедагогическом направлении. Но Петя, к ее удивлению, скептицизма по отношению к математической науке не разделил; даже совсем наоборот:

– Может, оно и неправильно звучит, но задачки из математики для меня чем-то на молитву похожи. Когда думаешь над задачкой, что посложнее, – время будто замирает. Никакая посторонняя мысль в голову не пролезет. На душе спокойно, хорошо! По-моему, это и есть счастье. Когда мне плохо или грустно, я беру один из задачников, что мне папа покупал, и решаю все задачки подряд. К сожалению, нерешенных там совсем немного осталось. Хотите, я вам свою задачку задам?

Маргарите очень захотелось прогнать из головы ненужные мысли и тем более почувствовать себя счастливой. Поэтому тотчас же согласилась.

Видимо, Петя был не слишком высокого мнения о ее способностях, поэтому первая задачка была достаточно легкая. Вторая посложнее. Глаза у Пети азартно заблестели. Где-то на пятой задачке он Маргариту Николаевну зауважал. Налил ей молока и придвинул блюдо с оставшимися пирожками.

– После, – нетерпеливо сказала Маргарита, – сначала задачки давай.

Пару раз она споткнулась, но Петя тактично направил ее мысль в правильное русло. Как-то само собой вышло, что все мысли действительно потекли в гармоническом направлении, оставив в стороне подметное письмецо и коллег-единомышленников. На душе стало спокойно, хорошо.

– Знаешь, Петя, а ты прав. В этом действительно есть какое-то чистое счастье.

– Счастье в чем? – на пороге стоял Иван Григорьевич Иноземцев, вольготно облокотившись локтем о дверной косяк.

Надо сказать, что Иноземцев не сразу подал голос. Не смог отказать себе в удовольствии понаблюдать пару минут за занимательной картинкой. Узрев довольную, с некой хитрецой мину на Петином лице, сразу догадался, что означает эта неожиданная мизансцена. И она ему, собственно, пришлась по душе. Маргарита сидела на стуле, поджав под себя босые ноги. От умственного напряжения крепко зажала в зубах карандаш. Сосредоточенная, деловая. Но, в сущности, девчонка. Определенно – маленькая, беззащитная девчонка.

Следующие две недели прошли как в забытьи. Маргарита и предположить не могла, что ее так поглотит школа – просто накроет с головой, как океанская волна. Возможно, и не поглотила бы, если бы у Николая Петровича были хоть какие-то директорские способности. Гладко выходило только на бумаге – в реальной жизни профессор большей частью цицеронствовал, разрабатывал замысловатые, мудреные стратегии, вступал в многочасовые диспуты с педагогами, а к приземленным деталям дела был малочувствителен и даже глух. Репутацию профессора Северова надо было незамедлительно спасать.

Все началось с того, что Николай Петрович весьма опрометчиво пригласил дочь на официальную приемку здания школы. И тут Маргариту опять понесло. Выяснилось, что под спальни выделены самые холодные комнаты, а вот технические службы и администрация – в тепле и уюте. Не успокоилась, пока все не перевернула вверх дном. Дальше – больше. На себе проверила, что школьный повар готовит откровенную отраву. Пришлось срочно искать другого.

А уж когда начали заезжать первые ученики, ей просто удержу не было. Все проверяла, во все совала свой нос, торчала в школе допоздна, а в выходные опять-таки шагала на работу как на праздник. Ей начало казаться, что жизнь обретает невиданные ранее краски, а потому боялась чего-то упустить, просмотреть. Исхудала, осунулась. Профессор Северов был сам не рад. Пришлось воспользоваться своим отцовским авторитетом и в приказном порядке заставить Маргариту отдыхать по воскресеньям. Весьма кстати нашлась и приманка: на воскресной службе в Покровском храме поет дивный хор: голоса ангельские, до мурашек пробирает. Маргарита раз сходила и втянулась, утренних служб с тех пор не пропускала.

В погожие осенние дни ее любимым занятием после воскресной службы стали неспешные прогулки по вольногорской набережной. Ласково светило солнце. С реки дул славный ветерок, точно радуясь чему-то и гоняя золотые листья берез по дорожке, которая была проложена прямо у кромки воды. Каждый раз Маргарита останавливалась в прибрежной кофейне – правда, обычно предпочитая не кофе, а чай. Русский черный чай здесь подают в полузабытых стаканах с подстаканниками. Есть еще турецкий (по рецепту 1877 года, в стаканчиках-армудах) и казахский чай на молоке, в пиалах. Из вкусностей – шанежки, ватрушки и деревенский сливочный сахар собственного приготовления.