Наталья Соловьёва - Жизнь за ангела

 Животик у Инги округлился, ребенок рос, и он становился все заметнее. Малыш уже толкался, и каким было чудом почувствовать это! Я впервые стал осознавать свою ответственность и привыкать к этой мысли, что стану отцом. Мы часто разговаривали, думали о том кто у нас будет, как его назовем. Мне хотелося мальчика и я думал об этом.

  - А что если будет девочка? – говорила мне Инга.

 - Тогда ты сама  ее назовешь. Нет,  обязательно будет мальчик! - Я хотел назвать его Пауль.

  В этот день было все как обычно, но вскоре Инге стало плохо, начались схватки, на две недели раньше срока. Она кричала, плакала, мы, как могли с фрау Мартой успокаивали ее.

 Я выбежал на улицу, поймал первую же попавшуюся машину и попросил отвезти в больницу. Ингу положили на каталку и увезли в операционную. Перед этим я успел пожать ей руку, а она последний раз посмотрела на меня.

  Потянулись долгие часы ожидания, после чего вышел врач и сказал, что Инга умерла.

 - У вас девочка, - сообщил он.

 - А Инга? Что с ней?

 - Мы сделали все что могли, у вашей жены было слабое сердце. Самой рожать ей было нельзя, это был единственный шанс, мы дали ей наркоз, но она его не выдержала.

 Я был вне себя от горя, чуть не сошел с ума, не мог прийти в себя целый месяц, готов был наложить на себя руки.

  Девочку забрали домой, она была такой маленькой, что страшно было взять ее в руки. Я назвал ее Катарина. Ребенок все время плакал, а я не знал, что с ней делать. Не хватало материнского молока, а от искусственных смесей у ребенка болел живот, это был настоящий кошмар! Хорошо, что теща брала на себя многие заботы.

 Первого сентября, 1939 года я был дома, у мамы, еще не успел уехать на занятия, решив остаться на выходные. Из сообщения по радио мы узнали, что Германия напала на Польшу - началась вторая мировая война. Не скажу, что это известие меня обрадовало, в Польше остались родственники, и я за них переживал, а мама боялась за брата и за меня.

  - Мама, немцы в Польшу вошли - это война. А если меня в армию заберут? Что делать?

  Мама заплакала.

  - Не знаю сынок. Мне некуда тебя спрятать, теперь даже в Польшу нам не сбежать.

 - Говорят, в Берлине есть еще коммунисты, в Польше наверняка ополчение соберут.

 - Ты погибнуть хочешь? Заберут в гестапо, отчим первый тебя продаст. Ради Бога, не связывайся ты с ним.

 - А где он?

 - Не знаю, ушел куда-то. На работу, сегодня пятница.

 - Мама не плачь, может все обойдется. Он учиться еще не закончил, - попыталась успокоить сестренка.

 - Мама, я послезавтра в Берлин, на занятия надо, да и дочку свою не видел. Инга умерла, а я про нее забываю.

 - Только будь осторожен, я очень тебя прошу! Не связывайся ни с кем.

 - Хорошо, не буду. Честное слово!

  В воскресенье, я уехал в Берлин, чтобы вновь приступить к занятиям в понедельник.

 На третьем курсе, я уже работал в немецкой газете, самостоятельно брал интервью, искал темы для публикаций, писал статьи, занимался переводами, зарабатывал до четырехсот марок. Почти все свои деньги тратил на дочку, покупал ей одежду, игрушки, да и самому оставалось немного, чтобы одеться, купить ботинки.

  К тому времени окончательно восстановилась нацистская диктатура, перекрыли свободу слова,  установили жесткую цензуру, журналистам затыкали рты. Какого же было работать, начинающему журналисту в таких условиях? Я наблюдал за всем что происходит, видел все изъяны, все недостатки, понимал, к чему катится мир, но не мог этого остановить, я даже написать об этом не мог. Боже упаси, критиковать национал-социалистическую партию! Оставалось только театральная критика. Светская хроника, сплетни, и прочая чепуха. Пронырливый, шустрый и наглый, как подобает представителю прессы, я везде успевал. Волка ноги кормят!

  Однажды мне удалось взять интервью и автограф у самой Марлен Дитрих. С приятелем, мы пришли на один из ее концертов. Было много народу, все места были заняты, само собой разумеется, на почетных местах сидели представители верхушки, влиятельные и приближенные к фюреру члены нацистской партии.

  Марлен была превосходна, блистательна! Я преклонялся перед ее талантом. После бурных оваций, аплодисментов, свистов, продолжительных криков «Браво!», я решил, что возьму у нее интервью, чего бы мне это не стоило, даже поспорил об этом с приятелем.

  - Тебя не пустят в гримерку! Смотри сколько людей, там же охрана!

 - Вот увидишь!

  Сказав это, я нырнул в толпу народа, протиснулся к буфету и купил бутылку самого дорогого французского вина, предположив, что Марлен его обожает. У гримерки меня остановили, хороший мордоворот, в черном кожаном одеянии.

  - Молодой человек! Стойте! Сюда нельзя!

  На секунду я оторопел.

 - Я из обслуживающего персонала, меня просили принести госпоже вина.

  Охранник внимательно осмотрел бутылку, обыскал меня, пошныряв по карманам.

  - Пройдите.

  Меня пропустили в гримерку. Марлен сидела перед зеркалом, поправляла макияж. На ней была атласная, шелковая накидка, поверх концертного платья, с длинными рукавами, похожая на пеньюар, в волосах  серебристая заколка, украшенная камнями, державшая ее белокурые пряди. Она обернулась.

  - Кто вы?

 - Простите, меня просили доставить вам бутылочку французского вина.

 - Я не просила.

 - Это подарок, от одного из ваших поклонников.

 - Подарок? Хорошо, поставьте его на столик… Интересно от кого?

 - Он не представился. У вас столько поклонников, что невозможно сосчитать! Должен признаться я в их числе. Если можно, разрешите взять у вас интервью, для немецкой газеты.

 - Журналист?! Молодой человек, вы нахал! - возмутилась она, - Но учитывая вашу настойчивость… Хорошо...

  Взять интервью у Марлен, оказалось большой удачей, потому что жила она в США, а вернулась в Европу, только в 1939, для съемок очередного фильма «Дестри снова верхом», где играла с Джеймсом Стюартом. Это была очень короткая и мимолётная поездка в Берлин. Марлен была антифашисткой, поэтому на Родине её считали предательницей. На предложение Геббельса вернуться в Германию в 1937 году, она ответила отказом. Не смотря на это, фашистская верхушка её обожала. Выступить и дать концерт её едва умолили! Так что даже представить нельзя как мне повезло.[1]

  Мы беседовали пятнадцать минут, на интересующие нас темы. Я принес  материал  в газету, отчего мой редактор был в восторге! В последствии мне хорошо за него  заплатили.

  - Ваши статьи, касающиеся театральной постановки, а также светских новостей и сплетен, заслуживает внимания. Должен сказать, что у вас не плохо получается, но последняя статья, где вы пишете о собрании национал-социалистической партии, и разгоне мирных демонстраций  не пойдет! Я не могу ее опубликовать.

 - Это почему? У нас демократическое государство,  об этом надо говорить!

 - Демократическое? Вы заблуждаетесь, давно уже нет! По всей Германии установлена гитлеровская диктатура. Вы не знаете, что действует жестокая цензура?

 - Да, вы правы. Знаю, но об этом нельзя молчать! Я не могу спокойно смотреть, как обманывают немецкий народ! Зачем Германия напала на Польшу? А дальше? Уничтожают ценнейшие культурные ценности, сжигают литературу! Зарубежных и даже немецких  классиков, Пушкина, Толстого, Гегеля и Гете!

 - Вы смерти моей хотите? У меня жена и двое детей. Мою редакцию закроют, лишив меня последнего куска хлеба, вдобавок уничтожат меня и всю мою семью. Не ужели вы сами не боитесь? Вас же могут забрать в гестапо. Послушайте, вы очень смелый и умный молодой человек, но вы еще слишком молоды, неопытны и наивны.

 Шел 41-й год… Наступила весна, конец апреля, я почти окончил учебу, впереди выпускные экзамены. На неделю я приехал домой, отдохнуть, за одно подготовиться.

  - Мама! Мама!

 - Сынок! – мама встретила меня с распростертыми объятиями, – Ты приехал надолго?

 - На неделю. Осталось совсем чуть-чуть, только сессию сдать. Получу диплом журналиста, со знанием иностранных языков. Может работу, еще, где найду? В дипломаты подамся! Летом практика, нас отправить на стажировку в Советский Союз обещали.

 - Это правда?! Молодец сынок! Сколько же ты у меня языков знаешь?

 - Четыре! Польский, русский, английский, немецкий. Даже французский немного.

 - Какой же ты у меня умный!

 - Я даже кое-что заработал переводами.

 - Ты устал  с дороги, садись, поешь. Скоро Хельга придет, обрадуется.

  Придя домой, едва меня приметив, Хельга тут же с разбегу бросилась мне на шею.

  - Ганс!

 - Тише! Задушишь!- я обнял сестренку.

  Хельге почти пятнадцать! Совсем большая, невеста выросла и красавица. Фигурка ее округлилась, появилась грудь, только была еще худенькой.

  - Ганс, братик, я так соскучилась! Я надеюсь, ты не уедешь так быстро.

 - Неделю буду дома, потом экзамены. Надо готовиться. А где твой отец?

 - Сейчас на работе. Вряд ли рано придет, он напивается каждый вечер в пивной, а потом ругается с мамой.

  Я вздохнул, значить ничего не изменилось. Все одно и то же! Вечером пришел мой отчим, мама открыла дверь.

  - Я не ждала тебя так рано.

 - Почему?

 - Ты всегда приходишь поздно, я к этому привыкла.

 - Чьи это ботинки? У нас кто-то в гостях, развлекаешься, пока меня нет?!

 - Ганс приехал. Будет готовиться к экзаменам. Только не ругайся с ним, я очень тебя прошу.

 - Где он?

 - В комнате, наверное, уже спит.

  Рихард ввалился в мою комнату.

  - Ганс! Ты еще не спишь?

 - Нет, не сплю, - ответил я.– Что тебе надо?

 - Поговорить. Расскажи, что там в Берлине? Гитлера видел, нашего фюрера?

 - Нет, не видел. И не хочу на него смотреть.

 - Ты еще не вступил  в ряды нашей национал-социалистической партии?

 - Нет.

 - Почему? Когда вся Германия поднимается на борьбу с коммунистами и евреями?

 - Меня это мало интересует.

  Претензии отчима уже стали меня раздражать.

  - Ты только и можешь, что писать свои никчемные статейки. Разве большевики не отобрали у твоего деда все, что у него было, выгнали из России?  Ты их защищаешь? Подожди, мы еще им покажем!

 - Оставь меня, я сегодня с дороги, устал и хочу спать.

  

 Днем, я решил до обеда позаниматься, перерыл все тетради и литературу.

  - Ты конспекты мои не видала? - спрашивал маму. - Куда я их дел? Послезавтра зачет. -Наконец-то нашел, - Вот они! Вот растеряха!

  Мама смотрела на меня с восхищением.

  - Какой ты у меня уже взрослый! Ты бы поел, что-нибудь?

 - Потом, не хочу! Заниматься надо.

  Откусив кусок яблока, я начал писать, пытаясь сосредоточится. В это время  вошел отчим.

  - Я есть хочу, голодный как волк, - произнес он с порога.

  Мама накрывала на стол.

  - Я сейчас, только разогрею…

  Он подошел ко мне, потрепал меня по затылку.

  - Что? Учишь студент?

  Я сделал вид, что занят делом, стараясь не обращать на него внимания.

  - Ты чего молчишь? Я тебя спрашиваю? Отвечай!

 - Не видишь, я занят. Экзамены скоро, – отвечал я как можно спокойней.

 - Ну-ну! – он похлопал меня по щекам и отошел.

 - Рихард, не видишь, он учит? Не трогай его, – вступилась мама.

 - А ты молчи! Тебя никто не спрашивал! Скажи спасибо, что еще на улицу не выкинул и кормлю тебя вместе с твоим щенком!

  Оттолкнув мою маму, он молча, не доев свою тарелку, хлопнул дверью и вышел вон.

  - Слава Богу, ушел! Урод!  Долбанный солдафон, сволочь нацистская! – процедил я сквозь зубы, – Если мог бы убил!

 - Что ты сынок! Не надо, нас всех расстреляют.

  Едва за окном стемнело, послышался стук.

  - Кто там? – спросила мама.

 - Это отчим пьяный напился, того гляди, дверь выбьет! – вскочил я с кровати, надевая штаны.- Опять этот Рихард! Господи помоги! Когда же ты отвяжешься от нее? Шел бы ты на войну, там тебя и прибили бы!

 - Открывай! – Он орал во всю глотку и пинал дверь ногами. – Ты что, оглохла?

 - Опять напился? Сколько можно? – мама была в слезах.

 - Молчи, польская шлюха! Еще раз вякнешь, я тебя и ублюдка твоего зашибу, ничего мне за это не будет! - он ударил мать по лицу.