Четыре встречи

Современный любовный роман

Предисловие

— Я такое для тебя придумала! Такое! — ликует Соня на том конце телефонного провода. — Видишь, среди ночи звоню!

— Говори!

— Слушай, напиши о любви!

— О любви? Стоило из-за этого звонить! Да еще ночью! Ты же знаешь, — я бабских романов терпеть не могу.

— А кто говорил, что дело не в жанре, а в подходе? Дескать, Бунин, Куприн…

— Но я-то не Бунин!

— Так и я в литературе не особо… Просто про любовь люблю, — упорствует она. — И тебя люблю. И по юности нашей скучаю. Возраст, наверное. Ностальгия.

— Ну, если попробовать… И только для тебя, — эпизодик какой-нибудь… Теперь заснешь?

— Засну. Но ты обещала!

— Я сказала — попробую.

А дальше что ни день, — звонок: как героев назвала? сколько написала? как работается? Хоть ссорься. Или пиши. А что писать? Начала вспоминать, додумывать записывать… что-то сюжетное наметилось, герои нарисовались, оживать стали, разговаривать, чувствовать, со временем на волю попросились…

Написанное письмо кладут в конверт, предназначенный адресату и только ему, — оконченному роману требуется обнародование. Письмо Соне было бы простым исполнением обещанного. Публикация — это уже авантюра. Что ж, пусть авантюра. Но ради чего? или, говоря по-школьному, о чем думал автор, уходя (и уводя читателей) в мир своего вымысла и придуманных героев? Отвечу за себя: автор думал, что жизнь — штука увлекательная и благородная. Ощутим ли мы ее глубины или примем за пустышку, милую забаву, случайную декорацию к собственному существованию, — это кому как выпадет.

Часть первая. Встреча первая

Встреча первая. Глава 1. Дорога на кольцо

Мяч, ало сверкнув влажными щечками, взмыл в голубизну весеннего неба и завис над оживленно шумящим, многолюдным двором, дразня разгоряченных футболом мальчишек, млеющих на солнце мамочек с колясками, чинно прогуливающихся бабушек; раззадоренный весной, устремился в самый тенистый, дремуче зимний уголок, звонко шлепнулся о мерзлую землю, игриво подскочил к долговязой девице в сером, — но, смущенный ее невидящим взглядом, неуклюже плюхнулся на кочку, чубатую зимним сухотравьем, и потерянно завихлял по слякоти и ледовой крошке назад к стадиону. Обрадовано загалдели мальчишки, выдохнули мамочки, успокоились бабушки, а девица шагала все так же ровно и осторожно, — как слепая.

В прежней школе ее, веселую непоседу с раскосыми глазами и вечно растрепанными косичками, любили и ругали за живость характера, а в этой не сложилось. Марину избегали, слегка подтравливали, — она робела и уходила в себя от общей неприязни, от серых стен, болотно-зеленых досок и черных шкафов… Все, что радовало глаз, — цветы на окнах да небо за окнами, — сопровождалось одергивающим «хватит ворон считать! Смотрим в учебник!».

А как подготовка к выпускным началась, — вообще головы не поднять: — Не отвлекаемся! Помним об экзаменах!

О них забудешь! С утра до ночи: экзамены, экзамены, экзамены… Сами извелись, ученикам роздыху не дают, родителей накачивают…

Матушку Марины, Варвару Владимировну и накачивать не надо. Ее запальчивая, яркая, страстная душа без подвигов и героики жить не умеет, — им одним верит. А вот дочь — так себе человечек, заурядный да бесталанный, и, как ни влюблена она в мать, как ни старается заслужить ее благосклонность, — уж больно себе на уме. Как такой верить? С той же учебой: в будни и выходные до поздней ночи сидит, заучивает, записывает, — но огонька в глазах нет. Вот и горячится Варвара Владимировна, увещевая, на всякий случай, что образование и человеческое достоинство нераздельны, и дело не в институтах. Просто уважать личность непросвещенную и недоразвитую (тем более, дочь! — плоть от плоти), Варвара Владимировна никак не сможет.

Марине в этих увещеваниях все чаще пророчество слышится. Она вроде и старается как может: о Соне (подружке по двору), рисовании и других глупостях забыто, все силы на учебу брошены, с утра до ночи — тетради, конспекты, учебники да страх Варвару Владимировну разочаровать, недостойной дочерью оказаться. И все равно ошибки случаются, а дурные предчувствия только навязчивей становятся, разве что на обратном пути, по дороге из школы домой забудешься на время, унесешься куда подальше от неизбежного, хотя бы мысленно.

К счастью, дорога не близкая: почти час на трамвае, если без ЧП. Час свободы от мыслей и чувств! Пускай ничего не меняющей, бездумной, бестолковой свободы, уводящей от страхов и тревог в пустоту беспамятства, — но как же Марина упивалась ею! Еще до того, как сесть в трамвай, до того, как оказаться на кольце, едва выйдя из школы, она впадала в душевное, — вернее, бездушное, — оцепенение, и ни весна, ни мальчиший гвалт, ни мяч, упавший в ноги, не могли вернуть ее к реальности.

Лишь за несколько метров до кольца Марина «оживала», высматривая «свой» трамвай, и, заняв место у окошка, любовалась на знакомую до мелочей картину: в центре круглой асфальтированной площадки недвижным пауком темнела диспетчерская будка с недобрым взглядом грязных окошек, по кругу площадки серебристыми паутинками перемигивались рельсы, и, втайне ожидая свободы, толпились цветастые составы.

Через минуту-другую Маринин трамвай вздрагивал, трогался, осторожно и медленно, словно боясь встревожить диспетчеров; еле заметно выезжал с площадки; замирал перед поворотом, опасливо косясь на будку-паука; и, выпутавшись из паутины кольца, переехав проспект, вырывался на волю, — блестящий, звенящий, счастливый!

Встреча первая. Глава 2. Не спите в общественном транспорте

Час — это хорошо, это много: читай, зевай, смотри в окно… Главное, не спать, — некрасиво может получиться, некрасиво и невоспитанно. Впрочем, соображения этикета все чаще уступали силам природы, и только очнувшись, Марина понимала, что снова не заметила как заснула.

Вот и сейчас трамвай звякнул, подползая к булочной, а она только-только протирала глаза. Ничего, до дома — еще пара остановок: есть время очухаться, и даже подразмяться, если соседнее место свободно. Но нет, — дядька какой-то сидит. Свободных мест полно, даже сдвоенных, — чего не отсядет? Задремал что ли?  Краешком глаза окинула джинсы, серебристо-серую куртку, черную сумку, и вдруг показалось, что он не просто рядом сидит, а потому что с ней рядом. Может, не проснулась до конца, — вот и мерещится всякое. Да что гадать, — не проще ль выйти?

Едва подъехали к остановке, Марина с заполошным «Чуть не проехала!» рванула на улицу, и для пущей уверенности скрылась в булочной, дождалась пока трамвай закроет двери, и лишь услышав уносящееся вдаль трамвайное «четче-звонче», «четче-звонче», облегченно выдохнула и даже обрадовалась: теперь и прогуляться можно, и, если мелочи хватит, — мороженого купить! Вон его сколько: блестящего, манящего, в рожках, брикетах, — только выбирай… А транспортная романтика не по ее части, если это вообще романтика.

— А я тебя потерял! Жду, жду… — в булочную, лучезарно улыбаясь, вошел мужчина в серебристой куртке, и прямиком к Марине: — Брать что-то будешь?

— Нет, — буркнула Марина, сердясь на себя, на него, на неповинных покупательниц. Они что? ничего не видят? Смотрят, как ни в чем не бывало, улыбаются, будто так и надо, даже вроде одобряют. От возмущения Марина споткнулась. А Этот, из трамвая, галантно под локоток ее подхватил, да так и повел на выход, как давнюю знакомую:

— И хорошо, а то я соскучился, — просиял он дамам на прощание, выводя неуклюжую, рассерженную спутницу.

«Сейчас развеселю», — вскипал в душе Марины огонь отмщенья. Но едва они оказались на крыльце, и Марина, оттолкнув спутника, раскрыла рот, чтоб разразиться гневной тирадой, из булочной вышла пожилая женщина, увитая гроздьями пакетов:

— Так, ребятки… — начала она что-то перекладывать, вытаскивать, прятать, то и дело поглядывая на парочку. — Весна, стало быть! солнышко… — а вы ссориться собрались. Не дело это! Ты, — обратилась она к мужчине, — проси прощения, а ты — (уже к Марине) — прости дурака. И смотрите мне! — добродушно пригрозила, и разобравшись с сумками, неожиданно легко зашагала прочь.

— Ну, прости дурака Алексея! — рассмеялся незваный спутник. Представился вроде.

Марина, ни красотой, ни богатством форм не отмеченная, навыков кокетства и общения с мужским полом сроду не имела, и чему радуется этот дядечка-шутник, не понимала. «А может, не шутник, а знакомый (мамин или еще чей-нибудь), ждет, когда я его узнаю», — Марина пригляделась: годами намного старше, ростом чуть выше, подтянутый… «Алексей», значит… скорей уж «Алексей Иваныч» какой-нибудь… Нет, ни о чем. Волосы темные, лицо открытое, глаза голубые, немножко глубоко посажены (от этого блеск еще заметней кажется), нос прямой. А губы… губы немного капризные. Вернее, самые уголки губ, чуть пухлые, по-детски очень… Точно запомнилось бы. Нет, никакой он не знакомый…

Алексей не торопил, ждал, когда Марина успокоится (во напугал!), и гадал, с чего б это девушки от него бегать начали. За ним — случалось, а чтоб от него… — странно это, да и девушка странная. Теплынь стоит! солнце печет! здесь, в центре и снега уже нет, милые прелестницы чуть ни в летнем ходят, — а эта: куртка глухо застегнута, сама бледная, измученная. В другой раз не заметил бы… Да и в этот не заметил, просто сел на единственно свободное место рядом со спящей пассажиркой, в который раз проклиная свою аллергию на косметику, осторожно вдохнул, но почувствовал только запах ветра и солнца. Вот тут и пригляделся внимательней: чистая, без косметики, кожа, спокойный ровный лоб, трогательно детские, нещипаные брови, нежно-розовые веки, серебрящиеся лучики ресниц, губы естественные, дышащие (целуй не хочу, никакая аллергия не помешает), удивительно счастливая, безмятежная улыбка, а глаза… — глаза, наверное, светлые-светлые, как весенний воздух. И то ли любопытство, то ли шальные мысли взыграли (весна ведь!), — да мало ли почему! — захотелось сам цвет увидеть: серые или голубые? Из чисто эстетических соображений захотелось. Вот и не спешил отсаживаться. А когда веки девушки распахнулись, — глаза оказались неожиданно темными, почти черными, огромными, раскосыми, — у него аж сердце екнуло. Еле успел следом выскочить, чтоб в глаза ей насмотреться. Блажь, конечно, но не все ж по уму жить!

— Испугал я тебя? — примирительно начал Алексей.

— А вы не тыкайте, — отпускал Марину испуг. (Чего ей бояться? — вон люди, вон окна, до дома рукой подать). Но нарастало раздражение: привязался ведь!

— А ты не выкайте! — веселился в ответ Алексей. — И скажи-ка, красавица, имя у тебя есть?

— А вам зачем? — недогадливый, что ли? или она все-таки чего-то не улавливает? — Марина…

— Красивое имя. Слушай, Мариночка, у меня сегодня со временем не очень. Давай завтра встретимся. И весь вечер — твой, ладно?

— Не ладно, — усмехнулась Марина. — Ни к чему это.

— У тебя кто-то есть? — (Наличие кавалера до сих пор было единственной причиной подобных отказов).

— Угу… Матушка, школа, экзамены…

— Что за экзамены?

— Выпускные.

Марина выглядела чуть старше своего возраста, иногда досадовала на это, но сейчас с интересом наблюдала, как поведет себя этот дядечка, узнав, что она еще школьница, ненадолго правда, но все-таки… Алексей, хоть и не ждал такого поворота, не особо смутился: девушки нынче развиты, а мимолетная симпатия и толика легкого флирта никому еще не вредили:

— Помню, помню: шпаргалки, записки, романтика… — продолжал он, излучая радость. — Значит, на выходных?!

— Нет, — как можно жестче отрезала Марина. Такой взрослый и такой непонятливый!

— Тогда вот, — он покопался в сумке, записал что-то на листке бумаге, и протянул его Марине. — Позвони, как сможешь. Только обязательно позвони, хоть завтра, хоть в выходные, хоть после экзаменов. Договорились?

Дошло-таки! — Марина небрежно сунула листок в карман (не забыть выкинуть! — не дай Бог, матушка найдет). Но Этот прощаться не собирался, тем более что девушка держалась спокойнее:

— А теперь, Мариш… Можно так? У меня к тебе вопрос… Один-единственный, но очень важный! Для меня важный! Только давай отойдем. Шумно тут.

«Шумно ему! — подозревала же нехорошее! — А если зря? Если человек — порядочный, просто она не все знает, вот и придумывает невесть что? Лучше разобраться», — и Марина направилась в сторону от проспекта, легким жестом пригласив Алексея присоединиться.

Встреча первая. Глава 3. На солнце и в тени

Они вышли на улочку, идущую вдоль проспекта и соединенную с ним проходными дворами. Здесь, в нескольких метрах от пыльного, ревущего центра было по-домашнему уютно. Жизнь текла тише и неспешней. Деревья отбрасывали ажурные голубоватые тени, пахло набухшими почками, влажной корой и ожившей землей, на газонах пробивалась первая травка, белели высаженные осенью крокусы, — готовая натура для съемок. Алексей для романтического героя — вполне… А вот Марина не тянула. Тут нужно было красавицу, — знойную, смелую, жизнелюбивую, постарше, поярче, — иначе убедительной завязки не получится. Хотя — кого и в чем убеждать?