Сейчас же, повстречав Шестакова и заново влюбившись в него, уже не виртуального, а живого, хотя и не совсем здорового, Алена вдохновилась надеждой, что уж теперь-то все сложится, как надо — правильно и без эксцессов, потому что как же еще может сложиться с таким необыкновенным, красивым, с таким настоящим мужчиной? Это вам не торопливые, неловкие и неумелые юнцы, потеющие от волнения и нарочито грубые от страха.

Андрей — это совсем другое. Конечно, нельзя сказать, чтобы он был с ней уж слишком галантен. Но может, она сама виновата? Не улыбнется, не посочувствует, ведет себя как фельдфебель в юбке. А с другой стороны, как тут посочувствуешь, если он держит всех на расстоянии вытянутой руки? Хотя девчонки говорят, что как раз на нее-то он смотрит особенным взглядом и явно выделяет из прочего персонала. Да ей и самой кажется, что в последнее время что-то изменилось. Она, конечно, не сможет сказать, что именно, если, допустим, ее об этом спросят, но есть ощущение…

И потом, он взрослый самостоятельный мужчина и — о чудо! — совершенно свободный — ни жены, ни детей, ни даже женщины, которая бы его любила! Потому что, существуй она в природе, такая женщина, она была бы рядом именно сейчас, когда ему так необходима поддержка, сочувствие, помощь, чашка домашнего бульона, кусочек курочки! Ну что такому мужику больничная бурда? Конечно, Викентий его подкармливает, но это же совсем другое…

А какие у него красивые руки — большие, сильные, с рельефными мышцами, переплетенными голубоватыми веревками вен, с широкими жесткими ладонями, и пальцы длинные, с короткими черными волосками на смуглых фалангах, а ногти квадратные, плоские, коротко остриженные, как у хирурга.

Однажды Алена заметила у одного парня отращенный на мизинце длинный острый ноготь, не очень чистый, между прочим, и это показалось почему-то противным до отвращения. Ей вообще претило в мужиках любое проявление женственности. Длинные волосы, например, не всегда к тому же еще и ухоженные, схваченные в хвостик, заплетенные в косичку или распущенные по плечам жидкими прядями. Одно дело — священники, но ведь это как бы и не мужчины в общепринятом смысле слова. Или, допустим, кольца, цепи, серьга в одном ухе. Ну зачем нормальному мужчине украшать себя побрякушками, спрашивается в задачке, если он, конечно, не дикарь из племени мумба-юмба? Чтобы привлечь к себе внимание хотя бы этим, если уж нет ничего другого? Или показать, что он не такой, как все прочие, особый, избранный? А может, это тайный знак, неосознанная демонстрация глубоко запрятанной непохожести, немой призыв к таким же нетрадиционно сориентированным?

Слава Богу, у ее Андрея единственной «немужской» деталью можно считать ресницы — черные, прямые и такие густые, что серо-зеленые глаза в их тени кажутся совсем темными. И когда она встречается с ними взглядом, сердце сладко замирает в ее груди. И нос у него крупный, мужской, не какая-нибудь там жалкая пипочка. А губы… Алена представляла, как он наклоняется к ней, видела мысленным взором его медленно приближающееся лицо и вздрагивала всем телом, покрываясь холодной «гусиной кожей».

Она прижимала руку внизу живота, в том месте, где томление казалось особенно сильным, и наконец засыпала, чтобы ранним утром проснуться все с той же мыслью — о нем, об Андрее. И мысль эта, как ранняя звезда, озаряла тихим светом суматошные утренние часы. И все казалось не в тягость, а в радость — короткая прогулка с Фунтиком Третьим и в дождь, и в ведро, нехитрый завтрак на скорую руку, веселая перебранка с Мими и басовитый Сашенькин рев.

Потом она летела в больницу, как Золушка на огни королевского бала, торопливо переодевалась и спешила в отдельную палату.

— Доброе утро, Андрей Николаевич, — говорила, переступая порог. — Как вы себя чувствуете? — Но в глаза не смотрела, и в голосе сквозил холодок.

Почему так получалось, Алена не знала. На самом деле ей хотелось впорхнуть в палату с веселой улыбкой, милым щебетом и легким кокетством, как это делала, например, Ольга, которой, строго говоря, вообще здесь нечего было делать.

— В десять часов у вас массаж, и с сегодняшнего дня вам назначено ФТЛ, что по-русски означает физиотерапевтическое лечение, — съязвила она, на сей раз выдержав его сердитый взгляд.

— Вот заноза, — с досадой пробормотал Андрей, когда дверь за палатной сестрой с тихим стуком закрылась.

Что-то странное творилось вокруг него, какая-то ерунда. Он слышал за спиной перешептывания и сдавленные смешки, ловил любопытные взгляды и понимал, что центром этого кипения страстей является именно он, Андрей Шестаков, но ему и в голову не могла прийти истинная причина такой популярности. А уж то, что это связано с дерзкой овцой — его палатной сестрой и какими-то якобы существующими между ними отношениями, не привиделось бы и в дурном сне.

Наконец и Викентий Палыч обратил внимание на охваченную оживлением «травму».

— А что это все у нас так окрылились? — поинтересовался заведующий на очередном утреннем обходе. — Нам что, зарплату повысили?

— Как же! Они повысят, — ощерилась старшая сестра. — Догонят и последнее оторвут вместе с руками.

— А чего народ ликует? Что за праздник? День рождения или помер кто?

— Да Ленка Силантьева крутит шашни с этим вашим из отдельной палаты. А остальные лясы точат — обсуждают, как посмотрел да чего сказал. Им что ни делать, лишь бы не работать.

— Шашни? — обомлел Викентий Палыч. — Какие, к черту, шашни?! — возвысил он голос.

— Ну зачем вы, Раиса Ивановна? — поморщилась терапевт. — Нет ведь ничего — разговоры одни.

— Где Силантьева?! — заорал заведующий.

— Известно где, — усмехнулась зловредная Раиса. — С хахалем своим… разговаривает.

Алена уже уходила (и зашла-то на секунду — положить таблетки), когда дверь с шумом распахнулась и в палату ворвался завотделением.

— Силантьева! — набросился он прямо с порога. — Ты что тут делаешь?!

— Чиню велосипедные колеса, — вспыхнула Алена. — Вы разве не видите?

— Ты не умничай! — прикрикнул заведующий. — И чтобы я больше тебя в этой палате не видел! Понято?

— Как прикажете, — гневно поджала она губы.

— Ты мне ноздри не раздувай!

— Мне нет никакого дела до ваших ноздрей, — холодно обронила она и ушла, плотно прикрыв за собой дверь.

— Да-а, этой особе палец в рот не клади, — усмехнулся Шестаков.

Викентий хрустнул пальцами, не скрывая недовольства.

— Андрей, что происходит?

— А что, собственно, происходит? — удивился тот. — Что случилось?

— Зачем ты ее привечаешь?

— Кого?!

— Силантьеву!

— Да ты же сам ее ко мне приставил, как самую здесь у вас умненькую! Забыл?

— Ничего я не забыл. Но я прошу тебя по-товарищески: не трогай ее, не дури девке голову. Это вовсе не то, что тебе сейчас нужно, в твоем настроении. Эта девочка совсем из другой оперы…

— А кто знает, что мне сейчас нужно? Не подскажешь, костоправ? Или тонкие материи не твоя сфера деятельности? Тебе с зубилом сподручнее?

— А чего ты злишься?

— А чего ты лезешь, куда не надо? Влетел как подстреленный. Сам, что ли, глаз на нее положил? Так успокойся, не уведу — не нужна она мне ни в каком качестве.

— Ты, во-первых, не городи ерунды. Я не сплю там, где работаю.

— Свежо предание, — хмыкнул Андрей.

— Во всяком случае, понимаю, когда это можно.

— Ну, допустим. А во-вторых?

— И во-вторых и в-третьих. Здесь нравственность другая, у этой девочки.

— Да какой девочки-то, Господи ты Боже мой! Она уж сама забыла, наверное, когда девочкой-то была! Ей сколько лет-то, по-твоему? Шестнадцать? Так сейчас уже и в шестнадцать, и в четырнадцать…

— Она же все за чистую монету… В общем, — оборвал он себя, — пока она работает в моем отделении, я за нее отвечаю.

— Да что вы все носитесь с ней как с писаной торбой?

— Потому и носимся, что умница, трудяга. Ей бы дальше учиться, а она не может — обстоятельства не позволяют и совесть не дает. Совестливая она, понимаешь? И душа замечательная. А жизнь тяжелая. И ты ей эту жизнь еще больше не осложняй, не ломай ее, я как друга тебя прошу.

— Слушай, Кеша, я не знаю, что тут у вас происходит, — раздражился Андрей, — какой-то сдвиг по фазе, всеобщее помешательство. А может, это у меня крыша поехала вместе с позвоночником. Но одно я могу сказать тебе твердо: мне нет никакого дела до вашей Силантьевой, я ее не соблазнял, в постель к себе не тащил и, уверяю тебя, не потащу под дулом пистолета. Не в моем вкусе твоя высоконравственная подопечная. У меня на нее не встанет, даже если она очень об этом попросит…

6

Этой ночью приснился Андрею странный сон. Странный, потому что, если верить сомнологам, в снах нам является реальная действительность, не считая, конечно, вещих, пророческих. Все, что нас мучает и томит, пугает, влечет, задевает сознание, причудливо вплетается в химерические ночные видения. А приснилась Андрею его палатная сестра Алена Силантьева. Стало быть, странность заключалась в том, что ни мук, ни кошмаров, ни тем более грез и томлений сия особа в нем ну никак не пробуждала. И сознания не задевала никоим образом, как не задевает его муха, жужжащая на оконном стекле. Разве что слегка раздражает самим фактом своего существования. С чего бы тогда приснилась, спрашивается в задачке?

И ведь как приснилась! Под самое утро, когда в крови играют гормоны. Да вот, собственно, и все объяснение! А присниться могла любая из тех, что мелькают перед глазами. Хоть Фаина.

Андрей улыбнулся, представив в своих объятиях могучую экс-чемпионку по лыжам. Конечно, во сне все переживаешь точно так же, как наяву, и на следующий день смотришь на виртуального партнера другими глазами, словно выискивая на его лице тайные следы пережитого совместно наслаждения.

Дверь с тихим скрипом отворилась, и Шестаков заинтересованно встрепенулся, но в палату, вопреки ожиданиям, громыхнув ведром, вошла Фаина.

— Занятный старик лежит у нас в шестой палате, — сообщила она вместо приветствия. — Восемьдесят пять лет. Попал под самосвал. Три ребра сломал и морду поцарапал.

— Это, конечно, занятно, — согласился Андрей.

— Да это я так, к слову! — досадливо отмахнулась Фаина. — Ты слушай дальше. «Я, — говорит, — до ста лет обязательно доживу. Дал себе такую жизненную установку». И, слышь, сядет и бормочет: «Я молодой, сильный, здоровый, все смогу, все у меня получится!» Медитирует, значит. А в перерывах шарики воздушные надувает.

— Крыша, что ли, поехала?

— Это у вас у всех крыши поехали, — обиделась за старика Фаина. — А у него-то как раз на месте. Ему врач велела шарики надувать, он и надувает — легкие вентилирует. И такой деликатный! «Простите, — говорит, — великодушно, если я храпел. Вы в следующий раз толкните меня, не стесняйтесь». Вот что значит истинная-то интеллигенция! И старый он, и больно ему, а никого своими проблемами не обременяет — все сам.

— Можно подумать, что здесь кого-то можно особенно обременить, — хмыкнул Андрей.

— А вот ты заметил, чем больше к тебе человек лезет, тем меньше ты хочешь ему помогать, и наоборот. Вот старику этому помогать хочется. А молодые лежат куча кучей, то им подай, это принеси. Тьфу!

— Я вас, кажется, своими проблемами не обременял, — холодно заметил Андрей.

— А я про тебя ничего и не говорю. Я тебе про человека рассказываю, про его жизнестойкость. А ты все на свой счет принимаешь, на себя примериваешь. О помощи попросить не стыдно. Стыдно потерять волю к победе и плыть, как дерьмо по течению.

Фаина, сердито направившись к двери, собралась было еще что-то добавить, но тут в палату влетела Ольга, и нянечка удалилась, бормоча себе под нос и презрительно кривя губы.

— Ну, как мы себя чувствуем? — пропела Ольга обычный больничный речитатив.

— Вам лучше знать, как вы себя чувствуете, — сухо ответствовал Шестаков.

— Мы, как обычно, лучше всех! — заверила Ольга, ничуть не смущаясь демонстративной холодностью больного. — Отныне я ваша палатная сестра. Прошу любить и жаловать. А Ленку вашими молитвами разжаловали в рядовые. И чем уж она вам так не угодила, не знаю.

— Я не имею к этому ни малейшего отношения, — угрюмо открестился Шестаков.

— Так уж и не имеете? — усомнилась Ольга. — А что же тогда на нее Викентий взъелся? Всех собак спустил…

— Послушайте, вы что, сюда поговорить пришли? — сердито опустил он газету.

— Ни Боже мой! Что же, мне больше поговорить не с кем? Я сюда пришла пригласить вас в клизменную. Клизму вам будем ставить.

— Это еще зачем? — вскинулся Андрей. — Что за глупости?!

— Клизма — это не глупости, а очень важная процедура, — назидательно заметила Ольга. — Завтра у вас снимок поясничного отдела, так что пойдемте побыстрее, а то сейчас народ подвалит, придется в очереди стоять.