Генри Вуд - Замок Ист-Линн

— Какой миленький крестик, дитя мое! — воскликнула миссис Ливайсон, когда Изабель приблизилась к ней по окончании чаепития, чтобы попрощаться и уехать с вечерним визитом в обществе миссис Вейн.

Старая леди имела в виду золотой крестик, украшенный семью изумрудами, который висел на шее Изабель. Вещица была легкой, изящной работы, на короткой и тоненькой золотой цепочке.

— Он просто миленький! — ответила Изабель. — Его подарила мне моя дорогая мама перед смертью. Подождите, я сниму его для Вас. Эту вещь я надеваю только по особо важным случаям.

Итак, ее первый большой бал у герцога представлялся особым событием неопытной девушке, воспитанной в простоте. Она отстегнула цепочку и передала ее вместе с крестиком в руки миссис Ливайсон.

— Бог ты мой, на тебе же нет ничего, кроме этого крестика и никуда негодных жемчужных браслетов! — заявила миссис Вейн. — Как это я не заметила раньше!

— И то и другое подарила мне мама. Она частенько носила эти браслеты.

— Какая же ты старомодная! Разве то, что твоя мама носила эти браслеты много лет назад, является достаточным основанием для того, чтобы ты делала то же самое? — язвительно заметила миссис Вейн. — Почему ты не надела свои бриллианты?

— Я… надевала, но потом… сняла их, — запинаясь произнесла Изабель.

— Почему, скажи на милость?

— Мне не хотелось выглядеть слишком нарядной, — ответила Изабель, рассмеявшись и покраснев. — Они так сверкали! Я боялась, что в обществе подумают, будто я надела их для того, чтобы выглядеть нарядной.

— Вот как! Ты, как я погляжу, претендуешь на принадлежность к той породе людей, которые притворяются, будто презирают украшения, — презрительно заметила миссис Вейн. — Это утонченное жеманство, леди Изабель.

Изабель пропустила насмешку мимо ушей. Она просто отметила, что по какой-то причине миссис Вейн разозлилась; это соответствовало действительности. И причиной тому, хотя Изабель и не подозревала, было явное восхищение ее свежей юной красотой, которого не смог скрыть капитан Ливайсон. Он был до того поглощен ею, что даже сделался невнимательным к миссис Вейн.

— Вот, дитя, возьми свой крестик, — сказала старая леди. — Он очень миленький и смотрится на тебе лучше, чем смотрелись бы бриллианты. Ты не нуждаешься в украшениях, и не обращай внимания на то, что говорит Эмма.

Френсис Ливайсон взял крестик и цепочку из ее рук с тем, чтобы передать их леди Изабель. Или из-за его неловкости, или оттого, что руки ее были заняты, поскольку она держала перчатки, носовой платок, и только что взяла свою накидку — как бы то ни было, но крестик упал, и наш джентльмен, слишком быстро бросившись поднимать его, умудрился наступить на хрупкую вещицу и сломал ее пополам.

— Посмотрите, что Вы наделали! — воскликнула миссис Ливайсон.

Изабель не ответила: сердце ее готово было разорваться. Она взяла сломанный крестик и не смогла сдержать слез.

— Ну вот, кто же плачет из-за какого-то дурацкого крестика! — сказала миссис Вейн, прерывая извинения капитана Ливайсона за свою неловкость.

— Его же можно починить! — вмешалась миссис Ливайсон.

Леди Изабель вытерла слезы и радостно повернулась к капитану Ливайсону.

— Не вините себя, бога ради! — кротко сказала она. — Я виновата не меньше Вас, и потом, миссис Ливайсон говорит, что его можно починить.

Говоря это, она сняла верхнюю часть крестика с цепочки, после чего надела и застегнула ее.

— Не собираешься же ты ехать, не имея на себе ничего, кроме тонкой золотой цепочки! — не выдержала миссис Вейн.

— Почему бы и нет? — возразила Изабель. — Если меня спросят, я скажу, что крестик сломался.

Миссис Вейн разразилась издевательским смехом.

— Если меня спросят! — таким же язвительным тоном повторила она. — Тебя вряд ли «спросят» о чем-нибудь, но будут считать, что у дочери лорда Маунт-Северна, бедняжки, не хватает драгоценностей.

Изабель улыбнулась и покачала головой.

— В Салоне видели мои бриллианты.

— Если бы ты сделал что-нибудь подобное со мной, Фрэнсис Ливайсон, — не выдержала старая леди, — ты бы целый месяц не переступал порог моего дома. Послушай, Эмма: если вы вообще собираетесь ехать, вам уже пора отправляться. Нет, вы только подумайте: начинать бал в десять часов вечера! В мое время мы начинали в семь, но сегодня принято превращать ночь в день.

— Это было в то время, когда Георг Третий в час пополудни обедал вареной бараниной и репой, — нахально вставил капитан, который явно относился к своей бабушке с ничуть не большим почтением, нежели миссис Вейн.

Говоря это, он повернулся к Изабель и предложил ей опереться на его руку для того, чтобы спуститься вниз. Таким образом, второй раз за этот вечер незнакомец провожал ее к экипажу.

Миссис Вейн пришлось спускаться в одиночестве, и настроение ее от этого не улучшилось.

— Спокойной ночи, — сказала она капитану.

— Я не прощаюсь, поскольку приеду следом за вами.

— Вы же говорили, что не поедете. У вас намечалась холостяцкая пирушка.

— Намечалась, но я передумал. До встречи, леди Изабель.

— Ну и как ты будешь выглядеть с единственным украшением в виде цепочки на шее, как у школьницы! — снова стала брюзжать миссис Вейн в экипаже.

— Ах, миссис Вейн, какое это имеет значение? Я не могу думать ни о чем, кроме моего сломанного крестика. Это дурная примета, я уверена.

— Дурная, — что?

— Примета. Мама подарила мне этот крестик, когда умирала. Она велела мне беречь его, как талисман, смотреть на него, если я окажусь в беде или мне потребуется совет, и, постаравшись представить, что она сказала бы мне, поступать соответственно. И вот теперь он сломан, сломан!

Яркий свет газового фонаря на мгновение выхватил из темноты лицо Изабель.

— Опять ты плачешь! — сказала миссис Вейн. Вот что я скажу тебе, Изабель: я не собираюсь сопровождать к герцогине Дартфордской девицу с зареванными красными глазами, поэтому, если ты не прекратишь плакать, я прикажу отвезти тебя домой и отправлюсь на бал одна.

Изабель послушно осушила слезы, тяжело вздыхая.

— Я полагаю, половинки крестика можно соединить, но для меня он никогда уже не будет прежним.

— А куда ты дела их? — раздраженно спросила миссис Вейн.

— Я завернула их в тонкую бумагу, которую дала мне миссис Ливайсон, и положила под платьице. Вот они, возле самого тела. Кармана-то у меня нет.

Миссис Вейн испустила стон. Сама она никогда не была девочкой, уже в десять лет будучи взрослой. Теперь миссис Вейн издевательски поздравила Изабель, сказав, что она немногим лучше слабоумной дурочки.

— Положила в платьице! — презрительно сказала она. — И это говорит восемнадцатилетняя девушка! Я-то полагала, что ты перестала носить «платьица», покинув детскую.

— Я хотела сказать «мое платье», — исправилась Изабель.

— Хотела сказать, что ты круглая дурочка, — про себя прокомментировала миссис Вейн.

Через несколько минут Изабель забыла о своих огорчениях. Сверкающие залы казались ей картинкой из сказочной страны, ибо юная душа ее была по-весеннему свежей, и пресыщение, приходящее с опытом, еще не поселилось в ней.

Да и как могла она помнить о сломанном крестике, отвечая на учтивые поклоны и внимая медоточивым речам, которые лились в ее нежное ушко?

— Привет! — воскликнул студент Оксфорда с внушительной рентой в будущем, прижимавшийся к стене, чтобы не мешать вальсирующим парам. — Я думал, ты больше не посещаешь подобные места.

— Так оно и было, — ответил кутила-аристократ, к которому он обращался. — Но сейчас я в поиске, и мне волей-неволей снова приходится бывать в них. Я полагаю, нет места скучнее танцевальной залы.

— И что же ты ищешь?

— Жену. Мой папаша приостановил мое денежное содержание и поклялся собственной бородой, что не даст ни шиллинга и не заплатит ни по одному из моих долгов, пока я не возьмусь за ум. В качестве предварительного шага к этой благой цели он настаивает на женитьбе, и вот теперь я подыскиваю себе подходящую партию, ибо дела мои обстоят гораздо хуже, чем ты можешь себе представить.

— Ну, тогда женись на новой красотке.

— Кто она?

— Леди Изабель Вейн.

— Покорнейше благодарю, — ответил граф. — Но предпочтительней иметь респектабельного тестя. У нас слишком много общего с Маунт-Северном, и мы можем в конце концов столкнуться лоб в лоб.

— Ну нельзя же иметь все сразу! Девица необыкновенно хороша собой. Я видел, как этот повеса Ливайсон увивался возле нее. Он воображает, что ни одна женщина не устоит перед ним.

— Чаще всего так оно и бывает, — последовал спокойный ответ.

— Терпеть его не могу! Он такого высокого мнения о себе, о своих вьющихся волосах, ослепительных зубах и белых руках; он безжалостен, как сова. Что это за история с миссис Чартерис, ну та, которую замяли?

— Кто знает. Ливайсон ведь скользкий, как угорь; он вышел сухим из воды, а женщины заявили, что это была вина скорее не его, а противоположной стороны. Подавляющее большинство согласилось с этой точкой зрения. Да вот он идет, и дочь Маунт-Северна с ним.

К ним приближались Фрэнсис Ливайсон и леди Изабель. Он, вероятно, в десятый раз за этот вечер, выражал сожаление по поводу злосчастного происшествия с крестиком.

— Я чувствую, что никогда не смогу искупить своей вины, — тихо говорил он, — даже искренним благоговением перед Вами в течение всей моей жизни.

Голос его был полон восхитительной неги, ласкающей слух, но опасной для сердца. Леди Изабель подняла глаза и увидела, что он не отрываясь смотрит на нее с глубочайшей нежностью, как бы говоря что-то на языке, который был еще неведом ей. Густой румянец снова вспыхнул на ее щеках, она опустила глаза и что-то еле слышно ответила.

— Берегитесь, берегитесь, юная леди Изабель, — тихо прошептал студент, когда они прошли мимо. Лживость этого человека не уступит его росту.

— Я полагаю, он мошенник, — заметил граф.

— А я знаю это наверное: мне о нем кое-что известно. Он разобьет ей сердце ради удовольствия похвастаться победой над такой красавицей, а затем безжалостно отшвырнет ее, поскольку у него самого нет сердца, которое он мог бы подарить в ответ.

— Так же, как у моей скаковой лошади, — сказал граф в заключение. — Она так прекрасна!

Вест-Линн был городком не из последних, особенно в своих собственных глазах, хотя, не будучи промышленным центром, резиденцией епископа или хотя бы главным городом графства, отличался несколько старомодными нравами и обычаями. Горожане избирали двух членов парламента и гордились добротным крытым рынком, над которым находилась большая комната, именовавшаяся «ратушей», где встречались и занимались делами мировые судьи, а в этой местности, нелишним будет заметить, за членами магистрата графства все еще сохранялось такое название, к тому времени почти вышедшее из употребления. На восточной окраине городка находились несколько особняков местной знати, поблизости от которых стояла церковь Св. Джеда, более аристократичная (по составу прихожан), чем прочие церкви Вест-Линна. Эти дома были разбросаны на территории длиной примерно в милю, причем церковь находилась в самом оживленном месте, там, где начинались первые особняки, а еще одной милей дальше стояло чудесное поместье, называвшееся Ист-Линн.

Проезжая по дороге на коляске, можно было любоваться его зеленым холмистым парком, но именно проезжая, а не шагая пешком, ибо стена, вздымавшаяся непростительно высоко, ревниво заслоняла чудесный вид от глаз пешехода. В парке росли огромные красивые деревья, в жаркий солнечный день с равным успехом укрывавшие от солнца и человека и оленя, а огромные ворота с помещениями для привратников по сторонам, стоявшие справа от дороги, открывали доступ в парк, в глубине которого находился дом, не очень большой по сравнению с некоторыми сельскими усадьбами, но построенный, как вилла, белый и радующий глаз.

Между ранее упомянутыми дворянскими особняками и Ист-Линном на протяжении мили тянулась пустынная дорога, укрытая кронами деревьев. Одинокий дом стоял на расстоянии в четверть мили от последних особняков и трех четвертей мили от Ист-Линна. Некрасивое прямоугольное здание из красного кирпича с флюгером на крыше возвышалось слева от дороги и на некотором удалении от нее. Перед ним расстилалась ровная лужайка, а к изгороди, отделявшей его от дороги, примыкала узкая, в несколько ярдов, рощица. Пересекая лужайку, к портику из неотесанных камней вела узкая дорожка, посыпанная гравием, попасть на которую с дороги можно было, миновав узкую железную калитку.