Ты только вышел из проходной и направился было к дому, как резкий звук автомобильного клаксона заставил тебя обернуться. Ты увидел отца, энергично машущего тебе левой рукой из открытого окна «ауди». Ты не спросил себя, что он здесь делает, а просто приблизился и собирался уже сесть в машину, когда почувствовал, как сердце проваливается куда-то в тартарары. В машине сидели мама и Сельваджа.

Ты овладел собой, спокойно открыл заднюю дверцу и пристроил сумку для бассейна на сиденье между собой и твоей восемнадцатилетней мечтой, создав должный барьер. Родители сразу же забросали тебя вопросами о тренировках, особенно мама. Похоже, она хотела быть в курсе всех твоих дел, даже самых незначительных.

Но Сельваджа… Она даже толком не поздоровалась, просто едва кивнула. Во всяком случае она ни о чем не спрашивала, и ты не мог понять, следила ли она за твоими ответами или думала о своем. Это, будем говорить начистоту хотя бы между нами, тебя здорово задело.

Ты старался унять боль в груди и, когда «ауди» выехала на загородную трассу, даже не спросил отца, куда, собственно, вы направлялись. Ты наблюдал за сестрой, а она была слишком поглощена дорогой и жадно впитывала прелести незнакомых ей пейзажей, пробегавших мимо в лучах закатного солнца. Впрочем, на какое-то мгновение тебе показалось, что она смотрела на тебя, Джованни Жалобу, или лучше Джованни Смертельно Раненного, на твое отражение в окне, хотя ты не был в этом уверен.

Ты смутился и, отвернувшись к своему окну, стал смотреть вдаль невидящим взглядом.

— Ребята, вы нам так и не рассказали, как прошел ваш вечер шоппинга! — вдруг встрепенулась мама, высвобождая такой поток энергии, какого хватило бы, чтобы долететь до Марса, и повернулась к вам. В тот момент вы оба смотрели в разные стороны, скрестив руки на груди.

— Но это было две недели назад, мама! — Сельваджа испепелила ее красноречивым взглядом.

Видя нежелание твоей сестры продолжать разговор, мама обратилась к тебе:

— Ну что-то же вы делали в тот вечер? Джованни, что ты молчишь?

— А что говорить? — ответил ты. — Прошвырнулись по магазинам и купили кое-что по мелочи. Кажется, Сельваджа обновила немного свой гардероб.

Тут ты посмотрел на восемнадцатилетнюю богиню, в надежде получить ее одобрение, но, как это ни больно признать, одобрения не последовало. Напротив, она и тебя испепелила взглядом, прежде чем отвернуться, еле сдерживая презрение, и ты окончательно пал духом.

Внутри тебя будто что-то оборвалось, ты замкнулся и замолчал. Похоже, мама это заметила, но ничего не сказала. Отец тоже молча наблюдал за всей сценой в зеркало заднего вида, как в камеру слежения, только без пленки.

11

В машине повисло напряженное молчание, но, к счастью, через минуту вы подъехали к ресторану, одному из лучших в этих краях. Ты даже не подозревал, что твои родители хотели организовать семейную вечеринку, но не стал протестовать. В конце концов ты чувствовал, что сможешь осилить праздничный ужин, хотя и был немного уставшим и весьма не в настроении, как можно было догадаться.

Как только отец справился с парковкой, Сельваджа вышла, не сказав ни слова, и, никого не дожидаясь, направилась прямиком в ресторан, оставив вас троих в легком недоумении. Отец почти сразу же последовал за ней, и вы с мамой оказались одни. Ты хотел спрятать сумку со всеми причиндалами для бассейна в багажник, и она вызвалась подождать тебя. Пока ты боролся со слишком объемной сумкой, погруженный в свои мысли, мама завела с тобой разговор.

— Ты должен простить ее, — сказала она тихо. — Сегодня она слишком раздражительна.

— Я это заметил, — ответил ты с сарказмом.

Ты чувствовал себя униженным, и это ощущение тебя крайне раздражало. Ты так много думал о ней, ты молился, чтобы увидеть ее снова, а она лишь мельком кивнула тебе с каменным лицом. Между тем, когда ей было что-то нужно от тебя, она сразу становилась покладистой: «Джон-Джонни!»

Ты закрыл багажник с плохо скрываемой досадой и пошел к ресторану вместе с мамой, которая еле поспевала рядом.

— Она не имеет ничего против тебя, — объясняла мама. — Когда она злится, то почти всегда по моей вине. А сейчас она злится, потому что с этим переездом будет видеться со своими друзьями очень редко. Ты же знаешь, как это у нас, у женщин, бывает.

— Да знаю, знаю, — отрезал ты.

Ты слишком хорошо знал, какими непредсказуемыми бывают женщины, но Сельваджа была той, которую ты хотел понять!

А она не была просто женщиной, она была своего рода колдуньей Морганой.

Отец заказал столик у окна. Вы сели. Родители расположились напротив друг друга, а ты напротив Сельваджи. Она начала молча изучать меню. Если бы в тот момент она послала тебя к черту, это расстроило бы тебя меньше, чем ее равнодушие.

Потом ты сделал свой выбор блюд и довольно долго слушал разговор родителей. Они перескакивали с одной темы на другую, так что в конце концов у тебя закружилась голова. Они больше казались старыми добрыми друзьями, чем бывшими супругами с парой эксцентричных отпрысков на иждивении, которые один день обожали друг друга, а на другой — терпеть не могли.

За ужином ты упорно молчал, если только тебя не спрашивали о чем-то. А вопросы по большей части были обыденными: об успехах в спорте, в школе, о друзьях. Потом разговор перешел на более серьезную тему — смертная казнь в Китае, но ты предложил поговорить о чем-нибудь более легком, поскольку обсуждение смертной казни казалось тебе не совсем уместным над дымящимся блюдом отменной домашней лапши с цикорием. И тогда разговор принял неожиданный оборот.

— Кстати, Джованни, а как насчет девушек? Как у тебя дела на этом фронте? — пафосно спросил с приторной улыбкой father Даниэле.

Ты испепелил отца взглядом, как бы давая понять, что из всех возможных тем только он мог выбрать именно эту, задать этот вопрос, когда Сельваджа сидела напротив тебя. Ты, наверное, зарезал бы его ресторанным ножом, если бы тот был достаточно острым.

— Да, вот именно! — вот и мама туда же. Как ей удавалось мгновенно переходить в восторженное состояние и переключать все внимание на себя? — Расскажи нам о своих новых победах! — Она даже наклонилась в твою сторону, поощрив дружеским толчком локтем, как если бы была твоей закадычной подругой.

Ты мельком взглянул на Сельваджу, которая, как тебе показалось, была куда более заинтересована тем, что лежало в ее тарелке. Ты на мгновение замешкался, потом загадочным тоном произнес:

— Ну, на самом деле кое-кто имеется.

Ты старался не пропустить возможную реакцию Сельваджи. Сестра перестала есть и помотрела на тебя в упор. Блюдо, которое до того момента, казалось, занимало все ее мысли, вдруг перестало ее интересовать. «Ага, так значит ты все-таки здесь, с нами!» — подумал ты.

— Ах так? И кто же она? — спросила Сельваджа, смотря куда-то в сторону.

За все время она не произнесла ни слова, а теперь вдруг проявила интерес. Интерес в твой адрес. Может быть, мама была права, пронеслось в твоей голове, когда говорила, что Сельваджа не сердится на тебя. Но теперь тебе срочно надо было как-то выпутываться.

— Вы ее не знаете, — пошел ты на попятную. — Мы вместе ходим в бассейн, но пока ничего серьезного.

Любопытство родителей увяло довольно быстро, но не Сельваджи, которая то и дело пристально смотрела на тебя и, казалось, злилась на что-то. Может быть. На самом деле тебе просто никак не удавалось расшифровать ее мысли, ты не понимал ее. Неужели она действительно ревновала тебя? В сущности, вы были знакомы всего три недели и виделись-то всего ничего. Скорее всего, решил ты, она просто эгоистично хотела быть в центре твоего внимания, по крайней мере до тех пор, пока не найдет кого-то другого, помимо добряка Джованни, кому можно было бы довериться.

Она продолжала пристально смотреть на тебя, а ты выдерживал ее непонятный и настойчивый взгляд, пока окончательно не потерял терпение, хотя до той поры ты никогда не показывал ей своего волнения.

— У Сельваджи тоже был парень в Генуе, — сказала мама с той легкой иронией, с какой обычно говорят с маленькими детьми. — Она бросила его, но могу поспорить, что скоро сможет похвастаться новыми победами. Как только начнутся занятия в школе, кто-то непременно появится.

— Мама! — Сельваджа пробуравила мать укоризненным взглядом и сразу же закатила глаза к небу.

Ах, мама, с ее длинным языком! Она сказала слишком много, на твой взгляд, потому что теперь уже ты мучился от ревности, вынужденный признаться себе, что время, которое у тебя оставалось, — всего несколько летних месяцев, после чего Сельваджа познакомилась бы с каким-нибудь симпатичным парнем, сдружилась бы с целой стайкой девчонок и отодвинула бы тебя в сторону, в забытый уголок. Да ты ненормальный, ты уже должен был сидеть в уголке, ты же ее брат-двойняшка, или забыл? Но твоя стеклобетонная голова никак не хотела понимать этого.

Ужин продолжался, отец и мать разговаривали между собой и громко смеялись, не замечая того, что происходило вокруг.

Ты чувствовал на себе взгляд Сельваджи. И ни свет ресторанных огней, ни разговоры посетителей, ни аромат изысканных блюд не существовали для тебя, они превратились в маленький сгусток чувств где-то на заднем плане, тогда как ты тонул в изумрудной глубине ее глаз. Она была достаточно близко, чтобы попасть в самое яблочко, а ты был достаточно далеко, чтобы прятаться за кувшином с газированой водой и запотевшей бутылкой «Шардоне», как за щитом. Потом ты почувствовал какое-то легкое касание и, испугавшись, понял, что это была ее нога, вернее ее каблук, который касался твоей щиколотки. Ты тут же поджал ногу, еще не веря, и решил, что Сельваджа просто невростеничка — и баста. Но чуть позже, заметив, что она даже не смотрела в твою сторону, подумал, что ошибся, до тех пор пока снова не почувствовал легкое давление на лодыжку, на этот раз, вероятно, от носка ее туфли. Тогда ты испепелил сестру взглядом, а она ответила своей коварной улыбкой № 5.

Ты не понимал ее, не-по-ни-мал! И это почти сводило тебя с ума. Ну хорошо, без «почти».

Сначала ты колебался. Потом стал убеждать себя, что в конце концов нет ничего преступного в том, чтобы ответить на ее заигрывание. Тогда ты попытался достать ногой ее щиколотку и на мгновение тебе показалось, что достал, но это была не ее нога. Мама обернулась к тебе, ее глаза были широко раскрыты, во взгляде читалось беспокойство. Ты тут же ретировался и с ужасом подумал, что задел ногу твоей матери. Но блаженная улыбка отца ответила на твой вопрос, чтобы тут же окатить волной нового сомнения: а что если это родители играли под столом в «подножки»?! Отец покраснел, и ты почувствовал неловкость, охватившую их обоих, в то время как сам ты, застукав их за этим занятием, оказался в пренеприятнейшем положении. Тебе оставалось только смотреть куда-то в сторону и пить воду большими и громкими глотками.

Ты проклинал себя. Проклинал этот вечер. Все было так глупо, безумно и в то же время так — будь осторожен — возбуждающе.

Ты оказался в тупике. Твой отец запаниковал, как тебе казалось, и не знал толком, ни что делать, ни что сказать, а мама нервно закашлялась, тщетно пытаясь овладеть собой и вернуть разговор в прежнее русло.

Сельваджа наблюдала за всем этим с привычным непроницаемым выражением лица.

Что до тебя, то ты ограничился тем, что робко улыбнулся маме, как бы прося у нее прощения.

Когда же разговор между родителями восстановился, ты попытался осторожно прощупать обстановку под столом, в поисках свободного пространства, буквально и аллегорически. Ты посчитал, что эти двое больше не рискнули бы продолжать подстольные игры. И когда уверенность в этом окрепла, ты решил сам поискать лодыжки Сельваджи. Но эта гадюка теперь убрала ноги под стул и сидела как ни в чем не бывало. Может быть, она упивалась тем, что заставляла тебя мучиться. Через некоторое время ты повторил попытку, нашел-таки ее лодыжку и дотронулся до нее, испытав при этом сильное возбуждение, но она тут же отдернула ногу. В конце концов ты не выдержал и, прежде чем принесли десерт, резко поднялся из-за стола — нервы ни к черту. Объяснив, что тебе нужно на свежий воздух, ты бысто вышел из ресторана.

На улице, недолго думая, ты закурил, высекая сноп искр из старой зажигалки Cartier. Ты глубоко затянулся, закрыв глаза и приложив ладонь к разгоряченному лбу. Ты пытался упорядочить тысячи мыслей, которые молнией проносились в твоей голове и исчезали в неведомых глубинах, увлекая за собой твой никчемный душевный покой.