— То есть ты даже не пригласишь меня к себе на чашечку кофе?

«Хорошо, что не сказала на палку чая» — снова удивился, откуда у меня такие пошлые мысли, но, видимо, в прошлой жизни я был еще тот шутник.

— У меня нет времени, Анна.

— АЛИНА!

Я это сделал намеренно. Мне нравилось показывать ей, что она слишком ничтожна и незначительна, чтобы я помнил ее имя.

— Алина, так чем обязан?

— Твой шарф привезла. Это был мой подарок, и ты ужасно его любил.

Достала из сумочки шарф с какими-то розовыми разводами на сером фоне, и я поперхнулся сигаретным дымом. Вот это я носил? Воспользовавшись моим замешательством, она накинула шарф мне на шею и потянула меня к себе.

— Я так соскучилась. Так соскучилась. Не гони меня. Можешь возвращаться к ней, но не гони меня. Давай, как раньше. Я так хочу снова тебя во мне… я думаю об этом и…

Сбросил ее руки со своей шеи. Ну вот, а так не плохо шел этот день, если не считать похорон.

— Послушай, мы, кажется, это уже обсудили. Давай по-хорошему и без истерик. Каждый своей дорогой. Мы взрослые люди.

— Я все поняла. Она тебя приворожила. Иначе и быть не может. Ты не мог к ней вернуться, не мог променять меня на нее.

У меня не было сил на этот цирк абсурда, я сделал вид, что мне звонят, закрыл при ней магазин. Помахал ей ручкой и уселся в машину. Оставил ее у магазина одну и отъехал на несколько метров, дожидаясь, когда уйдет. Честно? Я так и не понял, зачем она приезжала. Содрал с шеи дурацкий шарф и сунул в карман. Когда Алина уехала — выждал еще пару минут. Мало ли. Вдруг она еще что-то забыла мне отдать. И вернулся обратно. Теперь мне нужно было вскрыть ноутбук, а точнее, подобрать пароль. К сожалению, или к счастью, хакером я не был, и уж точно, потому что и здесь использовал тот же пароль, что и на сигнализации. Наверное, это было глупостью, потому что догадаться и взломать его было два раза плюнуть. Это мне старшая дочь сказала, когда я взламывал свой аккаунт в соцсети. Когда вошел в ноутбук, браузер оказался открытым вместе с несколькими вкладками и электронной почтой.

Я бегло просмотрел входящие и открыл самый последний мейл. Имени отправителя там не было, только никнейм (еще одно умное слово старшей дочери) Nominatus. С мейла с таким же названием от известного российского почтового клиента. Несколько раз пробежался по сообщению. И пока читал, волосы начали шевелиться на затылке и на голове. Мне казалось, что я не понимаю ни слова. Я перечитывал и перечитывал, сжимая руки в кулаки и обливаясь холодным потом, пока не дернул ворот рубашки и не вскочил, чтобы распахнуть настежь все окна. И закурив прямо в офисе, вернулся за стол, чтобы перечитать еще раз:

«Встреча завтра в обговоренном месте. Приезжай один и деньги возьми. Ты, кажется, уже собрал нужную сумму. На этот раз достаточно. Если не приедешь, очень сильно об этом пожалеешь. Ты ведь не хочешь, чтоб они начали умирать? Все те, кого ты так любишь? Например, твоя средняя дочь… Хотя у тебя ведь есть выбор — ты всегда можешь пойти в полицию и сознаться в том, что сделал двадцать два года назад вместе с твоим другом».

Глава 19

Ко мне вернулось счастье. Оно было настолько уничтожающе ослепительным, что я не могла даже в чем-то сомневаться — меня затмило. Полностью. До абсолютной потери контроля над эмоциями. Наверное, это то самое ощущение, когда приходишь в себя после тяжелой болезни. Страшной, казавшейся совершенно неизлечимой. Вдруг открываешь глаза в одно прекрасное утро и понимаешь, что полностью здорова, что снова умеешь дышать, чувствуешь ноги и руки, ощущаешь свое тело, видишь яркие краски и слышишь звуки. Тебе кажется, что кризис позади и тебе больше ничего не угрожает. Ты просто наслаждаешься своим состоянием с каким-то разрывающим облегчением и взахлеб. Ведь все это время ты считала, что почти мертва, и у тебя уже нет никаких шансов, ты даже слышала, как вколачиваются гвозди в твой гроб месяц за месяцем. Двенадцать ржавых гвоздей, распявших меня на алтаре собственной гордости и отчаянной тоски по НЕМУ. Я себя чувствовала именно так — воскресшей. Я ожила. У меня настала весна. Самая настоящая с ярким ослепительным солнцем, нежными цветущими деревьями и обнажившимися до предела эмоциями. Ведь человек после болезни уже не думает, что она вернется. Ему хорошо. Он верит, что дальше будет еще лучше, и я верила. Даже не так — я не просто верила, я ощущала этот подъем всеми частичками души. Все вернулось на свои места. Все стало так, как должно было быть, выровнялось и даже взмыло вверх с самого дна. Мой муж со мной, мои дети улыбаются, и мое сердце не сжимается клещами от мысли о том, что завтра мне станет еще хуже, чем сегодня. Я просто ему поверила. Отпустила прошлое, как он просил. Дала нам шанс. Оказывается, это было не так уж и сложно, и теперь я даже понимала, что я боялась этого, боялась себе позволить быть счастливой, чтобы потом не умирать еще раз. Я яростно выдергивала каждый гвоздь и швыряла на пол, сталкивала крышку этого черного склепа, чтобы выбраться наружу и закричать от того, как ярко слепит солнце глаза. Мне хотелось и в то же время становилось страшно, я еще помнила, как он умеет делать больно. Помнила, как неожиданно он это делает и как становится чужим в две секунды. Настолько чужим, что ты вообще сомневаешься, что когда-то считала, что знаешь этого человека.

Но, наверное, все же не зря говорят, что разбитую чашу не сделать снова новой, что трещины рано или поздно дадут о себе знать, она начнет подтекать, а то и вовсе расклеится. Что рано или поздно я пройдусь по тем самым выдранным гвоздям голыми ступнями, и неизвестно что больнее — лежать тихо в склепе или идти, стиснув челюсти по собственным ошибкам навстречу новым. Добровольно идти, как на закланье. Мы лжем себе, что все возможно, что стоит попытаться, но это иллюзия. Это попытка выйти из диссонанса. Это вот те гвозди, и мы непременно наступим на них. Иначе не бывает. Но я еще не почувствовала трещины, я только что взлетела. Я взмыла так высоко, что, мне казалось, это уже не про нас. Я просто пережила наш общий кошмар, и где-то свыше дали нам еще одну жизнь вместе. Люди склонны вмешивать мистику и провидение, и когда им хорошо, и когда им плохо. Я не хотела даже думать о том, что было. Я для себя приняла Кирилла таким, какой он есть сейчас. Ведь это так просто — списать все грехи на того другого, который канул в тот самый кошмар. Стереть его ластиком и забыть. Все. У меня началась новая жизнь. Я влюблена до беспамятства в своего же мужа, в его лучшую копию, в его идеальную копию, я бы сказала. Ко мне вернулся тот Кирилл, с которым я жила лет десять тому назад, даже пятнадцать. Не важно. Я снова была влюблена. Это сродни наркотическому кайфу, это бешеная эйфория и адреналин. Кто ощущал это чувство, тот меня поймет. Его новизну. Его самое начало, когда в животе беснуются бабочки, тело покрывается мурашками, дрожат колени, перехватывает дыхание, и возбуждение накрывает с головой лишь о мысли о его глазах или руках. От мысли, что дышит с тобой одним воздухом, спит в одной постели, и ты можешь называть его своим. От мысли, что тебя любят взаимно. В этом состоянии логика отключается, и розовые очки вновь с уверенностью взбираются на переносицу, чтобы делать из тебя влюбленную идиотку. Эти два дня я чувствовала себя именно так. Даже похороны Олега не смогли изменить моего настроения. Счастье — оно настолько эгоистичное, жадное и злое, ему наплевать на всех. Оно слепо к чужой боли, отчаянию и трагедиям. Даже хуже — оно не хочет об этом знать, оно не хочет об это пачкаться. Оно должно быть нетронуто ничем и никем. Оно не подпускает ни одну эмоцию, и именно поэтому, когда мы счастливы, мы словно пьяные — ничего не соображаем, ничего не видим и ничего не помним. Похмелье, кстати, примерно такое же мучительное, и угрызения совести с ненавистью к себе пропорциональны радостной эйфории.

Мне казалось, я стала младше лет на десять. Я скинула с себя какой-то груз, давящий меня к земле. И вдруг поняла, что вот она я настоящая. Вот именно такая. Улыбающаяся, радостная и счастливая. Все это время тут была не я. Какая-то тень или призрак меня самой. А Кирилл вернулся и выпустил счастье на волю. Я с энтузиазмом разрисовывала цветочками Лизкин альбом, пока говорила по телефону со свекровью, а потом крутила волосы на горячие бигуди и красилась впервые за этот год, купила себе новое платье и, переодевшись прямо в магазине, поехала в нем на работу, потому что знала — он приедет, чтобы меня забрать, и будет смотреть этим голодным взглядом, от которого начнет ныть низ живота и станет нечем дышать. Оказывается, ни черта мы не самостоятельные, ни черта мы не самодостаточны. Мы зависим от этих взглядов, от слов, от мужской любви. Это они делают нас уверенней в себе, красивее, кокетливей и моложе. Сколько лет бы тебе не было — его нежное «маленькая» на ушко, и ты уже слабое существо с дрожащими коленками и плывущим взглядом, цепляющееся за его сильные плечи. Существо, которое лишь от одного осознания, что оно настолько любимо и желанно, становится сильнее всего окружающего мира. Конечно, человек может быть сильным в одиночестве, но ни с чем не сравнится мощь, которую может дать тебе тот, кого ты любишь. Как, впрочем, и нет более жестокого палача, который может уничтожить тебя одним словом.

Мое сумасшедшее настроение передавалось и детям. Особенно Лизе. Которую я неожиданно для себя самой взяла с собой на работу, после того, как забрала от свекрови. Мы всю дорогу распевали песни. Смеялись и наелись пирожных. Не помню, когда в последний раз у меня был такой аппетит и желание жить. В офисе гномом тут же занялись девчонки, а я должна была сдать пару проектов и попросила, если что, привести ее ко мне в кабинет. Если всех достанет. Меня уверили, что это невозможно, а я засекла время — через сколько они передумают и вручат мне мое наглое чадо. Младшие дети — это нечто вроде домашних тиранов, сидящих на троне и раздающих абсурдные указания, поправляя маленькими ручками корону. Можно пытаться сбросить этого монарха с трона… но потом ты сам же сажаешь его обратно, потому что у тирана есть мощнейшее атомное оружие против всех его подданных — это слёзы и поджатые губки. Поэтому наш тиран сидел на своем троне и иногда подвигался, чтобы рядом с нею сели ее сестры. Это я уже называла ядерным оружием, запрещенным законом, и тяжелой артиллерией.

Я видела, как на меня смотрят сотрудницы, как удивленно провожают взглядами — да, не похожа на себя. Да, мне хорошо, и я счастлива. Я даже услышала, как одна прошептала другой за столиком, что, наверное, у Евгении Павловны появился любовник. Ну в какой-то мере они были правы. У меня появился и любовник, и муж в одном лице, и вчера у меня был умопомрачительный, дикий секс, как, впрочем, и сегодня утром. Если б они только узнали, что их строгая Евгения Павловна стонала и извивалась на кухонном столе всего лишь несколько часов назад — их глаза стали бы размером с блюдца. Анжела не выдержала первой и, отвесив мне десять комплементов елейным голоском, «вылизав» меня с головы до ног, она вдруг спросила — не выхожу ли я замуж.

— Нет, я не могу выйти замуж, так как я замужем, Анжелочка, если ты помнишь?

Отправила несколько документов в принтер на печать и подняла на нее взгляд. Странно, но сегодня она меня не раздражала. Мне даже вдруг стало казаться, что она очень милая и преданная мне, напрасно я с ней так грубо обходилась. Она не заслужила. Надо ей организовать какую-то премию. Боже! Я чуть не расхохоталась собственным мыслям. Вот что значит влюбленная и счастливая женщина. Неужели у меня был недотрах? И поэтому я была такой стервой?

Бросила взгляд на сотовый — как только она уйдет, отправлю мужу смску. Соскучилась по нему уже за несколько часов. Оказывается, когда уже знаешь, что такое терять человека — боишься отпустить даже на час. Чтобы вдруг снова не исчез и не заставил корчиться в ужасной ломке.

— Ох… ну, значит, у вас появился ухажер. Вы так потрясающе выглядите, вы так… похорошели. Глаза у вас такие… прям как пьяные. Такие только от счастья бывают. Вам идет быть счастливой, Евгения Павловна.

«Если бы тебя трахали всю ночь напролет и еще раз с утра, то ты тоже была б со слегка пьяными глазами и сумасшедшинкой в них вместе с синяками под ними от недосыпа». Хотя спать мне не хотелось. Я словно была на дозе какого-то бешеного допинга. И я знала, что скоро мне дико потребуется еще одна доза.

— Появился. Ты совершенно права. Неужели так заметно?

— Оооох с ума сойти. А мы его знаем?

Это нездоровое любопытство, и ее лицо прям красными пятнами покрылось от радости. Она решила, что сейчас узнает такое, что потом можно будет обмусоливать целый месяц и смаковать, что ей доверили великую тайну начальства. Что теперь она входит в число избранных. Боже, какая я плохая и злая. Ведь человек искренне интересуется. Почему иногда чья-то искренность раздражает больше лжи и лицемерия других? Может быть, потому что нужно получить согласие человека приходить к нему со своими откровениями и теплыми чувствами. Для меня это насилие, когда в душу лезут. Если я сочту нужным — я позову сама.