Е. П.

1

Этого можно было ожидать: на старости лет я влюбился в сговорчивую двадцатилетнюю особу. Под сговорчивостью подразумевается готовность производить простейшие действия за деньги, то бишь блядство. Ко всему, о чем я рассказываю, вернее, пишу, нужно относиться либо с большим сомнением, либо с иронией. Что поделаешь: бумагомарание заслуживает иронии. Как и старость, и блядство; блядство, пожалуй, в наименьшей степени. А вот старость… хо-хо!.. старость это же сущий кладезь! Сперва ее нет, притом долго. А потом как нагрянет, и уже никуда не деться. Времени зря не тратит: аневризмы рвутся, лимфоузлы воспаляются в два счета. Зимы-лета проносятся мигом. Долго длится только молодость. Все остальное — вихрь. Говорят, любовь тоже заслуживает иронии. В моем варианте — наверняка.

Так или иначе, сочетание первого со вторым и второго с третьим (первое — старость, второе — продажность, третье — любовь) дает основание для иронии поистине убийственной.

Сомнение? Охотники всё подвергать сомнению, конечно, найдутся, всегда ведь под рукой фраза, задевающая нашу профессиональную гордость: «Есть вещи посильнее литературы» — например, язык, первозданный, недостижимый. О, напрочь заезженный, хотя по-прежнему весьма влиятельный дух повествования, упаси меня от соблазна пародии! Убереги перо от тяги моей родной речи к патетике и иронии! А еще всегда можно состряпать броскую (то есть неоспоримую) фразу: «Мужчина, влюбляющийся в продажную девчонку, хуже, чем женщина, влюбившаяся в записного обольстителя». Почему?! Почему мужчина хуже? Ах, великие либо всего лишь ловко скроенные афоризмы не нуждаются в комментариях. Существует международный кодекс, согласно которому такие, как я, вообще не должны считаться мужчинами. В любом случае, развязка может быть какой угодно.

В продажную двадцатилетнюю девчонку? Я? Влюбился? Мужик шестидесяти с гаком, рассказывающий про свой эмоциональный взлет… да это же позорище! Разумеется, каждый имеет право и т. д., и т. п. Каждый, но только не я. Постная старость, какой она всем представляется, в принципе запрещает мне секс в любой форме. Моя родина — край низинный и пуританский. Пуританский в разных смыслах. В период разделов[1] — ох и цвело же здесь пуританство! А при немцах, а при коммунистах! От черных платьев в глазах рябило! Пуританин на пуританине сидел и пуританином погонял! Пуританин с пуританином братался!

И на этой пуританской равнине, по самому ее краю, тянется гряда гор невысоких и старых, где живет племя архипуританских пуритан, к коему я принадлежу. Мы всегда шагали в ногу с историей, всегда были ей послушны. Евангелисты обязаны любить власть, и точка. Гомулку или Герека[2] мои земляки не особо любили, так как не были уверены, вправду ли наместническое правление от Бога, но то, что от них требовалось, исполняли. Поэтому — что при коммунистах, что не при коммунистах — народ в лютеранских краях всегда жил безбедно; жаль только, зажиточное это население было немногочисленным. Родителей моих проблема самоидентификации не сильно волновала: слишком молодые, чтобы стать ортодоксами, они даже не прочь были (конечно же, не порывая с Церковью) влиться в ряды среднего класса с его привилегиями; словом, жили ради того, чтобы приобрести мебельный гарнитур (диван-кровать плюс стенка), а со временем — автомобиль. Мечты осуществились. Не вдаваясь в подробности, скажу лишь, что вслед за автомобилем возникла необходимость построить дом в Висле[3]. Родители приспособились легко: отец миром вещей, похоже, упивался, мать (как всегда, впрочем) была сдержаннее, я же… это все было не для меня.

До того как выплеснуть свои невеселые мысли на бумагу, что в подобных ситуациях помогает, было далеко. Кто я? Глас вопиющего в пустыне с известной целью — добиться снисхождения для старичья? Ладно уж, потрахайтесь еще, друзья! Совокупление — не пустяк! Некоторые этот процесс отождествляют с жизнью.

У меня нет права на любовь, даже замаскированную флером литературного вымысла. Но я влюбился! Простите, дорогие пуритане. Сказать так — не только ничего не сказать, но и солгать, навязать фальшивую тональность, впасть в фарисейство; хуже ошибки совершить нельзя.

Большинство моих пуритан поумирали, что хоть чуточку упрощает ситуацию. В нашей округе верховодит моя мать, ей без малого девяносто, она полна кипучей энергии и готова бороться за чистоту расы, вида и нравов. Это к ней после череды катастроф я отправился спасать тело и душу, это у нее поверяю бумаге свои мысли и запечатлеваю события. Моя в меру выстуженная комната отлично для такой цели подходит.

В свое время (лет пятнадцать назад) мать пропустила мимо ушей сообщение о моем разводе и с тех пор живет в страхе, что я привезу в Вислу особу, которая продаст или спалит дом, промотает остатки сбережений и на первом этаже в комнате с отдельным входом будет принимать мужчин. Предваряя дальнейший рассказ, скажу словами Священного Писания: есть «время обнимать и время воздерживаться от объятий»[4]. Не из эротоманского бахвальства и не дешевого эффекта ради, а просто называя вещи своими именами, повторю еще раз: на старости лет я потерял голову из-за одной варшавской шлюхи. Потерял голову? Все потерял! Совсем свихнулся! Я на ней женился!

2

Ручаться не стану, но звали ее, скорее всего, Зуза. Придя в первый раз, она назвалась Соней, однако спустя час призналась, что ее настоящее имя Бэлла. Нате вам. Раздевалась Соня, а на поверку (кровь с молоком, гиалурон и силикон) Соня оказалась Бэллой. Я заплатил еще за два часа. Вечер удался, хотя начало ничего из ряда вон выходящего не предвещало. Имена редкие. Редкие и непременно двусложные, добавила она.

Когда я открыл дверь, она слегка попятилась, видно, в блондинистой головке мелькнуло: кру-го́м — марш! Думала, я моложе. Не беда, я и сам часто путаюсь. Одиночество старит. Тем паче добровольное. Будто компенсируя минутное замешательство, порог Бэлла переступила бесстрашно и решительно. Из одной крайности в другую… но напряжение, я бы даже сказал: скованность, осталось. Разговор не клеился, а когда разговор не клеится, трудно перейти к тактильному контакту. Бывает, конечно, не клеится настолько, что о тактильном контакте и речи не может быть, но мы старательно избегали крайностей. Я предложил по-быстрому выпить и быстренько, намного быстрее обычного, приступить — воспользуюсь их распутным языком — к «засосу». Что это значит, объяснять, с одной стороны, неловко, хотя, с другой, — нетрудно догадаться. Пошло гладко; все последующие «засосы» тоже. Головы на отсечение не дам, но, кажется, уже тогда я начал ее терять.

Я терял голову, еще сам об этом не зная. Все вокруг знало: и стол, и окно, и пол, и лампа, и вид с площадки верхнего этажа, и вид из подвального окошка… все, мыслимое и немыслимое, либо точно знало, либо предчувствовало. Один я — ни сном, ни духом.

Мое поколение к жизни и основным ее проявлениям относилось серьезно. Самое мимолетное чувство длилось как минимум года два.


Человек, которого ты полюбишь всей своей издыхающей в отчаянии душой, жизни без которого себе не представляешь, — вот он, уже рядом, ты с ним говоришь, смотришь на него, но еще не знаешь, что заглядываешь в бездну, меряешься силой с роком. Ты повстречался с судьбой, и это неотвратимо — времени у тебя осталось так мало, что разлюбить ты не успеешь.

3

Неделю спустя я наткнулся на объявление «Чувственной Жаннеты». Что-то там было подозрительно, что-то меня зацепило… я ее пригласил. Правильно, угадали: это была она, только — с помощью парика и макияжа — на фотографии преобразившаяся в соблазнительную брюнетку. На сей раз она клялась, что, по правде, честное слово, ее зовут Ольга. А ведь знала, по какому адресу едет. Но таких дотошных, как я, теперь днем с огнем не сыскать — можно было рискнуть.

Она клялась здоровьем своего песика. Официально этот живой пучок перьев для смахивания пыли именовался Тетмайером[5]. Я об этом упоминаю, поскольку — что для собачниц не редкость — она безумно его любила. Ревновал ли я к собаке? Еще бы! Она относилась к своему питомцу, как к обожаемому ребенку, страшно баловала, а со временем уверилась, что и вправду его родила. Я интересовался, откуда поэтическая кличка. Ответом мне было глухое молчание, Вы не поверите, но имя Тет-май-ер она выбрала случайно: вероятно, только по звучанию. Где-то что-то слыхала — вот и всё. Все, то есть ничего. Тетмайер, он же Тедди, он же Теодор. Маниакальное пристрастие к постоянной смене имен распространилось и на собаку — масштабы, конечно, несопоставимы, но все-таки…

И нечего придираться! Если девушка дает, к примеру, три-четыре объявления и все под разными именами, если, якобы в приливе нежности, а скорее ради существенного повышения гонорара, шепчет тебе на ухо свое, якобы настоящее, имя, если другим девицам она к тому же и вовсе иначе представляется, а преклонных лет (моего возраста) клиенты, невесть что себе вообразив, вдруг начинают ее называть именами, неизвестно откуда взявшимися, возникает весьма впечатляющая ономастическая неразбериха.

4

Зуза — лучше быть не может. Только не подумайте, что меня одолевает саморазоблачительная охота назвать эти записки «Зузанна и старец»[6]. Я, конечно, плох, но не до такой степени. Зуза и без старцев ассоциируется с извращенностью. Иначе говоря, это имя притягивает похотливых вуайеристов, которые всегда где-то поблизости; они могут дремать, спать, дышат на ладан, но дай только знак — мигом воскреснут. Не помрут, пока будет на что поглазеть. И я глазею, как они. Благо есть на что. В нашей пуританской Библии нет истории Зузанны — а на меня сочетание запретного плода с папирусом неизменно производило сильное впечатление.

Зузанна может сказать старцам «да», очень даже может. Всем им не раз попадались Зузы, которые не говорили «нет». И старцы прекрасно знают, что надо сделать, чтобы, на худой конец издалека, насладиться ее неприкрытостью. «Сусанна была очень нежна и красива лицем, и эти беззаконники приказали открыть лице ее, так как оно было закрыто, чтобы насытиться красотою ее».

Губы Зузы как лента гиалуроновая; доза отмерена точно — чтобы были припухлые, но без карикатурной вздутости. Груди Зузы — шедевр пластической хирургии. Серьезно. Я всегда утверждал и продолжаю утверждать, что лучше красота синтетическая, чем отсутствие природной. Искусственная телесная конструкция лучше анатомического несовершенства. Не будем себя обманывать: слепая приверженность природе заведет нас в тупик и в этой сфере. Старейшие из живущих на Земле старцев могли бы радоваться, что дожили до эпохи скорректированного тела, так нет же, они и слышать об этом не хотят. Выражение «искусственный бюст» произносят презрительно, с отвращением; девушек, пользующихся услугами пластических хирургов, считают полоумными психопатками и т. д., и т. п. А зря, не стоит демонизировать. В наше время молодежь готова инвестировать в собственное тело, а уж те, что живут за счет его красоты, вынуждены так поступать. Приходится исправлять огрехи Господа Бога, и ничего тут не попишешь. А раз так, то надо с этим примириться, а затем и оценить должным образом. Тело стало одеждой, модель и покрой которой можно менять — о мелких (портняжных) поправках я уж не упоминаю. Красит ли душу одежда, подвергнутая многократным переделкам, сказать не могу. Не знаю — но почему бы нет? Чем сильнее перекроено тело, тем требовательнее душа.

Разумеется, я не говорю о крайних случаях, не говорю о девушках, зарабатывающих исключительно на пластические операции, о девушках, для которых операции такого рода стали самоцелью, о девушках, впавших в зависимость от хирургических коррекций. О тех несчастных, чьи тела изуродованы ботоксом и вечными отеками.


Критические замечания столь предсказуемы и легко опровержимы, что я не откажу себе в удовольствии их перечислить. Стало быть, молодость себе я покупаю за деньги? Любовь — за наличку? Не щедрый дар получаю, а приобретаю товар? Я вас правильно понял, уважаемые оппоненты? Таковы ваши доводы? Ну конечно же! Абсолютно с вами согласен. Да, потребность в бабле велика — намного больше, чем кажется. Наличие кассы в данном случае — необходимое условие. Не только для совершения сделки, но и ради жара души. Ничего не могу с собой поделать — процесс оплаты меня возбуждает. Скажу иначе: поскольку я вообще за моральную чистоту отношений, то девушкам плачу с величайшей охотой. Понятное дело, чистоган еще и элемент безнравственности и извращенности. Без него ни тебе эрекции, ни оргазма, ни нежного шепота под утро. Да, да: польский злотый в ее руках — мой эликсир молодости. Вернее, картина, действующая подобно эликсиру молодости. Я вручаю ей беспременную пачечку, смотрю, с какой нежностью она расправляет купюры, и чувствую, как крепнут мои мышцы, разглаживается кожа, исчезает седина. Иногда и так бывает. Однако несравнимо чаще растет ее благорасположение к моей старости. Наличные высвобождают в ней такие запасы геронтофилии, что еще чуть-чуть — и я бы поверил… ну, пожалуй, не в настоящую любовь, но в чистоту взаимоотношений. Женщина, взявшая бабки, ясно и недвусмысленно сообщает: «Я согласна. Согласна, но подкинь еще сотенку».