Оливия Стилл - Жара в Архангельске-2

— А поехали в Палеонтологический музей! — кинула идею Настя, — Как раз к Оливе домой зайдём, чаю напьёмся.

Все дружно поддержали эту идею и поехали в Тёплый Стан, где находился Палеонтологический музей и дом Оливы. Но музей оказался закрыт, и друзьям пришлось ограничиться просмотром костей динозавров через решётку.

Делать нечего — пошли домой к Оливе. Её матери, к счастью, дома не оказалось, и ребята сели на кухне. Есть, правда, было почти нечего — отварили две сосиски на четверых. А потом пошли в большую комнату, легли на родительскую постель и стали играть в карты.

— Майкл, ты чё с козыря ходишь? — удивилась Олива, когда Майкл пошёл сразу козырным валетом.

— А я не умею в кахты игхать, — обиженно пробубнил Майкл.

— Чё, серьёзно?! — Олива расхохоталась.

— Давай я научу тебя, — Настя придвинулась к Майклу вплотную, так, что он слышал запах её духов и чувствовал прикосновение её волос к своей щеке. Майкл засмущался.

— Майкл, хочешь, я тебе на картах погадаю? — предложила Олива, смешивая колоду, — Тебе на что погадать: на желание, на жизнь или на любовь?

— Давай на жизнь, — согласился Майкл.

— Ну, смотри: в июле тебе выпадает… — Олива переложила карты рубашками вниз, — Путешествие, любовь к бубновой даме из другого города…

— Да ну, не вехю я в это, — Майкл покраснел как помидор.

— Смотри сам: девятка треф, бубновая дама, шестёрка червей…

— Ну, а дальше, дальше? — засмущался Майкл, — Что на август, на сентябрь?

— Айн момент. Август… вот, сентябрь. Король трефовый… восьмёрка пик — ссора, соперник… О! В ноябре опять тебе дорога предстоит — видишь, бубновая шестёрка… Семёрка червей — любовная встреча…

— Где ты выучилась гадать на картах? — спросил Салтыков, взбираясь верхом на Оливу.

— А сестра двоюродная научила, — ответила она, — Я помню, в деревне с яблони упала и ногу пропорола насквозь железякой — два месяца потом была прикована к постели. Вот и поднаторела в картах за это время.

— Яасно.

— «Йаасно»! — передразнила его Олива, — Меня прям раздражает, как ты это говоришь!

Тем временем Майкл и Настя лежали на постели в обнимку. Настя игриво запустила руки в его волосы.

— Тебе надо вот так пробор сделать, — щебетала она, — А чёлку вот сюда, наискосок… Дай я на тебя посмотрю! Вот видишь, какой очаровашка — так тебе идёт гораздо больше…

— Всё-таки есть в жизни счастье, — говорил тем временем Салтыков Оливе, лёжа у неё на животе, — Как же долго я ждал тебя…

Идиллию прервал приход матери Оливы. Увидев вальяжно расположившуюся на её кровати группу молодых людей, мать слегка удивилась, но ничего не сказала.

— Здрасьте-здрасьте, — прервал молчание Салтыков.

— Здрасьте, — хмыкнула мать Оливы, оглядывая Салтыкова с головы до ног, — Оля, ну что за безобразие — опять пашете на моём покрывале!

— А что нам, над ним в воздухе парить? — нехотя огрызнулась Олива.

— Ну не ворчи, не ворчи, — мать повесила в платяной шкаф свой жакет и всё медлила в комнате, к великому неудовольствию Оливы и её друзей.

Тем временем Майкл отправился в туалет справить малую нужду, но тут же растерянно крикнул из коридора:

— А почему это у вас в туалете двехь не закхывается?

— Да дверные коробки менять надо, — сказала мать Оливы, — Я уже купила новые, осталось мастера позвать.

— Да зачем менять-то? — Майкл осмотрел дверь в туалете, — Ничего менять не надо, надо только двехной косяк по-хорошему пхибить.

— Ой, а что ж я их купила-то? — растерялась мать, — Это всё мастер меня с толку сбил. Аферист!

— Ну ничего, их можно отвезти обратно в магазин, — выпалил предприимчивый Салтыков, — Надо только вызвать грузовое такси.

— Да оно, поди-ка, дорогое, — не согласилась мать, — Лучше мы сами так отвезём, в метро.

— А пустят нас в метро-то с этими коробками? — усомнилась Олива.

— Пустят! Давайте прямо сейчас и отвезём, — мать подошла к стене, где стояли дверные коробки, — Так, мальчики! Взяли! Володечка, бери вот эту, — распорядилась она, обращаясь к Салтыкову, — А ты, Макс… Макс? А ты вот эту понесёшь…

— Меня Андрей зовут, — поправил её Салтыков, однако взвалил на себя дверную коробку, — Майкл, чё стоишь, бери!

— Чё бхать-то? — растерялся Майкл, бессмысленно топчась в коридоре.

— Жердь бери!

Майкл молча взял другую жердь, и процессия двинулась к метро. На улице шёл дождь. Женщины шли под зонтом, а парни, несшие дверные коробки, вымокли до нитки. Однако путь до метро оказался проделан напрасно: контролёр не захотел их пускать.

— Говорила я тебе — не пустят нас в метро! — ворчала Олива по дороге назад, — Ты же упёрлась как ослица! «Пустят, пустят», — передразнила она мать и вдруг сорвалась на крик, — И какого лешего мы попёрлись в метро, скажи на милость?! Вот куда их теперь?! Куда?! А всё потому, что вы оба — и ты, и отец — оба тупые!!!

— Ну, тихо, тихо, не кричи, — одёргивала её мать.

Да куда там! Олива разошлась не на шутку. Салтыков шёл сзади и видел, как она верещала на всю улицу, отчаянно жестикулируя. «Неужели она и на меня так орать будет?» — промелькнуло в его голове, но мысль эту, появившуюся спонтанно, Салтыков поспешил отогнать от себя прочь.

— Так, Майкл, ты пока стой у подъезда, стереги коробки, — распорядился Салтыков, когда кавалькада дошла до своего дома, — А мы тем временем закажем грузовое такси.

Майкл покорно остался у подъезда мокнуть под дождём, а остальные, включая Салтыкова, пошли в сторону ближайшего РЭУ. Пока мать Оливы пыталась договориться о грузовике, Салтыков и Олива стояли под навесом крыльца.

— Ну вот, наконец-то мы одни, — Салтыков обнял Оливу и поцеловал в губы. Она высвободилась от его рук, метнула глаза на стеклянные двери.

— Щас же мать увидит…

— Ну и пускай, — он продолжал обнимать её, даже когда мать Оливы появилась на пороге, — Я буду просить у вас руки вашей дочери, — сказал он, обращаясь к матери.

— Шутник, — Олива несильно пихнула его в бок, — Ты такими вещами не шути! Моя мамаша ведь всё за чистую монету примет, — тихо сказала она ему, когда шли обратно.

— Я не шучу, — сказал Салтыков.

— Ой, да лаадно!

Тем временем Майкл по-прежнему стоял у подъезда и мок под дождём, сторожа дверные коробки. Вода ручьём стекала с его волос и кожаной куртки. Выражение лица у него было покорное и такое несчастное, что Оливе даже жалко стало его.

— Так, теперь твоя очередь стоять у подъезда, — сказала она Салтыкову тоном, не допускавшим возражений, — А Майкл пойдёт с нами в дом.

Салтыков заартачился было, но Олива так окрысилась на него, что пришлось подчиниться. Однако он не стал мокнуть под дождём — не успели друзья войти в квартиру, как он начал тарабанить Оливе на сотовый и скулить, чтобы они поторапливались.

«Ишь хитрый какой, — с неудовольствием подумала Олива, — Сам-то не больно стал под дождём мокнуть, а Майкла поставил! Эгоист…»

— Нет ли у тебя попить чего-нибудь? — спросил Майкл у Оливы.

— Есть сок ананасовый, — Олива налила ему соку в чашку.

— Мокрый весь… — Настя потрепала его по щеке. Майкл вспыхнул багряным румянцем — хоть прикуривай.

— Ой, я ж совсем забыла — мне пора, — спохватилась Настя, — Проводите меня до метро?

— Щас все вместе поедем, — сказала Олива, — А то уж не рано.

Все четверо пошли к метро. На прощанье Майкл наклонился к Насте и поцеловал её. Олива и Салтыков многозначительно переглянулись.

— Дай пять! — сказала Олива, и они с Салтыковым ударили друг друга по рукам.

Приехав в гостиницу, Майкл, Салтыков и Олива прилегли отдохнуть. Майклу нездоровилось: стояние под дождём не прошло для него даром. Он лёг и уснул заболевающим, а проснулся уже больным. Ребята хотели было вечером пойти гулять в центр Москвы, но Майклу было трудно встать с кровати, и его решено было оставить в номере.

Сумерки сгущались над Москвой. Салтыков и Олива сидели на скамейке у памятника Димитрову. Оставшись наедине, им было неловко друг с другом. Говорить было не о чем, хоть и оба понимали, что как раз сейчас-то пришла пора объясниться.

— Кажется, я люблю тебя, — произнёс Салтыков.

— Кажется?..

— Нет, не кажется. Точно люблю. Я люблю тебя, Олива…

Салтыков говорил совершенно искренне. Но Оливе было почему-то тошно от его слов, от его присутствия, от тяжёлого запаха его пота. Собираясь в Москву, он впопыхах забыл у Майкла свои мыльно-рыльные принадлежности, в том числе и дезодорант, и так и ходил по Москве потный, неумытый, с нечищенными зубами. В глубине души он был даже убеждён в том, что от настоящего мужика должно пахнуть потом, порохом и конём; к тому же он был слишком самоуверен, поэтому такие мелочи, как дезодорант, мыло и зубная щётка совершенно ушли из его внимания.

Говорят, что человеческий мозг не может охватить всю информацию, поступающую извне, поэтому отсеивает то, что считает ненужным. Поэтому некоторые вещи, которые человек никак не может запомнить, будь то таблица Менделеева или та же зубная щётка, которую надо взять с собой в дорогу — конкретному человеку просто н е н у ж н ы. Так и Салтыков, сидя рядом с Оливой на скамье у памятника Димитрову и признаваясь ей в любви, меньше всего думал в этот момент о дезодоранте и зубной щётке.

А Олива чувствовала себя рядом с ним нехорошо. С Салтыковым было прикольно общаться как с приятелем, и такие мелочи, как некрасивая внешность и неумытое лицо, терялись в сравнении с его харизмой и умением общаться; но теперь, когда дело зашло слишком далеко, Олива на всё стала обращать внимание. К тому же, за всей этой кутерьмой, у неё так и не было времени разобраться в себе и дать себе ясный отчёт в том, что она чувствует к нему. С одной стороны, он сильно притягивал её к себе, но в то же время и отталкивал; не о таком парне она мечтала, но с другой стороны — а где он, такой-то? Гладиатор? Тоже не факт, что она ему нравится, да и у неё к нему, несмотря на все его положительные качества, не было настоящих чувств. Даниил? Но он её бросил, променял на Никки. Годы идут, их не остановить. Двадцать один год — не восемнадцать, пора уже о будущем думать. Пора…

«Если б я только знала, что так получится… — мучительно размышляла она, — Но что же делать? Отказать ему? А вдруг я потом пожалею? Мне ведь уже не восемнадцать…»

Салтыков придвинулся к ней вплотную и попытался поцеловать в губы. Олива вырвалась и отвернулась от него.

— Я люблю тебя, Олива! Почему ты отворачиваешься от меня?

— Потому что… потому что я тебе не верю.

Салтыков молча закурил. В молчании прошло пять минут, и Олива не выдержала.

— Ну скажи хоть что-нибудь, не молчи, — попросила она.

— Мне нечего сказать.

— Почему… Нет, нет. Не стоит, нет, не стоит ничего этого… — бормотала она, с трудом подбирая слова, — Ну как это объяснить? Как объяснить, мне так часто делали больно, выдавая за любовь не то… Ты пойми, мне самой тяжело, ведь это всё свалилось неожиданно, как снег на голову…

— Я на тебе женюсь, — донёсся до неё голос Салтыкова.

— Шутишь, что ли, — не поверила Олива, — Ты на мне не женишься…

— Я на тебе женюсь, — повторил он, — Этой же зимой мы поженимся с тобой в Питере.

«Интересно, а ты у меня спросил, хочу ли я выйти за тебя замуж?» — невольно промелькнуло у неё в голове. Конечно, в глубине души она, как и многие девушки её возраста, давно ждала этого предложения, и конечно, никто ей таких предложений ни разу в жизни ещё не делал. Она мечтала выйти замуж сначала за Вовку, потом за Даниила, но ни Вовка, ни тем более Даниил ей ни разу не делали даже намёка. А тут — Салтыков…

— Ты это точно решил? Я даю тебе время подумать две недели. Подумай…

— Я уже обдумал. Я люблю тебя. Вот я весь перед тобой, что хочешь со мной, то и делай.

Олива искоса взглянула на Салтыкова. В своём светлом жакете он сидел на скамейке прямо и самоуверенно, и так же прямо держал свою белобрысую стриженую голову, плотно сжав скулы и вперив перед собой тяжёлый стальной взгляд. Олива невольно поёжилась: за такого ли «принца» мечтала она выйти замуж? Она вспомнила красивое юное лицо Даниила, его мечтательные зелёные глаза — и вздохнула.

Салтыков пристально посмотрел ей в глаза. Оливе стало неприятно. Она всегда комплексовала из-за своего косоглазия, поэтому избегала смотреть людям в глаза.

— Видишь, у меня недостатки и во внешности, и в характере. Зачем я тебе?

— Мне нравятся твои глаза. Они меня завораживают, — сказал он, — Я люблю тебя. Сколько хочешь раз могу тебе это сказать…