Оливия Стилл - Жара в Архангельске-3

— Каким делом-то? — возразил Хром Вайт, — Чё ещё делать нам на отдыхе? Бухать, да гулять, да песни орать. Тем и живём!

И все, как по команде, хором заорали песню:

— В чёрном цилиндре, в наряде старинном

В город на праздник путник очень спешил…

…Долго ещё разносилась эхом и песня, и смех, и весёлые юношеские голоса по спящим ночным кварталам города Архангельска. А потом всё стихло, и город снова погрузился в дрёму, спокойно и безмятежно ожидая, когда взойдёт утренняя заря и окрасит своим золотисто-розовым светом холодные и неподвижные воды Северной Двины.

Прошло полгода. Как песок сквозь пальцы, тихо и незаметно протекли эти пять осенних месяцев, не внеся больше в жизнь компании никаких изменений. После всех треволнений, что выпали ребятам в последние дни лета, всё встало на свои места. Главный виновник бури в стакане, Салтыков, вскоре после всей этой истории подался в Питер, и больше уж от него ничего не было слышно, поэтому кипящее море страстей вскоре улеглось. Кузька и Никки по-прежнему были вместе, и, казалось, любили друг друга ещё сильнее; Тассадар тоже всё это время находился рядом с Оливой. И вот, так же незаметно, как пролетели лето и осень, подкрался к их порогу новый, 2009 год.

— Ну, за хэппи-энд! — провозгласил Кузька, наливая всем шампанского.

— Да, за хэппи-энд! — воодушевилась Олива, — И за то, чтобы этот хэппи-энд в Новом году плавно перетёк в хэппи-старт!

— Ура! — воскликнули все, мелодично чокаясь фужерами в мягком мерцании свечей, — С Новым годом!!!

— С Новым годом, с новым счастьем, — блестя глазами, радостно произнесла Олива, прижимаясь поплотнее к Тассадару.

— Дааа, — мечтательно произнесла Никки, прижимаясь, в свою очередь, к Кузьке, — С новым счастьем…

Ребята сидели в полутёмной гостиной за новогодним столом со свечами и шампанским. Возле окна горела разноцветными гирляндами новогодняя ёлка, а за окном громко пуляли петарды и салюты — архангелогородцы, как всегда, справляли этот Новый год с треском и грохотом.

— Олива, а ты закончила писать продолжение своей книги? — спросил её сидящий тут же Ярпен.

— Да, я закончила её незадолго до Нового года…

— Я не читал, надо будет почитать, — лукаво усмехнулся Тассадар, глядя на Оливу своими бездонными синими глазами, — Какой ты конец придумала?

— А вот не скажу! — засмеялась Олива, запуская руки в его густые тёмно-русые волосы.

— А я читал, — сказал Кузька, — Но мне, если честно, первая книга больше понравилась.

— Мне тоже, — добавила Никки, — Продолжение какое-то не очень интересное получилось. Событий как-то мало, да и вообще, концовка суховата вышла…

— Ну уж, что есть — то есть, — сказала Олива, — В конце концов, это ведь не окончательный вариант книги, может, я её ещё переделывать потом буду. Ведь история-то ещё не закончена наверное… Правда, любовь моя? — обратилась она к Тассадару.

Кузька пристально посмотрел на Оливу и Тассадара и вдруг взял водку со стола и убрал её под диван.

— От греха подальше, — пояснил он, — Слушай, Тасс, пойдём-ка, покурим-ка…

— Я тоже с вами пойду, — вызвалась Олива.

— Нет, — отрезал Кузька, — Ты с нами не пойдёшь. У нас мужской разговор.

Парни накинули куртки и вышли на лестничную площадку. Закурили.

— Ну, — сказал Кузька, на всякий случай проверив, не стоит ли кто за дверью, — Давай, выкладывай.

— Да я даже не знаю, что сказать…

— Говори, как есть. У тебя с ней… что у тебя с ней? Она реально тебе нравится?

— Как тебе сказать… — произнёс Тассадар, — Ты же знаешь, что я изначально хотел помочь ей. Я видел, что человек погибает, и не мог не протянуть ему руку помощи…

— Но тебе не кажется, что твоя помощь зашла слишком далеко?

— Кажется, — Тассадар невесело усмехнулся, — Я вижу, что с каждым днём она привязывается ко мне всё больше и больше.

— А ты? — Кузька проницательно посмотрел другу в глаза.

— А что я? — Тассадар отвёл взор, — Ты же знаешь, что я несколько лет любил Оксану…

— А Олива?

— Олива очень сложная страница в моей жизни… С одной стороны, она мне, конечно же, небезразлична; но с другой…

— Значит, ты сомневаешься?

— Не знаю, Кузя, не спрашивай; я сам запутался…

— Но ты же понимаешь, что с Оксаной всё кончено, и уж больше ничего у тебя с ней не может быть, так же как и у Оливы с Салтом…

— Есть одно «но».

— Какое?

— За эти полгода, что я общался с Оливой, я добился известных успехов: она забыла про Салта и больше ни разу не говорила о нём со мною. Но я, к сожалению, не могу сказать того же об Оксане. Хоть и понимаю, что после того как она уехала в Питер, променяв меня на более богатого мужика, который гораздо старше нас, она для меня навсегда потеряна…

— А если бы Оксана вернулась… что бы ты делал? — осторожно спросил Кузька.

— Не знаю, Кузя, не знаю…

— А надо бы знать, — ответил он, — Я с Капалиным сегодня разговаривал…

— И что? — насторожился Тассадар.

— Так вот, он мне сказал одну вещь… Думаю, тебе необходимо это знать…

— Ну говори уже, не томи! Что тебе сказал Макс Капалин?

— Оксанка с мужиком со своим поругалась. Ушла от него с вещами на вокзал…

Тассадар почувствовал, как кровь прилила к его лицу.

— Когда это было? — сдавленно спросил он.

— Вчера, — сказал Кузька, — По всему видать, она направила свои стопы в Северодвинск, к родителям.

Тассадар выбросил бычок и в волнении заходил по лестничной клетке. Кузька посмотрел ему в глаза — оба поняли всё без слов.

— Так что ты теперь будешь делать?

— Я… что я? Я не знаю… Это так неожиданно… А тут ещё и Олива… Сможет ли она это понять?..

— Слушай, Тасс, — Кузька загасил бычок о перила лестницы, — Мой тебе дружеский совет: разруливай это дело, пока не поздно. Олива опасная штучка, с ней шутить нельзя. Вспомни, что она сделала с Салтом. Он с ней такого дерьма накушался — ты, наверное, знаешь…

— Знаю… Что ты мне рассказываешь? — досадливо отмахнулся Тассадар, — Не волнуйся, Кузя, я не Салт. В отличие от него, я знаю, что делаю.

— Смотри же, Тасс, я тебя предупредил. Сейчас мы вернёмся в квартиру как ни в чём не бывало. Не будем портить девушкам Новый год, — Кузька взялся за дверную ручку, — Но водку я убрал на всякий пожарный.

— Зачем? — не понял Тассадар.

— А чтобы не терять контроль над ситуацией.

…Олива сидела как на иголках. Парни отсутствовали вот уже более десяти минут, и с каждой минутой она чувствовала, как нарастает ледяной волной страх внизу живота. Перед ней на тарелке лежала гроздь зелёного винограда и кусок шоколадного торта, но она не притрагивалась к еде — волнение сжимало её горло.

«О чём они там говорят так долго? — вновь и вновь думала она, — Явно не о политике и спорте, иначе зачем Кузька запретил мне идти с ними? Значит, они говорят о чём-то таком, что не предназначено для моих ушей… Но о чём же? Что Кузька мог наговорить ему про меня? О Господи, лучше об этом не думать…»

Олива нервно прошлась по комнате туда и обратно, и снова было села на диван, но волнение не давало ей спокойно сидеть на месте, и она вновь закружила по комнате.

«А если он сейчас придёт и не захочет больше меня видеть? Если Кузька ему наговорил чего-то такого, отчего он рассердится и больше знать меня не захочет? О Боже, только не это…»

— Что ты вертишься туда-сюда, как белка в колесе? — окликнула её Никки, — Сядь ты за стол ради Бога, не крутись! У меня уже голова кружится, глядя на тебя…

— Не могу! Я боюсь…

— Чего ты боишься?

— Я боюсь, о чём они там говорят так долго…

— Ну, глупости!

Хлопнула входная дверь, и в комнату зашли Кузька с Тассадаром. Олива вздрогнула всем телом и пытливо заглянула им в глаза. Кузька спокойно сел на диван рядом с Никки, привычно обнял её. Тассадар же сел, даже не прикоснувшись к Оливе и долго, сосредоточенно смотрел в одну точку, как будто что-то обдумывая.

«Вот оно — значит, я не ошиблась…» — холодным лезвием пронеслось у Оливы в голове. Она со страхом взглянула в глаза Тассадару, не смея обнять его.

«Да, Кузька, наверное, прав… — думал в свою очередь Тассадар, — Всё действительно зашло слишком далеко…»

Он посмотрел на Оливу. Она робко сидела возле него, едва удерживая в глазах слёзы — взгляд голодный, ищущий. Прав Кузька, прав… Но что же делать? Взялся за гуж — не говори, что не дюж…

Поколебавшись немного, он обнял её и задумчиво прижался щекой к её щеке. Метнул взгляд на Кузьку — тот еле заметно кивнул ему головой.

«Ну и чёрт с ним, — подумал Тассадар, — Не стоит портить праздник. Там потом видно будет, а сейчас пусть всё остаётся как есть…»

— ВОлОдя! ВыхОди! — крикнул с улицы голос какого-то пьяного гопника.

Кузька задёрнул шторы. Походя, мелькнул взором за окно — там, в морозных зимних сумерках расстилался своими серыми пятиэтажками микрорайон Сульфат, известный всему Архангельску как одна из самых стрёмных окраин, кишащих самыми отъявленными гопниками.

Но мороз, сугробы, унылые серые дома-развалюхи и пьяные гопники оставались за пределами окна; внутри же Кузькиной квартиры было красиво, тепло и уютно. Мягко переливалась гирляндами в углу живая ёлка, на столе мерцали свечи, а стены и шторы окна были украшены мишурой и снежинками, искусно вырезанными Кузькой из блестящей фольги.

— Кузь, а Кузь! Тащи гитару, — распорядилась Олива, что сидела на диване рядом с Тассадаром, — Давайте устроим вечер живой музыки! Будем петь под гитару разные песни…

— Олива! Я тебя умоляю, — Тассадар досадливо поморщился, — Ну какие из нас певцы? Оставь это: я не люблю самодеятельности.

— Почемууу? — девушка жеманно надула губы, — Ну один разочек, ну ещё и будет, — она поцеловала парня в губы и повернулась к Кузьке: — Кузь, давай из Цоя что-нибудь.

— «Группу крови»? — спросил Кузька, настраивая гитару.

— Неее, только не «Группу крови», — Олива дёрнулась при воспоминании, как год назад у Салтыкова пели эту песню под караоке, — Давай что-нибудь другое.

Кузька кивнул и принялся подбирать аккорды «Кукушки». Все молчали.

— Ну, что ж не поёте? Кузь, ты пой, а я подхвачу потом.

Кузька, выдержав аккорд, начал тихо подпевать, и замолчал, как только вступила Олива. Больше никто не пел, лишь Кузька молча перебирал струны. Олива же пела самозабвенно, сидя на коленях у Тассадара спиной к нему, и поэтому не видела выражения его лица, которое по мере песни становилось таким, будто его заставили проглотить что-то очень невкусное.

— Солнце моё, взгляни на меня,

Моя ладонь превратилась в кулак…

Олива, не оборачиваясь к Тассадару, допела песню до конца. Кузька, видевший лица их обоих, зажал руками струны.

— Ну что, ещё раз на «бис»? — он лукаво подмигнул Тассадару.

— О нет! — воскликнул тот.

Это вырвалось у него против воли. Кузька убрал гитару, а Олива, догадавшись наконец, что её пение произвело на Тассадара отнюдь не приятное впечатление, сконфуженно замолчала и отодвинулась на край дивана.

— Ты что, обиделась?

Олива промолчала, поджав губы.

— Прости, я не хотел тебя обидеть, — сказал Тассадар, — Просто мне в наследство от папочки достался стопроцентный слух, и я не переношу фальшивое пение и фальшивую музыку.

— Неужели я действительно так плохо пою?

— Отвратительно, — усмехнулся он, целуя её в губы.

Олива вырвалась.

— Больше я никогда, никогда не буду петь, до самой смерти, слышишь? Никогда!

— Не напрягайся, — сказал Тассадар, — Попробуй лучше вот эти рождественские козули. Ты ведь никогда их не ела?

Олива хмыкнула, однако взяла из рук Тассадара козулю — особый рождественский пряник, национальное угощение архангелогородцев. Несмотря на то, что Олива вот уже третий год праздновала святки в Архангельске, она ещё ни разу в своей жизни не пробовала козуль, хоть и слышала о них — её архангельские друзья прожужжали ей все уши, расхваливая особую рецептуру приготовления этих козуль и их какой-то редкий, неповторимый, тонкий вкус. Некоторые уверяли, что козули имеют кофейный привкус, несмотря на то, что кофе в их составе не было и в помине. Салтыков на прошлый Новый год обещал угостить Оливу и Аню козулями, но конечно же своего обещания не сдержал.

— Да, Олива, попробуй эти козули, — подхватил Кузька, — Их испекла моя мама.

— Так вы говорите, они имеют вкус кофе? — спросила москвичка, вертя в руках пряник в форме петушка.