Джейн Грин - Всё может быть

Конечно, теперь я знаю — благодаря Джейми, — что так просто ничего не решается. Я и сама удивилась, как легко простила Джейми то, что раньше считала смертным грехом. Но он же сам признался, что это было чисто физическое влечение, и я в чем-то его понимаю.

Но на самом деле меня беспокоит: что делать, если это не только физическое влечение? Что делать, если твои чувства тебя предают?

Я не ожидала, что так сильно расстроюсь, но проплакала всю ночь. Таяли мои фантазии, мои мечты. Я помнила, что значит быть одной.

Пока я утопала в слезах, позвонил Ник. Он оставил сообщение, которое при других обстоятельствах показалось бы мне очень милым. Извинился, что скомпрометировал меня, сказал, что прекрасно провел время и надеется, что я не обиделась. Если я решу позвонить, он всегда готов поговорить со мной.

Но я не хочу ему звонить. К чему и дальше все усложнять: мне сейчас важнее всего понять, что же делать с Эдом.

Я позвонила ему — вчера вечером. Мне удалось успокоиться и притвориться, что ничего не произошло, хотя он сразу же спросил, не простудилась ли я — у меня был заложен нос. Он сказал, что очень, очень меня любит и ужасно скучает, и мы договорились встретиться сегодня вечером.

Он собирается пригласить меня на ужин — романтический ужин для двоих. У меня чуть истерика не случилась, когда я услышала это, ведь Эд и не подозревает, что я скажу ему сегодня.

Проще было бы объясниться по телефону, но даже я не могу быть такой сволочью. Я должна быть смелой и оказаться с ним лицом к лицу. Меня начинает тошнить при одной мысли об этом.

Потом, в конце нашего разговора, Эд добавил: «Дорогая, по-моему, нам пора купить кольцо». Я ответила, что мы все обсудим вечером, и он начал беспокоиться.

У меня такое чувство, будто меня накачали наркотиками. Наверное, так всегда бывает, когда плачешь всю ночь. Ты начинаешь двигаться как в замедленной съемке, а в голове туман и отупение — мыслить ясно невозможно. Наконец я звоню Джулс, потому что чувствую — одной мне не справиться.

Она тут же понимает серьезность ситуации и настаивает, чтобы я приехала к ней. Они должны были обедать с друзьями, но она отсылает Джейми одного. Мне удается застать его и посмотреть, как он ведет себя после всего, что случилось. Он относится к ней с повышенным вниманием, а она, хотя все еще пытается напустить на себя безразличие, так и льнет к нему, когда он обнимает ее на прощание. На ее лице написано облегчение.

Когда Джейми уходит, она усаживает меня на диван и готовит сладкий чай с молоком. При этом не произносит ни слова — ждет, пока я сама заговорю.

Запинаясь, рассказываю все, что произошло вчера с Ником. Когда заканчиваю, она все еще молчит, поэтому начинаю сбивчиво лепетать:

— Я не могу выйти за него… — На глазах у меня выступают слезы. — Не могу! Я не хочу быть с ним, и, что еще более важно, я ему совсем не подхожу. Ник прав. Все это время он пытался превратить меня в жену банкира, а я не такая и никогда такой не стану. Мне с ним никогда не бывает весело, и ты была совершенно права — я влюбилась в сказку, в фантазию. То, что у нас было вчера с Ником, — ужасно, но, наверное, что-то подобное должно было произойти, чтобы у меня наконец открылись глаза. Сегодня вечером я встречаюсь с Эдом. Он не плохой человек, он действительно души во мне не чает, и я не знаю, как все объяснить ему, что сказать, потому что, как бы я ни старалась, он будет уничтожен. — Я останавливаюсь и перевожу дыхание.

Джулс все еще не произносит ни слова, и я продолжаю:

— И ты знаешь, что самое худшее? То, что я не люблю его, он мне даже не нравится. Конечно, не стоило мне целоваться с Ником, но, когда мы поцеловались, я поняла, как мне этого не хватало. Потому что наша с Эдом сексуальная жизнь — полное дерьмо. Правда. Это ужасно.

Никогда и не предполагала, что буду встречаться с кем-то, с кем мне не нравится заниматься сексом, — всегда думала, что я, страстная, сексуальная женщина, тут же хлопну дверью, если мужчина окажется таким жалким в постели. Но удивительно — как убедить себя, когда тебе чего-то очень хочется. В том-то и дело.

— Я понимаю, это тяжело, — наконец произносит Джулс. — Но ты поступаешь правильно. Все, что я тебе говорила, наконец-то дошло до тебя. Конечно, Эд — хороший парень, но он не для тебя, и, слава богу, ты поняла это сейчас, а не через год после свадьбы.

Я молча киваю.

— Ты действительно могла бы выйти за него?

— Не знаю. — Я с грустью пожимаю плечами. — Мне просто очень хотелось выйти замуж. Но уверена, что рано или поздно, даже если бы Ник ничего и не сказал, я бы сама все поняла. И так все понимала, просто никак не могла признаться самой себе, потому что он — первый мужчина, который захотел жениться на мне и у него было все, о чем я мечтала.

— Значит, ты наконец поняла, что деньги — это не главное? — Джулс улыбается.

— Может, и нет, — говорю я и улыбаюсь в ответ. — Просто мне придется по-прежнему самой их зарабатывать.

— И, поверь мне, так намного лучше.

— Да, я знаю.

— Так ты собираешься сказать ему все сегодня?

— О боже! — Я закрываю лицо руками. — Ничего хуже мне еще не приходилось делать.

У Джулс обеспокоенный вид.

— Но ты должна! — твердо говорит она. — Ты должна быть честной и признаться, что не сможешь сделать его счастливым.

— Значит, надо сделать вид, что я во всем виновата?

Она кивает.

— Мужчины всегда так делают.

Я сижу у Джулс все утро, и к обеду мне становится намного лучше. Но это чувство исчезает без следа к трем часам — пора ехать к родителям.

Джулс крепко обнимает меня в дверях и желает удачи; просит позвонить, как только все будет кончено. Я сразу же еду к родителям, чувствуя, как страх прямо-таки окружает меня со всех сторон. Боже мой, как же я им все объясню?

Моя мать, с ее шестым чувством, сразу ощущает что-то неладное, стоит мне только переступить порог.

— Ты что, плакала? — говорит она и приглядывается повнимательнее. — Надеюсь, у вас с Эдом все в порядке. Что случилось?

— Ничего, — бормочу я, прохожу в гостиную и отодвигаю газету, которая, как всегда, закрывает папино лицо, чтобы поцеловать его.

Мать следует за мной по пятам.

— Я знаю, что-то произошло, дорогая, — твердо произносит она. — Ты лучше скажи сразу, и забудем об этом, но надеюсь, с Эдом это никак не связано.

— О-о, — говорит папа, надевая тапочки, — женские разговоры. Я оставлю вас, ладно? Пойду в сад.

— Давай, быстро рассказывай.

— Оставь меня в покое, мам. Я не хочу об этом говорить.

— Вы что, поссорились? Ничего, милые бранятся — только тешатся.

Я сижу скрестив руки на груди и уставившись в телевизор с выключенным звуком. Мать устраивается на подлокотнике моего кресла и принимает ту же позу, что и я.

— Надеюсь, ничего серьезного, — говорит она.

Не давая ей возможности продолжить, я встаю и направляюсь к выходу.

— Пойду посмотрю, что там папа делает в саду! — кричу я через плечо и открываю стеклянную дверь.

Папа срезает отцветшие розы. Я встаю рядом, и он молча протягивает мне их. Мы с папой никогда особенно не разговаривали, но я чувствую, что должна сначала обо всем рассказать ему, — только не знаю, с чего начать, как все объяснить.

— Ты из-за Эда плакала? — медленно произносит он не глядя на меня, концентрируясь на ветках.

— Да.

— Все кончено?

— Да. Ну, не совсем. Но сегодня вечером я скажу ему.

Мой отец кивает и продолжает срезать цветы.

— Ты думаешь, я правильно поступаю?

Отец останавливается и наконец смотрит на меня.

— Раньше я не мог тебе сказать. Не мог даже сказать твоей матери — она была в восторге, что у нее такой богатый зять. Но он совсем тебе не подходит, Либби. С ним ты бы никогда не была счастлива.

— Он тебе не нравился?

— Не в этом дело, — медленно произносит он. — Просто он живет в другом мире, и я беспокоился, что ты не нравишься ему такой, какая ты есть. Он пытался изменить тебя, превратить в кого-то другого.

Боже, никогда бы не подумала, что мой папа такой проницательный.

— И думаю, ты его не любила, — продолжает он и направляется к скамейке на краю сада.

Мы садимся.

— Понимаешь, в чем дело, — говорит он спустя какое-то время, — любовь — это действительно самое важное. Я знаю, что сейчас тебе трудно в это поверить, — он тихонько посмеивается, — но, когда я впервые увидел твою мать, тут же влюбился в нее и с тех пор не переставал любить ни на минуту. Конечно, у нас тоже были трудные времена и иногда она ужасная ворчунья, но я все еще люблю ее. Наша юношеская влюбленность переросла в другое, дружеское, более глубокое чувство. Но если в отношениях с самого начала нет любви, ничего не получится.

Он смотрит на меня и улыбается.

— Ты не любила Эда. Я сразу это понял, но не мог ничего сказать, пока ты думала, что счастлива с ним. — Он вздыхает, встает и потягивается, а потом говорит: — Хочешь, я сам все скажу матери?

Через час я сижу за кухонным столом и смотрю, как моя мать вытирает слезы.

— Что я скажу соседям? — убивается она. — Как ты могла так поступить со мной?

Я пожимаю плечами и даже не думаю отвечать.

— Знаешь, Либби, ты никогда не встретишь мужчину, который будет относиться к тебе так же, как Эд.

— Но, мам, — вздыхаю я, — я не люблю его. И никогда не полюблю.

— С каких пор это стало важно? Как я уже тебе говорила, Либби, гораздо важнее найти хорошего человека, а уж Эд-то очень хороший.

— Но вы с папой были влюблены, когда встретились.

— Пфф! — Она закатывает глаза. — Это было так давно, что я уже и не помню, но уверена, что все было именно так, как у вас с Эдом.

— Папа сказал, что как только он тебя увидел, то сразу влюбился.

Ее лицо светлеет и озаряется улыбкой. Она говорит:

— Да, в те времена на меня мужчины заглядывались.

— А еще он сказал, что вы были без ума друг от друга.

Моя мать всхлипывает.

— Он и сам был таким красавцем… в молодости.

— Вот видишь? — настаиваю я. — Эд никогда не казался мне красавцем, и я никогда не была без ума от него. Я пыталась притвориться, что все в порядке, что мне необязательно любить его, но теперь я понимаю, что хочу большего. Мне очень жаль, что Эд не станет твоим зятем, но ты должна желать мне лучшего, а он — не для меня. Прости, но это так.

Мать открывает рот и хочет что-то возразить, но вдруг случается чудо. Она, похоже, не знает, что сказать мне в ответ. Ей нечем доказать, что я не права. Впервые в жизни она готова согласиться со мной и, осознав это, совершенно лишается дара речи.

Итак, в конце беспокойного дня я отправляюсь домой в предвкушении еще более беспокойного вечера. И, может, в этом есть что-то ненормальное, но я наряжаюсь в пух и прах: надеваю джемпер цвета сливочного печенья и коричневые брюки. Мне хочется взять сумку Гуччи, но я борюсь с искушением — а вдруг он попросит вернуть ее? Очень медленно делаю макияж, тщательно растушевывая тени, чтобы выглядеть на все сто.

Задолго до назначенного часа я уже готова к выходу и для храбрости наливаю себе водки — это придаст мне решимости. Звоню Джулс для моральной поддержки.

— Все будет нормально, — уверяет она меня. — Ты должна быть сильной и помнить, что поступаешь правильно.

И вот, когда в семь тридцать раздается звонок в дверь, я шагаю к выходу и чувствую себя сильной, спокойной, собранной. Но как только открываю дверь и вижу, что Эд стоит на пороге — его лицо уже приняло жалобное, щенячье выражение, — понимаю, что это действительно будет тяжело. Тяжелее, чем что-либо из того, что мне приходилось делать в жизни.

Взглянув на него, я также понимаю, что должна это сделать. Обратного пути нет. Эти отношения не могут продолжаться больше ни минуты. Ничто не заставит меня и дальше обманывать себя и его, даже на один вечер.

Эд наклоняется и целует меня, но я отворачиваюсь, так что он лишь касается уголка моего рта, и отвожу глаза, чтобы не видеть озадаченного выражения его лица.

— Ты прекрасно выглядишь, — говорит он. — Я скучал по тебе. — Он пытается притянуть меня к себе и поцеловать.

Я отстраняюсь и беру пальто.

— Пойдем? — говорю я.

По его лицу вижу, что он в недоумении: видит — что-то не так, но не может понять, что именно.

Мы молча идем к машине, и когда я сажусь на пассажирское сиденье, то пытаюсь хорошенько запомнить все детали этого автомобиля, потому что, вполне возможно, еду на «порше» последний раз в жизни. Эд заводит мотор и все время, пока мы едем, бросает на меня встревоженные взгляды. Я, похоже, напрочь забыла, что такое искусство общения, потому что мне не приходит в голову ни одной темы для разговора.