Очень кстати вспомнилась причина, по которой я остригла волосы. Пока я ходила в детский сад, мама каждое утро упражнялась на мне в плетении французских кос. Но как только она выходила за порог, воспитательница усаживала меня на табурет и распускала весь этот ужас. А еще велела врать, что переплели меня после тихого часа, потому что иначе велик был риск нарваться на скандал. Когда я пошла в школу, ритуал ежедневных издевательств над моими волосами продолжился, и в середине первого класса учительница оставила меня после урока для разговора. Она велела попросить маму меня постичь, потому что на нее, в отличие от ребенка, разумные доводы не действовали.

Когда подросла сестра, я взяла на себя ответственность за ее прическу. Мама, конечно, сопротивлялась (две косички — слишком просто для такой красивой девочки!), но тщетно. Стоило ей соорудить на голове у Поны очередное воронье гнездо, я брала в школу расческу и переплетала сестру перед уроками. Мои аккуратные и бесхитростные кося вряд ли могли испортить «красивую девочку» сильнее, чем торчащие то тут, то там петухи и забытые прядки волос по бокам. Годам к одиннадцати сестра научилась красиво заплетаться сама, а в память об этих баталиях осталась разве что психологическая травма.

— Надо было позвать Иришку! — проворчала я, отругав себя за непредусмотрительность. — Она по пятнадцать свадеб за год посещает, всяко лучше было бы.

— А знаешь все почему? — тут же ощетинилась мама. — Потому что ни одна из моих дочерей еще не вышла замуж! — не успокоилась мама.

— Мам, извини, но это ни при чем. Просто у тебя руки не из того места.

Судя по выражению лица, большего оскорбления маме я нанести не могла.

— У тебя же был такой хороший мальчик. Добрый, порядочный. Вот зачем ты с ним рассталась? — понеслась шарманка.

— Мам, он в армии, — напомнила я.

Разумеется, я не рассказывала ей о нашем разрыве. Я же не самоубийца. Для нее Ванька должен был оставаться в армии два года, потом прийти и «бросить» меня, пару месяцев поискать от поминания «всех мужиков — сволочей», а затем остаться в далеком прошлом.

— Так надо было ждать, а не фыркать. Подумаешь два года вместо одного! С твоим характером и в таком возрасте другого уже не найти, — «приласкали» меня, двадцатипятилетнюю старушку.

Я в шоке открыла рот и уставилась на Лону, которая крепко зажмурилась, молитвенно сложила руки и начала шептать, вроде бы «прости, прости, прости».

— А ты все это заслужила! — мстительно сообщила я сестре, с особым удовольствием разглядывая ее волосы, которые из-за обилия лака для волос торчали чуть ли не параллельно полу.

— О чем ты говоришь? — не догадалась о причинах сама, но вдумываться не стала, и со своих любимых рельсов не сошла: — Он и тебе помогал, и Илоне, и вообще сплошь положительный юноша. Разве что в армию зря отправился. А вдруг его пристрелят или глаз выбьют. Представляете, у моей коллеги их бухгалтерии сыну в армии выбили глаз.

— И он теперь ходит с повязкой, как пират? — воодушевилась я. — Или с протезом.

— Уля! — возмутилась мама и укоризненно на меня уставилась. — Кто же спрашивает такие вещи?!

— Уля, — вмешалась Понка, пока мы не сцепились снова. — Ты сегодня снова весь день занималась Новийским? — переход темы получился очень грамотным. Ничто, кроме упоминания другого мужчины не удержало бы внимания мамы.

— Это кто? — тут же оживилась мама.

— Один политик. Коллега нашего директора, — продолжила Лона, а мама скривилась.

— Ни к чему ей политик. Они все скользкие.

Я украдкой показала сестре большой палец. Но до прощения было ой как далеко!

— Он посадил в тюрьму собственную жену, представляешь? — продолжила Лона. — Она спуталась с каким-то жуликом, нарушила закон, и Новийсий сдал обоих властям.

— Какой некультурный человек! — возмутилась мама. — Мужчина должен защищать свою женщину, даже самую непутевую!

Я зажала рот, чтобы не рассмеяться в голос. Хотя, если не знать Сергея, со стороны его история выглядела далеко не ангельски.

— Вы обе должны потребовать у этого директора, чтобы он не принуждал вас общаться с таким человеком! — безапелляционно заявила она.

— Мам, да брось, — усмехнулась я, пока Лона аж тряслась от сдерживаемого смеха. — Он меня не обидит.

По каким-то космическим причинам я была на сто процентов уверена, что права. Мне и в голову не приходило, что Сергей способе причинить мне какой-то вред. Но, увы, мало кто разделял мои убеждения.

— Жену обидел, а тебя — нет? — фыркнула мама. — Не странно, что будучи такой наивной ты до сих пор ходишь в девицах!

— У меня там на плите убегает. Салат.

Сестра, не выдержав, прыснула, а я спешно ретировалась, пока мама не сообразила, что над ней издеваются.


К концу рабочей недели я малодушно достала из принтера листок свежей бумаги, собираясь писать заявление об увольнении. Один из риелторов Новийского пообещал обратиться в полицию с жалобой на телефонное хулиганство. И не на Гордеева, который явился устроителем этого импровизированного террора, а на меня — безвредную подчиненную, которой не было дела до того, кто и какую недвижимость собрался приобрести. И только я успокоила расшатанные нервы валерьянкой, как в приемную явился Новийский с бутылкой шампанского, чтобы отпраздновать «удачное приобретение». Решил порисоваться своим успехом перед Гордеевым. А вот о том, что меня после этого обязаны были четвертовать, он, очевидно не подумал.


Гордеев, к его стыду, так ни о чем и не догадался, и потому сделка по продаже будущего ресторана прошла без сучка, без задоринки. Полагаю, не последнюю роль сыграло в этом удивительное актерское мастерство Александра Крюкова, который пришел в ГорЭншуранс «угрожать» Николаю Давыдовичу иском по поводу сорванной покупки бара. Я видела эту сценку только в записи, но вопли мужчины о том, что он засудит Гордеева, звучали очень убедительно.

Николай Давыдович, однако, принял новость с пугающим спокойствием. Целый час я прислушивалась к непринужденному смеху за стенкой, поглядывая на таящий в себе огромные перспективы пустой лист бумаги. И успокаивала себя тем, что даже если все закончится плохо, меня никто не покалечит.

Но только минуло шесть часов вечера, и я выключила компьютер, намереваясь позорно сбежать, как Гордеев высунулся из кабинета и велел мне задержаться. Разочарованию не было предела. В кабинет меня никто не приглашал, но мне удалось заметить, что бутылкой шампанского не побрезговали, ибо стояла она под столом. Пустая.

— Что вы, Сергей Афанасьевич, — услышала я издевательское. — Раз уж моя помощница ухитрилась прошляпить сделку, пусть теперь доставит вас домой с комфортом!

В тот момент я поняла, что за «оплошность» свое еще получу и очень расстроилась. Да, в своей травле Новийского он был неправ, но терять его доверие не хотелось. Стало так неприятно, будто я его предала. А впереди еще маячили три выходных дня, за которые мне предстояло измаяться в ожидании кары начальственной. Ведь Николай Давыдович не из тех, кто прощает даже в мелочах, а я уже второй раз пустила коту под хвост дело всей его жизни…

Дожидаясь, пока мужчины наговорятся и прикончат выпивку, я лениво раскладывала на телефоне пасьянс, мысленно уговаривая себя успокоиться. И провела за этим занятием минут сорок пять. Но жаловаться было бы глупо, ведь, можно сказать, отделалась малой кровью. Когда они выходили в приемную, Гордеев уверял гостя, что с удовольствием бы отметил знаменательное событие, но, увы, у него уже есть планы. Вот если бы предупредили заранее… Новийский, не сдержавшись, хмыкнул. А начальник мрачно взглянул на меня и кивнул на Сергея. Мол, вези.

— Вы пристегнулись? — спросила я у внепланового пассажира. — А то по сравнению со мной вы за рулем настоящий профи.

— О, это действительно страшно! — иронично отозвался Сергей. — Пожалуй, я еще и помолюсь.

— Так куда едем? — спросила я, игнорируя шпильку и запуская на телефоне навигатор.

А сама все думала: уволят теперь или нет? И без того паршивое настроение скатилось в глубокий минус, и я пожалела, что не написала заявление, как подумывала. Напряжение быстро превратилось в головную боль, притупив и без того не безупречные реакции. В итоге, от нервов и усталости, я то забывала включать поворотники, то нечаянно включала дальний свет, то слишком резко тормозила.

— Думаете, он меня уволит? — не выдержав, спросила. Ну а что, Новийский и сам виноват.

— Нет, не уволит. Гордеев долго привыкает и тяжело отвыкает. А вы ему, помимо прочего, нравитесь. Но нервы потреплет. Или вы надеялись, что он простит вам мелкий саботаж?

Именно на это я и надеялась, но озвучить мысль постеснялась.

— Для вас эта машина слишком тяжелая, — сменил тему Новийский. — Массивная, не верткая, крупногабаритная. Конечно, она вас не слушается. Машину нужно подбирать под себя, а эта не ваша.

— Вы правы. Это Гордеев настоял, чтобы я ее водила. Она принадлежала Ване, а после ссоры с Николаем Давыдовичем, он отдал ключи и ушел.

— Удивительно, что при таком административном таланте Гордеев каждый раз намеревается посадить за руль неподходящего человека… — задумчиво проговорил Сергей, а я удивилась точности метафоры, но предпочла сменить тему.

— А какая машина подошла бы мне?

— Маленькая, красная… и на автомате, — без запинки ответил Новийский.

При упоминании автомата я попыталась обидеться, но губы так и заплясали, норовя сложиться в улыбку.

— Расскажите мне про Александра Крюкова. Это вы уговорили его устроить спектакль в фойе «ГорЭншуранс»?

— Вы это видели? Он очень переживал, что получилось недостоверно, — с энтузиазмом поинтересовался Сергей.

— Да по нему институт сценических искусств плачет! — воскликнула я и пустилась в рассказ.

К концу поездки настроение несколько улучшилось, и когда Новийский предложил подняться к нему за обещанными книгами, я не почувствовала особой неловкости.

Если до того дня я и могла заподозрить правдивость слов Гордеева о финансовых проблемах Сергея, то после — никогда. Его квартира была обита деревом чуть ли не от пола до потолка. Паркет, панели на стенах, двери, плинтуса, оконные рамы… Так и потянуло заглянуть в ванную комнату, чтобы убедиться, что хозяин и там себе не изменил. Интересно, наверное, вытаскивать из неожиданных мест занозы. От такой мысли пришлось спрятать улыбку.

— Проходите, — любезно предложил Сергей. — В зале на столе лежит проект ресторана, можете посмотреть, что именно вы спасли. А я пока принесу книги.

Не став притворяться, что мне не любопытно, я прошла в «зал» и растерялась. Стол был не один. Да и вообще, отсутствием мебели комната похвастать не могла. Диван, несколько кресел, журнальный столик стояли посередине комнаты напротив телевизора, на ковре, боком к электрическому камину, около окон стоял видавший виды рояль, у стены стоял большой стол с массивным подсвечником и корзиной фруктов, он явно презназначался для приема гостей. Должно быть, предполагалось в случае необходимости сдвинуть мягкую мебель к стене и поставить его в центр комнаты. У противоположной стены стоял, кажется, даже не стол, а секретер, и именно на нем располагался чертежный проект: лист формата А1 со схемой. Подняв голову, я убедилась, что обстановку завершает массивная хрустальная люстра и даже усмехнулась. Обстановка как в романтическом замке… Разве что портрета владельца не хватало.


— Вот, — услышала я голос Сергея, который вошел в комнату с тремя книгами в руках. — Разобрались?

— Простите, меня слишком заинтересовала ваша люстра. Она точно не упадет? — опасливо спросила я.

Новийский, кажется, удивился.

— Если упадет, проектировщики этого здания расплатятся не скоро, — сообщил он и вернулся к схеме: — Во-первых, мы перенесем вход…

И тогда я поняла, что этот зануда непременно попросит краткий пересказ прочитанного. Отделаться не удастся. И если две книги были по размеру небольшими, то третья пугала габаритами.

— Здорово.

— Спасибо, — ответил Новийский. — За помощь.

Осознав, что стою и смотрю на него слишком пристально, я смутилась и опустила взгляд на проект. Надо было уезжать, пока что-нибудь не случилось.

— Я…

— Не хотите это отметить? — бесцеремонно перебил меня Новийский. — У меня есть отличное вино.

— Я бы с радостью, но я за рулем, — напомнила.

— Я знаю, — ответил он.

В попытке понять, что происходит, я сморщила брови и недоуменно тряхнула головой. Ответом мне был тяжелый вздох. И выражение лица у Сергея стало таким, будто у него заболели разом все зубы.

— Ульяна, это вежливый способ спросить, не желаете ли вы остаться на ночь. И психологически легче.