Калерии Аркадьевне сделали укол, потом в разговоре с Анной Сергеевной и Марго медики заявили, что перспективы весьма плачевны. Пожилая женщина сама себя добивает, и, если не обратиться к специалистам, долго она не протянет.

— И кто бы мог подумать… — После того как врачи уехали, а бабушка погрузилась в сон, больше напоминающий глубокий обморок, сказала Анна Сергеевна Марго. — Не ожидала, что мама будет так переживать.

— Почему?

— Ну как… У них, у мамы и бабушки Кати, всю жизнь были прохладные отношения. Ты же в курсе этой истории с иголками… — шепотом напомнила Анна Сергеевна. — И вдруг эти слезы, эти истерики! Не понимаю.

— Я думаю, баба Лера ждала до последнего, что баба Катя скажет ей, что любила ее, что она раскаивается в своем поступке. Они же при жизни бабушки Кати так ни разу и не поговорили об этом, — выдвинула свое объяснение Марго.

— Рита, не смеши. Мама — взрослый человек. Ей семьдесят семь лет, между прочим. А ты про какие‑то уси‑пуси твердишь.

— Вот именно. Она всю жизнь ждала любви от бабы Кати. Ждала и надеялась, что услышит главные слова в своей жизни. Надеялась до последнего — даже когда баба Катя в маразм впала. Все же живая, а вдруг скажет! А тут баба Катя умерла, и бабушке Лере уже не на что надеяться. Все. Поздно. Она навсегда осталась нелюбимым ребенком, от которого пыталась избавиться родная мать.

— Рита, это смешно! — опять упрямо, раздраженно возразила мать.

— Все наши переживания — оттуда, из детства. Вот ты думала о том, что такое истинная родительская любовь? — спросила Марго.

— А, я понимаю, ты намекаешь на то, что я тоже была плохой матерью…

— Истинная родительская любовь — это абсолютное и полное принятие своего ребенка.

— Да, я должна отключить мозг и сказать, что ты — идеальная дочь и я всем довольна. Никакой критики, никаких замечаний, одни славословия в твою честь…

— Мама, ты не понимаешь…

— Я тебя люблю, ты знаешь, но если я тебя и критиковала, то только потому, что хотела сделать тебя лучше! Все, не хочу ничего больше слышать, мне самой успокоительное требуется…

— Ладно, прости, — примирительно сказала Марго. — Я просто пыталась объяснить тебе, что же происходит с бабой Лерой на самом деле… Но я уже о другом хочу сказать. Мне надо уйти. Ненадолго. Очень‑очень важное дело! Ты справишься?

— Иди. Все равно мама пока спать будет.

Марго набрала номер Ивана.

— Алло.

— Иван, это я. Мне надо с тобой поговорить. Срочно. Я же обещала с тобой встретиться…

— Бабушке лучше?

— Нет, но… Мы должны поговорить. Через час встретимся? Где тебе удобнее?

— Давай в городском парке, я там как раз мимо буду проезжать через час.

— На проспекте Мира? Где каток был?

— Нет. В другом парке. В старом парке, — уточнил Иван.

Сердце у нее сжалось…

— Хорошо, договорились.

Марго нажала на кнопку отбоя. В том парке они когда‑то гуляли с Максом, тысячу лет назад. А Иван настойчиво тащился следом за влюбленной парочкой и мешал… И ревновал Риту к старшему брату. Зачем же им теперь, Марго и Ивану, встречаться в этом столь «памятном» месте?


* * *

— Хорошо, договорились, — услышал Иван беззаботный, веселый голос Риты, а затем в ухо ударили короткие гудки.

Интересно, а Рита хоть помнит о том, что старый парк был любимым местом свиданий ее и Максима? Странный разговор. И вообще… Даже голос Марго в телефонной трубке звучал странно, слишком объемно как‑то, непривычно громко. Или это со связью что‑то? Впрочем, не важно.

Место на самом деле как раз подходящее. Они встретятся, и Иван наконец скажет Рите, что не видит смысла в продолжении их отношений. Ни к чему друг друга мучить. Рита ведь не любит его, она только из жалости, из чувства благодарности принимает его ухаживания. А это унизительно.

Поэтому старый парк — идеальное место для их сегодняшней встречи.

Вернее — для их с Ритой прощания.


* * *

В камере следственного изолятора было довольно много народу, что, с одной стороны, раздражало, но, с другой — на Анатолия скоро перестали обращать внимание.

Он лежал на нарах и думал о своей жизни. О том, что столько не успел сделать. И как все глупо закончилось… Вычислили, поймали его — причем не полиция, а тот, Риткин хахаль!

Несколько раз Анатолия вызывали на допрос. Он во всем сознался, а еще сам добровольно поведал о том, как боролся с царящей вокруг несправедливостью. И как дорогие машины поджигал, и сколько раз звонил в полицию, чтобы сообщить, что буржуйская гостиница «Центральная» заминирована, и прочее… Следователь, когда слушал его, ухмылялся, качал головой: «Ну ты, отец, даешь, прямо Бэтмен какой‑то…»

Потом до Анатолия дошли слухи (а в камере, по соседству, находились весьма ушлые люди, которые были в курсе всех событий), что скоро предстоит ему психиатрическая экспертиза.

Вот так всегда: стоит доброе дело сделать, как сразу же в психи записывают.

Шли дни, уже весна была в полном разгаре. И тут внезапно началось самое интересное.

Однажды Анатолия вызвали на очередной допрос. Но в кабинете его ждал не знакомый следователь, а странный человек — невысоконький, незаметненький, весь из себя серенький мужчина, назвавшийся Валентином. Анатолий его сначала за обещанного психиатра принял.

Валентин начал разговор издалека — сколько в мире творится несправедливости, что никакая милиция с полицией законный порядок восстановить не могут. И что, наверное, нужна еще одна служба, которая бы вершила настоящий закон.

Анатолий согласился — да, хорошо бы, а то он один уже не справлялся со всем тем беспределом, что творился вокруг.

И тут Валентин заявил шепотом, что есть она на самом деле, тайная полиция. О которой никто из обывателей не знает. Но они, тайные блюстители порядка, себя не афишируют, понятное дело, специально — иначе кому из богатеев или охамевшей молодежи понравится, что и на них могут укорот найти?! Права человека, права человека — твердят все вокруг и преспокойно делают гадости, жируют на чужом горе. А хорошо бы наглецов приструнить — уже по совести, наплевав на права.

Сначала Анатолий Валентину не поверил — уж больно рассказ того был на сказку похож. Или тот специально Анатолия подначивал, из психиатрических соображений (если доктором являлся)?

Валентин заметил сомнения Анатолия и уверил его, что он не психиатр. А… некто, состоящий в некоей организации. И что скоро Анатолия выпустят, и он может стать одним из членов тайной полиции. И что ему будут поручать некие важные дела, как спецагенту.

«А что, — думал потом, ночью, Анатолий, ворочаясь на нарах. — Все вокруг недовольные жизнью, жаждут улучшений… Наверное, люди все‑таки собрались и организовали эту самую тайную полицию, чтобы дать отпор всем зажравшимся негодяям и хамам. Значит, я не один такой!»

И точно. Через пару дней Анатолия выпустили — как сказали, за недостаточностью улик.

…Ошеломленный, он стоял на улице, смотрел на небо, на деревья — уже трепетала на ветру свежая, молодая листва. Солнце сияло.

Выходит, есть правда на земле. Есть хорошие люди. Если так, то он, Анатолий, хочет влиться в их ряды.

В этот момент подошел Валентин. Подмигнул, попросил закурить и шепотом сообщил, что его, Анатолия, ждет задание. Надо немедленно, прямо сейчас, отправиться в одно место и там ждать дальнейших указаний.

Анатолий кивнул — да, понял. Сделаю.

Валентин улыбнулся краешком губ, пыхнул сигареткой и быстро ушел.


* * *

Старый парк на окраине Видногорска постепенно дичал. Потрескался асфальт, буйно разрослись кусты, от детской площадки и стадиона почти ничего не осталось. Но место было тихим, по‑своему красивым — здесь часто гуляли мамочки с колясками, собачники со своими питомцами тоже его любили. А вот молодежь дружно переместилась в новый парк, где имелись и аттракционы, и кафе, и тир, и каток зимой, и прочие развлечения…

Иван прекрасно понимал, что старый парк — не самое лучшее место для свиданий. Но если где и прощаться с Ритой, то именно здесь. Где началось его безумие, там пусть и закончится. Символично.

К тому же и очередного клиента надо было высадить неподалеку. Разве тоже не знак?..

Иван оказался в парке чуть раньше назначенного времени. Прошелся по аллеям, затем свернул на центральную площадь и сел на полуразрушенное ограждение от когда‑то работающего фонтана. Неподалеку играли в мяч мальчишки, потом они убежали. Прошла женщина с дворнягой на поводке. Пожилая пара прогуливалась под ручку.

Опять никого.

Иван огляделся. Далеко, слева, — каменистый холм с дорожкой, серпантином закручивающейся вокруг него, с площадкой вверху, заросшей кустами сирени. Туда, на самую вершину холма, забирались когда‑то Макс и Рита, целовались там… Тогда парк если и называли «старым», то в буквальном смысле. Тогда это был просто парк, единственный в городе.

Чуть в стороне, неподалеку от холма, — заколоченное одноэтажное здание, в котором когда‑то размещалось кафе. В нем тоже не раз сиживали когда‑то Рита и Максим.

Иван поморщился, развернулся в противоположную сторону. Справа тянулась к главному входу широкая аллея, и Рита сейчас должна была появиться именно там.

Тихо.

И солнце играет в молодой, яркой листве… Грозно гудя, мимо пролетел шмель.

Иван скинул куртку, остался в одной рубашке с короткими рукавами. Все равно жарко. Мир вокруг был полон сонного, умиротворяющего покоя. Так странно: вокруг медовая, золотая, теплая благодать, а в душе — чернота и холод.

«Рита, нам нет смысла мучить друг друга. Ты права — мы разные, мы не сможем быть вместе. Давай расстанемся, пока еще можно, пока еще не надо по живому резать…» Или лучше без объяснений, сразу: «Рита, нам надо расстаться». Гм, как‑то глупо звучит, нет?

…Справа, в конце аллеи, показалось белое пятно. Кто‑то в белом направлялся сюда.

Она. Да, это была Рита — вгляделся Иван. В белом коротком плаще, белых туфельках. Белые волосы. Вся — словно лучик света… Как она забавно и мило, задорно и женственно шагает, по‑особому переставляя ноги, и в такт шагам челка пружинит над ее лбом… Иван закрыл глаза.

Стук ее каблучков — все ближе, ближе…

Иван не выдержал, открыл глаза, когда Рита была уже метрах в двадцати от него.


* * *

Он называл себя Хантер.

Просто и со вкусом. И отражает самую суть. Он — охотник. Ничего лишнего, ничего личного.

Когда‑то служил по контракту в «горячих точках», затем несколько лет мотался по миру в рядах французского Иностранного легиона. Жара, джунгли, невыносимый климат, запах крови, прерывистый сон в гамаке. Условия ужасные, постоянная близость смерти… Но зато потом острее радуешься жизни.

Хантер мог заслуженно отдыхать себе на пенсии, пописывая военные мемуары. Собственно, он всегда вел путевые заметки, дабы ничего не забыть, не упустить.

Огромный материал, безумно интересный и полезный. Будет жалко, если пропадет, если не удастся поделиться своими впечатлениями с другими людьми.

Собственно, мемуары и стали причиной того, что Хантер так и не смог спокойно отдыхать на пенсии.

Мемуары Хантера не хотели публиковать. Издателей интересовало что угодно, только не военная тематика. Да, издали одну книгу тиражом в три тысячи экземпляров. Но рекламы никакой не было, и за несколько лет тираж так и не распродали. Кое‑что из своих заметок Хантер выложил на известном сайте, где свою прозу мог опубликовать любой желающий.

И что?

Читатели закидали тухлыми помидорами — «баян», «убожество», «автор, выпей яду» и т. п. Хотя известно, кто там читатели — те самые писаки‑неудачники.

Словом, если и делиться с миром своими воспоминаниями, то только за свой счет. А издаваться за свои деньги — дорогое удовольствие. Вот Хантер, вместо того чтобы отдыхать на пенсии, и подрабатывал, выполняя заказы.

Буквально час назад вызвали, дали задание. Ни подготовиться как следует, ни место хорошее выбрать… Лучше всего, конечно, работалось в городе, среди толпы. Залезешь на крышу, а там, с высоты птичьего полета, все как на ладони в прицеле снайперской винтовки‑то.

А тут… Спрятаться негде — ни толпы, ни полного безлюдья. Хуже всего, когда вот так — редкие прохожие туда‑сюда бродят. Значит, запомнят наверняка, если заметят. Тьфу!

И место грязное, вонючее — покосившийся павильон. Тут бомжи, наверное, ночевали. Если еще подростки сейчас сюда набегут… Все, считай, дело провалено.