— Как ваша фамилия?

— Колбаса, — ответил мужчина ее мечты.

— Как? — задохнулась Вероника. — Как?!

— Колбаса! — весело повторил тот и расцвел лучезарной улыбкой.

И тогда она прыгнула на него, как кошка.

Они выпали из процедурной прямо под ноги заведующему отделением. И когда в ходе блицразборки выяснилось, что фамилия больного действительно Колбаса, Вероника расстроенно прошептала:

— Я думала, что он надо мной издевается…

— А мне плевать на то, что ты думаешь, меня волнует, что ты делаешь, — бушевал Викентий Палыч.

— Это она из-за своей фамилии бесится, — снисходительно пояснила старшая сестра. — Все ей кажется, что дразнят…

— А как ее фамилия? — заинтересовался пострадавший, осторожно касаясь расцарапанной щеки.

— Нога!

— Нога?! — изумился он и заржал как конь, обнажая ядреные белые зубы.

И тогда она кинулась на него снова.

Через два месяца они поженились, и на свадьбе гуляло все отделение. Вероника оставила свою девичью фамилию, и, поскольку все познается в сравнении, она больше не казалась ей такой уж неприемлемой.

Семен Колбаса был хирургом-стоматологом, а в травматологическое отделение его привела довольно-таки забавная история.

К нему на прием пришел классического вида браток — пивной живот, златая цепь и пальцы веером, — и Семен, удалив страдальцу зуб, заодно вывихнул ему челюсть, по всем признакам неоднократно и сильно битую. А поскольку обезболивание еще действовало, наработанным приемом тут же вернул ее на место в полной уверенности, что пациент не заметил ничего необычного. Но многоопытный браток смекнул, в чем дело, и на прощание погрозил врачу толстым волосатым пальцем.

Семен давно забыл о нем и думать, когда к концу приема браток, трагически мыча, опять ввалился к нему в кабинет с вывихнутой челюстью и выразительной жестикуляцией.

Немало изумленный эскулап провел обезболивание и, забыв в ажиотаже обмотать полотенцем руку, еще раз вправил многострадальную челюсть. Но тут браток непроизвольно защемил рот с такой нечеловеческой силой, что в глазах у врача потемнело.

С «укушенной рваной раной первого пальца правой кисти», как было записано в истории болезни, а также повреждением подлежащего нерва Семен Колбаса и загремел на больничную койку.

Но это был еще не конец истории. Последний сокрушительный удар браток нанес ему на следующий день, появившись в палате с двумя огромными пакетами жратвы и всевозможных напитков.

— Ты, эта, не серчай на меня, кореш, ну, что я пасть-то захлопнул. Я сам не понял, как это случилось, — винился он, выкладывая на тумбочку зажаренную в духовке курицу, котлеты, батон копченой колбасы, головку сыра «Тильзитер», кусок буженины, сочные ломти «Тамбовского» окорока, маринованные огурчики, свежие помидоры, пучок зеленого лука, фрукты, воду, водку, боржоми и двухлитровую упаковку сока «Моя семья».

— А как получилось, что ты второй раз челюсть вывихнул? — затрепетал ноздрями холостой Семен, вдыхая божественный аромат домашней снеди.

— Ты не поверишь! — хохотнул браток. — Я пацанам рассказывал — все в лежку валялись. Прихожу я, эта, домой, открываю почтовый ящик, а там извещение из венерического диспансера: приглашаем, мол, гражданина Скворцова П.П. — меня, значит, — на обследование по поводу сифилиса. Вроде я с кем-то контактировал, с больным, значит. Ну, то есть какая-то падла меня заразила. Ты понял?! Я охренел. «Ни фига себе, — думаю, — неделя начинается! То зуб, то сифилис». Поднимаюсь домой и Зинке, своей жене, значит, бумажку эту показываю. А сам, эта, слова сказать не могу, ну, будто замкнуло меня на хрен. А Зинка бумажку прочитала, руки в брюки, ну, ты, говорит, блин, даешь! И так мне обидно стало, прям до слез. Схватил я ее за грудки. «Это ты, — ору, — сука, даешь, а я потом лечусь!» А она мне хрясь по морде! Ну и выбила челюсть…

Обитатели палаты весело заржали. Особенно веселился переломанный в дорожно-транспортном происшествии сосед слева — так бурно изнемогал от безудержного хохота и сопутствующей ему боли в пострадавших членах, что металлическая конструкция, удерживавшая его ногу в подвешенном состоянии, ходила ходуном. Не смеялся только Семен Колбаса.

— Так ты что, болен сифилисом? — севшим голосом спросил он, понимая, какие это может повлечь за собой последствия для него, укушенного инфицированным зубом.

— Не-а, — расплылся браток в безмятежной улыбке. — Это дружбан мой, Леха Журкин, пошутил. Разыграл меня первого апреля. А я в почтовый ящик редко лазаю, вот только в мае и нашел…

Трагикомическое происшествие подействовало на него так сильно, что Семен решил сменить ненадежный стоматологический табурет на административное кресло и, утвердившись в новой должности, переманил в свою клинику Веронику. Теперь она трудилась под теплым мужниным крылом, но старых подружек не забывала, приходила в гости.


— Вероника! Какая ты стала! — восхитилась Алена, разглядывая подругу. — Постриглась. Тебе идет.

— А Раиса сказала: «Как курица щипаная». Мы с ней в коридоре столкнулись.

— Раиса скажет, ее послушать…

— Ну, рассказывай, как ты живешь? Как твой… укушенный?

— Вот смотрите, подарил мне вчера, — похвасталась Вероника, демонстрируя массивную подвеску — изящную женскую головку на стройной шее венчал высокий убор, усыпанный крохотными сверкающими камушками.

— Шикарная штучка, — оценила Ольга. — Стоит, наверное, немерено.

— Да это бижутерия, — засмеялась Вероника. — Но тоже, конечно, недешевая. Знаешь, кто это?

— Не-а.

— Нефертити.

— А я и не ферчу, — удивилась Ольга. — Я правда не знаю.

— Была такая египетская царица, — пояснила Алена. — Ее так звали — Нефертити.

— Ален, — повернулась к ней Вероника, — ты какая-то смурная. Случилось что?

— Да нет…

— Я же вижу.

— Да она влюбилась тут у нас в одного, — встряла Ольга. — А он на нее ноль внимания, кило презрения. Он вообще как пес цепной на всех кидается: то ему не так, это не эдак.

— А кто он? Врач?

— Больной!

— Больной?!

— Ну, ты смотри на нее! Сама-то за кого замуж выскочила?

— Да я-то как раз за врача и выскочила, — засмеялась Вероника.

— А этот, Ленкин, лежит в отдельной палате. Приятель Викентия.

— Крутой?

— Не знаю, какой он там крутой, но говнистый — это точно. Викентий к нему Ленку приставил, так он на нее наплел с три короба, ну и ее «в бухгалтерию сослали».

— В бухгалтерию?!

— Господи! — всплеснула руками Ольга. — Да ты там совсем одичала, в своей зубной клинике! Турнул он ее из этой палаты пинком под зад, орал как резаный. Теперь вот я там парюсь с этим гусем лапчатым, а Ленка ходит как в воду опущенная.

— Что же, интересно, ему напели? Ведь он же умный, Викентий?

— Умный-умный, а дурак.

— Слушайте, девчонки, смена кончается, пойдемте куда-нибудь посидим? — предложила Вероника. — Хоть в «Макдоналдс». Поболтаем…

— Я не могу, — отказалась Алена. — Сутки дежурю.

— Чей-то ты? Деньги нужны?

— Викентий Палыч попросил.

— Видала? Люблю, как душу, трясу, как грушу.

— Слушай, Ленка! — озарилась Вероника. — Вот ты этому своему деятелю сегодня ночью и отомстишь!

— Это как же? Накину простыню и испугаю до полусмерти?

— Ты его трахнешь и бросишь!

— Чем трахну? — изумилась Алена и тут же поняла, о чем речь.

— Э-эй! — пощелкала Ольга пальцами под ее носом. — Чего ты зенки-то вылупила? Проснись и пой, девушка! Вероника правильно говорит!

— Завела любимую пластинку! Вероника шутит!

— Да какие уж тут шутки, подруга дорогая?! Тебя давным-давно пора распечатать! Ты ж, наверное, одна такая в Москве осталась. Кого ты ждешь-то, Ассоль?

— Я никого не жду, — холодно начала Алена. — Я просто живу…

— Ну, чего ты завелась? — перебила Вероника. — Я же не предлагаю тебе ворваться в палату, скинуть халатик и задушить его в объятиях. Он, кстати, не в гипсе? — спохватилась она.

— Хондроз, — пояснила Ольга. — Еле ноги таскает. Далеко не убежит.

— Как бы его кондратий не хватил в самый ответственный момент, — прыснула Вероника. — Представляешь картинку?

Они со знанием дела принялись обсуждать возможные последствия несвоевременного приступа остеохондроза, и Алена направилась к двери.

— Ну, хватит! — сердито сказала она. — Я ухожу!

— Все, все, все! — примиряющее подняла руки Вероника. — Давайте серьезно. Если я правильно поняла ситуацию, мы играем в одни ворота: ты влюбилась, а он остался не просто равнодушным, а прямо-таки активно тебя отторгает. Между прочим, он может таким способом выражать свою заинтересованность.

— Очень оригинальный способ выражения заинтересованности, — фыркнула Ольга.

— Так или иначе, а не сегодня-завтра его выпишут и все — рыбка уплыла. И единственное, что мы еще можем сделать в данной ситуации, — это оставить за собой последнее слово.

— Это каким же образом? — скептически поинтересовалась Алена.

— Сразишь его наповал своей молодостью и красотой и гордо удалишься, а он поймет, какое сокровище потерял.

— Ну что за глупости, — неуверенно возразила Алена. — Чем я могу его поразить? Нашли красавицу…

— Я тебе макияж сделаю — полный улет!

— У меня и предлога нет…

Это была уже капитуляция, и Вероника поспешила закрепить успех:

— Скажешь: «Инвентаризация. Надо мебель переписать».

— Ночью?

— Ну ты же к нему не в предрассветных сумерках заявишься, а чтобы он не успел еще свет погасить. Или только он погасит, а ты уже тут как тут: «Извините, мол, подвиньтесь…»

— Что же мне, под дверью караулить, когда он свет погасит?

— Я придумала, придумала, — осияла Ольгу неожиданная мысль. — Я оставлю у него в палате журнал, а ты придешь, как будто ищешь!

— Да он сразу поймет…

Но Ольга уже убежала, вдохновленная замечательной, как ей казалось, идеей.

— А мы пока нанесем боевую раскраску, — сказала Вероника, доставая из сумки внушительных размеров косметичку. — Напрасно ты не пользуешься косметикой, — заметила она через несколько минут, любуясь своей работой. — Будто картинку перевели. Ты же рыжая, тебе это просто необходимо!

Она собрала густые Аленины волосы, скрутила жгутом и прихватила на затылке клешнями большой жемчужно-белой заколки.

— Ё-моё! Красотка Мэри! — нарисовалась в клизменной Ольга. — Почто ветошью прикидывалась? А у меня плохие новости, — без перехода сообщила она. — Журнал накрылся медным тазом. Сунулась я с ним к твоему разлюбезному в палату, а они там с Викентием киряют. Ну я и умылась.

— Вот и хорошо, — пожала плечами Алена. — Нечего ерундой заниматься. — Но в голосе прозвучало некое, едва заметное, разочарование.

Потом они еще немного поболтали о том о сем, и девчонки ушли, а она вернулась на сестринский пост.

Долгий больничный день завершился, в палатах гасили свет, и, если ничего не случится, ей тоже удастся немного поспать в холле на диване. Алена уже подняла руку, чтобы снять заколку, когда в конце коридора показался Викентий Палыч.

— Мы там немного набезобразничали с Андреем Николаичем, — сказал он, проходя мимо. — Попроси утром Фаину, чтоб прибрала.

Сердце тяжело застучало. Она смотрела вслед Викентию, пока тот не скрылся из виду, потом встала и пошла в отдельную палату, а в горле саднило так, будто взбежала на пятый этаж, не переводя дыхания.

Андрей обернулся на стук открываемой двери. Был он в спортивных брюках и белой майке с узкими лямками. Почему-то она не запомнила его лица в тот момент, только торс — широкий разворот плеч, рельефную грудь с густой порослью курчавых черных волос и большие сильные руки.

— Викентий Палыч просил меня здесь прибраться, — соврала Алена и мучительно покраснела, как будто он мог уличить ее во лжи.

— Бутылка ударилась о батарею и взорвалась, как граната, кругом осколки, — пояснил Андрей и в подтверждение своих слов смахнул с постели кусок стекла, но тот, застряв в ворсе больничного одеяла, острым краем рассек ему ладонь. — Черт! — выругался Шестаков, растерянно глядя, как глубокий порез стремительно набухает черной кровью.

Алена метнулась к нему и, выхватив из кармана стерильную салфетку, прижала к ране. Салфетка мгновенно намокла, и она наложила сверху вторую.

— Сейчас остановим кровь, обработаем ранку, и все будет хорошо, — приговаривала она, удерживая на высоте его руку. — Вы новокаин нормально переносите?..

Алена стояла так близко, что чувствовала теплоту его тела, сильный запах коньяка и едва уловимый — одеколона. Когда кровотечение остановилось, она повела его в операционную накладывать швы и, бинтуя ладонь, встретилась с ним взглядом. И снова мучительно покраснела, будто он мог прочесть ее крамольные мысли.