— Она сейчас как Афродита, — говорил жене доктор Блэк, — вышедшая из пены морской. Это такое очарование!

Миссис Блэк не переставала удивляться, до чего все-таки мужчины впечатлительны — даже врачи! Нет, в самом деле, чем они отличаются от продюсеров шоу-бизнеса, восторженно разевающих рот при виде поп-звезды, которую они сами же и сотворили? Поглощенная этими мыслями, она одновременно участвовала в сложных манипуляциях, целью которых было втащить в сад огромную клетку: в клетке лежал накачанный транквилизаторами, внушительных размеров и дружелюбного вида белый медведь, живой символ Общества спасения медведей, взятый напрокат в Северных территориях.

Мисс Хантер запаздывала. Молодой шофер-калифорниец, отряженный за нею в бледно-сиреневом больничном лимузине, повез ее окружной живописной дорогой, чтобы она могла насладиться красотами здешней природы. Мистер Чингиз, слегка взревновав и к тому же опасаясь, что интимные части тела пациентки еще не полностью восстановились после операции, переусердствовал с шампанским и привел в смущение остальных гостей — в основном представителей медицинских кругов. В этих местах было сосредоточено множество частных клиник. Земля стоила дешево, и ландшафт радовал глаз.

— Я ее Пигмалион! — кричал он. — Я создал ее! А она холодна, как лед — как лед! Где та Афродита, которая вдохнет в нее жизнь?

Он обвел глазами почтенное собрание в надежде увидеть ту, что была бы еще прекраснее, чем его собственное творение, но никого, достойного внимания, обнаружить не удалось — один только белый медведь бесформенной тушей громоздился в кухне. Он сделал миссис Блэк строгое замечание за то, что зверя выпустили из клетки, но миссис Блэк большой беды в том не видела.

— Все зло от человека, — сказала миссис Блэк запальчиво. — Не тронь зверя, и он тебя тоже не тронет.

Мисс Хантер и медведь были задуманы как два главных номера программы, а между тем мисс Хантер все не появлялась. Наслушавшись мужниных рассказов о клинике, миссис Блэк приготовилась увидеть этакого франкенштейновского монстра в юбке, с кусками скальпа, скрепленными железными болтами. У миссис Блэк даже вошло в привычку называть мужа Франкенштейном, приветствуя его утром за завтраком или укладываясь с ним вечером в кровать: «Спокойной ночи, Франкенштейн». Они поженились, подхваченные вихрем идеализма, каждый своим: она была одержима идеей спасти дикую природу планеты, он — избавить человечество от болезней. Теперь они жили в доме с сиреневыми занавесками на огромных, во всю стену окнах с видом на пустыню, и он изо дня в день совершал над природой насилие, вместо того, чтобы гармонично в ней существовать; и дети их, ничем не отличаясь от других, ели говядину и свинину; и весь мир, и люди, и животные, катился в тартарары.

Мисс Хантер наконец прибыла. Все головы разом повернулись ей навстречу. Миссис Блэк выступила вперед поприветствовать гостью. Та была одета в платье из золотой парчи — туалет, который показался верхом безвкусицы хозяйке дома, предпочитавшей появляться в дорогих, сшитых на заказ джинсах и батистовых блузках; платье плотно обнимало грудь и талию, а от бедер пышными складками, опускалось почти до пола, позволяя разглядеть только туфли весьма внушительного размера. Коротенькое меховое болеро и одна-другая золотые ленточки на плечах искусно прикрывали шрамы, но догадаться об этом, честно признала миссис Блэк, могли разве только те, кто был посвящен в ее тайну. Миссис Блэк показалось, что она видит перед собой ожившую иллюстрацию из какого-то старого выпуска «Эсквайра», самого модного журнала ее юности: несбыточная мужская фантазия, ставшая явью.

Мисс Хантер сказала, что ее познабливает, и она пока не будет снимать мех. У нее был приятный низковатый голос. Груди ее, довольно широко расставленные, посередине разделялись ложбинкой, и те, кто был ростом пониже, волей-неволей упирались туда глазами. Мужчины пялились на нее, обступая со всех сторон, и снова пялились, а кто посмелее, пытался увлечь ее в сторонку и назначить свидание, но она отказывалась, очень мило объясняя, что временно «изъята из обращения», и просила их не обижаться на нее и не ревновать. Легко сказать!..

Миссис Блэк заявила доктору Блэку:

— Это форменное издевательство над женщинами.

Самое смешное, что в ней нет ничего особенного, кроме роста — и того, как я понимаю, скоро не будет. Нет, ни ты, ни все твои приятели — вы не врачи. Обрезали человека со всех сторон и довольны.

— Мы только выполняли ее желание, — защищался доктор Блэк.

— Думаю, — сказала миссис Блэк, — она рассуждала примерно так: не можешь одолеть всех — стань как все.

— Давай прекратим этот разговор, — сказал доктор Блэк с явным неудовольствием. — На твоих глазах вершится живая история медицины, но тебя ведь ничем не проймешь. Не понимаю, зачем надо было выпускать медведя из клетки!

— Не тронь медведя, — провозгласила миссис Блэк, — и он тебя тоже не тронет.

Мистер Чингиз поворачивал перед собой мисс Хантер, как ваятель, придирчиво оглядывающий свое новое творение. Он остался доволен: ее глаза лучились и сверкали, губы влажно блестели. Вот она подняла бокал с шампанским, отпила, смакуя. Он знал, что челюсть у нее пока еще болит при малейшем движении, но она слишком горда и слишком своенравна и поэтому будет скрывать свою боль. Только иногда, словно по привычке, она негромко вздыхала: полувздох-полустон, вдох и выдох, — слабый звук, похожий на тот, который удрученная горем женщина издает в объятиях возлюбленного; в нем слышались мука и избавление, отзвук страшного прошлого и предчувствие греховного будущего.

Широкие окна были распахнуты настежь; занавески колыхались в душном ночном воздухе. Он любил ее. Он знал, что никогда не дождется ее благодарности. И уже смирился с этим. Он создал ее, как мать создает дитя — сознавая, что это будет не копия ее самой, но самостоятельный человек, со своими мыслями и чувствами. А всякий нормальный, правильно взращенный ребенок всегда достаточно безразличен к родителю.

— Вам нужно выйти за меня замуж, — сказал он ей. — Мы должны завести детей.

— Зачем мне дети? — возразила она. — Меня интересует только настоящее, до будущего мне дела нет.

Доктор Блэк, услыхав, как мистер Чингиз предлагает их подопечной руку и сердце, возмутился бессовестным поведением коллеги, который коварно, хотя и без видимого успеха, использовал свое преимущество — свой холостяцкий статус. Оскорбленный в лучших чувствах, он попытался как следует врезать мистеру Чингизу, но промахнулся и только сшиб с него очки, а сам упал на блюдо с вегетарианским салатом из зеленого горошка под густым соусом карри с орехами. Раздался грохот падающих бутылок и звон бьющихся бокалов, и кто-то из гостей, испуганно отскочив в сторону, наступил на очки мистера Чингиза и раздавил их в лепешку.

Шум и звон достигли слуха белого медведя и вывели его из ступора. Он встал на ноги и для начала ознакомился с содержимым кухонного шкафа, перевернув там все вверх дном и вывалив на пол все запасы муки и риса. Он еще немного пошарил вокруг, а потом привалился к наружной двери, ведущей в сад позади дома. Под его тяжестью дверь открылась, и он кубарем выкатился в ночную тьму, не обратив, как ни странно, никакого внимания на гостеприимно распахнутую дверь родной клетки, при виде которой всякое нормальное животное должно было бы радостно запрыгнуть внутрь, не чая поскорей оказаться дома.

Гости испуганно заметались и завизжали.

— Он никого не тронет! — пыталась перекричать всех миссис Блэк, но кто-то тем не менее настоял, чтобы вызвали полицию. Этот кто-то был человек армейский, из воинской части, расположенной по другую сторону эскарпа, где обширные участки пустыни использовались в военных целях, в частности, как ракетные полигоны — здесь, несомненно, крылась одна из причин, почему цены на землю в этих местах были такими доступными. Иногда странное зарево вдруг разливалось по небу, даже средь бела дня, — тут всякому становилось не по себе, не говоря уже о слабонервных.

Прибывшие полицейские изъявили готовность немедленно начать поиски сбежавшего зверя, который, как они заверили, при обнаружении будет застрелен на месте. За время своего турне по Соединенным Штатам, сообщили они миссис Блэк и всем ее гостям, он задрал четырех собак и покалечил двоих детей (по счастью, не смертельно) и попортил имущества на четверть миллиона долларов.

Миссис Блэк, намечавшая провести сбор пожертвований в самом конце вечера, поняла, что теперь об этом можно забыть и что вообще весь этот светский прием — против которого ее душа восставала изначально — с треском провалился. Гости один за другим уже потянулись к выходу и, судя по тому, как они сверхлюбезно прощались с хозяевами, завтра о происшедшем будет с хохотом говорить вся округа. Только мисс Хантер, разумеется, уходить не спешила.

— Ну, теперь-то вы довольны? Убедились наконец? — говорил доктор Блэк этой белокурой, жеманной куколке на длинных ходулях. — Из-за вас дерутся солидные мужчины. Не трогайте вы свои ноги, оставьте все как есть! Вы и так хороши, вы пользуетесь успехом, вы можете прийти в компанию и всех взбудоражить. Вы девушка из рекламной сказки — мечта лысеющего бизнесмена. Убрать лишнее с бедер, сделать постройнее икры — это пожалуйста. Только не надо трогать кости! Одумайтесь, пока не поздно! Заплатим специалистам отступного и дело с концом. Поймите же, вы рискуете — жизнью рискуете!

Мисс Хантер посмотрела на доктора Блэка и покачала головой.

— Ах вы, негодник! — сказала она, в точности как говаривала Мэри Фишер, когда-то очень давно. — Зачем вы разбили очки мистера Чингиза?

— У него есть другие, — оправдывался доктор Блэк, чуть не плача, и мисс Хантер, под носом у миссис Блэк, увлекла его на балкон, и там они сидели, обнявшись, будто никакой миссис Блэк не существовало в природе, и звезды в черном бархате неба горели как фонари. Именно так, в былые дни, повела бы себя Мэри Фишер.

Миссис Блэк, перемывая в кухне бокалы, твердо решила никогда, никогда в жизни не устраивать больше званых вечеров, более того, развестись с мужем и в следующий раз выйти замуж за человека, который, по крайней мере, не будет лицемерить, — может, даже за военного, в общем, за кого-нибудь, кто понимает, насколько отраднее просто вступить в бой и умереть за общее дело во имя великой идеи, чем всю жизнь влачить существование мелкого шкурника и обывателя. Между тем доктор Блэк повез мисс Хантер назад в клинику, напоследок отчитав миссис Блэк за непростительное хамство, которое та проявила в адрес его гостьи.

32


В Высокой Башне пусто и тихо, только ветер, шелестя, проносится по лестницам, вверх-вниз там, где раньше красовалась большая парадная дверь, сейчас была пустота. В эту дверь не так давно постучала Руфь, и в ответ залаяли доберманы, и предатель Гарсиа впустил ее в дом, и это было начало конца. Ветер свободно вырывается наружу через разбитое окно — может, даже не одно. Наверное, какой-нибудь перекупщик ехал мимо и прихватил с собой антикварную дверь, а вездесущие мальчишки кидали в окна камни для потехи. Покинутые дома у всех вызывают недобрые чувства. И правильно. В них чудится приговор всем надеждам и чаяниям. Рушатся стены — рушатся нравы, и наоборот. Никто не верит табличке «Продано», налепленной поверх щита с надписью «Продается». Башня торчит теперь на самом краю скалы, а скала осыпается. То ли скала незаметно отодвинулась назад, от моря, то ли башня подалась вперед, навстречу ему. Смотреть и то жутко.

Какое-то время по комнатам сновали мыши, а блохи, за неимением кошки и собак, набросились на старинные ковры — они шевелились и подрагивали, будто живые. Но теперь и паразитов не стало. Слизнякам пока раздолье на каменном кухонном полу.

Наверное, раньше было лучше. Наверное, что угодно лучше — лишь бы не полный покой.

Мэри Фишер доживает в больнице свои последние дни. Волосы у нее после химиотерапии все выпали. Гарсиа и Джоан уехали, и ребенка своего увезли — теперь он здоров: на последние деньги Мэри Фишер его удалось избавить от врожденного недуга. Они уехали, чтобы отныне жить вместе с матерью Гарсиа в Испании, утешать ее в старости, благо ее сынок в лучшие времена сумел накопить да наворовать немало денежек.

Никола живет в деревне с некой Люси Баркер, учительницей физики из ее школы. Никола любит только женщин. Энди работает механиком в гараже. Хозяин взял его к себе в дом из жалости. Энди ничем не выделяется среди деревенских мальчишек: часами топчется на улице и робко бредит о жизни, иметь которую ему не суждено.

Я побывала в Высокой Башне после того, как мне переделали нос: проехала через деревню в своем «роллс-ройсе» и по чистой случайности увидела Энди у его гаража — он вынырнул из-под машины в замасленном комбинезоне. Я узнала своего сына, но ничего не почувствовала. Он больше не имеет ко мне отношения. И я специально остановилась возле дома, где живет Никола, и дождалась, когда она вышла: лоб она морщит, как Боббо, а фигурой в меня. Она ходит сутулясь и глядит исподлобья, но при этом как будто живет с миром в ладу. Никогда ей не стать дьяволицей. Моих детей смыло волной и унесло в пучину заурядности, им уже не выплыть, они вернулись туда, откуда вышли: они ничем не выделяются из толпы и, как мне кажется, вполне довольны жизнью.