Тогда они станут относиться к его жене и ее семье с должным почтением, а если нет, Эдж заставит их поплатиться. Горько.


Эдж шагал в контору издателя. Он прошел мимо лавок мясников, отметив, что близкое расположение к гниющим внутренностям в полной мере отвечало характеру работы этой газетенки. Это маленькое сырое здание гораздо больше подходило для складирования трупов.

Эдж зашел внутрь. В воздухе носились запахи чернил и бумаги, словно он сунул голову в книгу. Из другой комнаты доносилось ритмичное звяканье, а в углу стоял стол, со всех сторон огороженный стопками газет и прочей чепухой. Из соседнего помещения вышел перепачканный типографской краской человек, но звяканье не прекратилось. Эдж узнал в сотруднике газеты человека из театра, и, хотя выглядел тот весьма карикатурно, все-таки посмел в свое время обрушиться с обвинениями на отца Эджа и сделать больно его матери.

Эдж пнул стопку газет, разбрасывая их:

– Я не стану терпеть, что о моей семье снова пишут.

Газетчик взглянул на разлетевшиеся газеты, потом на Эджа, вглядываясь в его черты. Наконец его взгляд скользнул к дверному проему. На боку кареты, стоявшей прямо за окном, красовался герцогский герб. Судя по выражению, вспыхнувшему на лице издателя, он узнал, кто к нему пожаловал.

– Вы получите счет за этот беспорядок, ваша светлость.

Эдж подался вперед:

– Можете выставить несколько. Один за то, что останется от вашего заведения. Но не ждите, что деньги поступят незамедлительно.

– Почему, черт возьми, вы так беспокоитесь о том, что вытворяет этот развратник Фоксворти?

– Вы нападаете на членов моей семьи.

– Ах да! Старый герцог, – хмыкнул он. – Не думайте, что вы первый пэр, который приходит сюда с угрозами. И сомневаюсь, что последний. – Газетчик взял нож и стал лезвием выковыривать чернила из-под ногтей. – Ваша светлость, я наношу типографскую краску на бумагу. – Он злобно зыркнул на Эджа. – Хорошая краска. Хорошая бумага. Хорошие истории. Плохие люди. А иногда и хорошие, если, конечно, осмеливаются демонстрировать это. Я печатаю то, что уже существует. Новости.

– Новости? Новости?! – Эдж вскинул руку. – Да вы всех позорите! Вы – стервятник, копающийся в костях других еще до их смерти. Вы подтолкнули моего отца к могиле.

С губ издателя слетел сухой смешок.

– О да! Теперь все сходится на мне. Я и забыл, как увидел вас в театре с прекрасной молодой женщиной. Это было практически объявление о помолвке. Но я не печатал эту новость. Гораздо больше меня впечатлила выдержка Лили Хайтауэр. И она намного вежливее вас. – Он склонил голову набок. – Я восхищаюсь ею. Она смотрела мне прямо в глаза. Немногие способны делать это. – Вытащив из-за пояса тряпку, издатель вытер испачканные руки и угрюмо взглянул на Эджворта. – На заявления людей, считающих себя оклеветанными прессой и уверяющих, что о них напечатана ложь, никто не обращает внимания. Им предоставляется возможность высказать свое мнение – тоже в печатной форме. Им дают слово. Целый тираж, чтобы рассказать, как их опорочил предыдущий тираж. И из этого редко что-то получается.

– Им с самого начала не следует оправдываться. И не изображайте из себя образец для подражания. Потому что вы – отнюдь не образец.

Издатель хмыкнул и повернул голову так, что теперь на Эджа смотрел лишь один глаз.

– Если вы считаете меня таким ужасным, подумайте, что бы произошло, не будь меня здесь. Без этого, – он обвел кончиком ножа окружающий беспорядок, – только находящиеся у власти будут иметь голос, а им этот голос даже не нужен, потому что они могут добиваться своего росчерком пера. Богачи в огромных домах могут набивать наволочки банкнотами и играть на слабостях людей, которые практически поклоняются им. – Он повернулся и взял газету, не сводя глаз с Эджа. – Люди позорят сами себя. Люди. Позорят. Сами себя. Я пишу об этом. Пишу правду. Всю правду. Кстати, в следующем выпуске я упомянул жену лорда Эндрю.

Издатель развернул газету, перемазавшись краской, и согнул ее на нужной странице. Потом сунул газету Эджворту. Тот выдохнул, не без труда заставляя себя взять газетный лист. Потом изучил написанное, пытаясь успокоить мысли, чтобы слова обрели смысл.

В заметке цитировали Беатрис. Она говорила о том, что устраивает выставку картин, все средства от продажи которых пойдут на помощь семьям, потерявшим доход из-за открытия ткацких фабрик.

– Значит, это один из хороших примеров, о которых вы упоминали. Но это не умаляет всего плохого. – Он пихнул газетенку издателю, но тот посторонился, отказываясь забирать.

Эдж брезгливо бросил газету. Издатель прищурился.

– Вы смотрите на газету, – сказал он. – Это моя газета. Это не один пример добродетели или одна история порока. Это отдельный случай из жизни города. Между прочим, у меня много материала о людях, поступающих хорошо. Я печатаю истории. Независимо от того, какие они. А люди, такие омерзительно безупречные, ищут скверные истории и запоминают их намного дольше, чем любое упоминание об искусстве. Не я буду виноват в том, что кто-то не прочтет материал о Беатрис, но заинтересуется заметкой о том, как ваш кузен Фоксворти в очередной раз публично предлагает замужней женщине руку и сердце. – Издатель прокашлялся, потом продолжил: – Я так устал от его проделок! Теперь я публикую материалы о них только в дни, когда ничего другого не попадается. – Он вскинул нож, машинально постукивая им. – Парня пора вразумить.

– Вы ведь понимаете, что он делает это ради скандала. Ради дурной славы.

– Да. – Издатель кивнул в сторону Эджа безвольным подбородком. Этого слабака наверняка можно было убить одним кулаком. – И я печатаю заметки о проделках Фокса, потому что эта ерунда востребована. Я не печатаю материалы о служанках, готовящих бесчисленное количество еды или опорожняющих бесчисленные ночные вазы. Это не новости. Это скучно. – Он подбросил нож к разбросанным в беспорядке вещам на столе и заметил: – И иногда люди, выскребающие отбросы, оставленные богачами, люди, читающие о недостатках тех, кто находится выше по положению, начинают чувствовать себя немного лучше в своих шкурах. – Газетчик постучал по столу костяшками пальцев. – Ваша светлость. Лорд Эджворт. Я знаю ваше имя, как и большинство людей в этом городе. Не только те, что живут на респектабельной улице Сент-Джеймс, но и те, что обитают на Чипсайд.

– Вы писали и о любовнице моего отца.

Издатель развернул свои рукава, которые когда-то были белыми, а теперь – испачканными краской. Его глаза потемнели, но губы расплылись в улыбке. Он подошел к своему стулу, сел, откинулся назад и сцепил пальцы за головой:

– Да, писал. Разве не так?

Эдж сделал шаг вперед. С каким удовольствием он уничтожил бы сейчас этого писаку!

Газетчик сощурился:

– Вы понятия не имеете, о чем я умолчал.

Его слова пронзили сознание Эджа. Кровь в венах будто застыла, пока он не глотнул воздуха, давая себе возможность жить дальше.

Издатель вскинул брови, и его голос повысился до бряцания:

– Вот вы стоите здесь, наслаждаясь своей яростью. Ваше самодовольство… – Он подернул плечами. – Ваше счастье, что у меня доброе сердце.

– Лгун.

Издатель переменил позу. Теперь он сидел прямо, помахивая пером в такт своим кивкам из стороны в сторону.

– Нет. – Перо на мгновение замерло в воздухе. – Я редко печатаю ошибочную информацию, и, когда мне обоснованно указывают на это, я исправляю сведения, делая такой же, если не больше, акцент на опровержении. – Издатель поднялся. – Я исправляю свои ошибки, лорд Эджворт. – Он скрестил руки на груди. – Я не даю им денег, отправляя в Америку.

Эдж смотрел перед собой, скрывая внутреннее содрогание. Он ведь был так осторожен в свое время, устраивая этот отъезд!

– И только этим утром я принял одно решение. Важное. И… – Он посмотрел в глаза Эджа. – Вы все только осложняете. Сейчас мне гораздо тяжелее молчать…

Он осекся и внимательно осмотрел перо.

– Если вы напечатаете еще хоть слово о моей семье, я убью вас.

– Что ж, – пожал плечами издатель, – пожалуй, в таком случае мне нужно писать быстрее, пока она еще не стала членом вашей семьи.

Эдж подошел ближе, и его ладонь сжалась в кулак.

– Ваша светлость! И так ведут себя пэры, – профыркал одними губами издатель и постучал кончиком пера по лежавшей перед ним бумаге. Не убирая пера с бумаги, он посмотрел на Эджа: – Кто, по-вашему, рассказал мне о любовнице вашего отца?

Его слова пронзили Эджа чуть ниже ребер, отбрасывая его на шаг назад.

– Да, – кивнул издатель, подтверждая догадку Эджа. – И она была в доме Софии Свифт этим утром.

Единственная капля пота скатилась по лицу Эджа, кровь застучала у него в висках, а перед глазами все поплыло.

Эдж решил: если издатель наврал, он отберет у него типографию и лишит его средств к существованию. Этот негодяй пойдет просить милостыню!

Эдж вышел из комнаты, хлопнув дверью. Несколько шагов до кареты показались ему вечностью, за которую он мог обойти весь земной шар. Останься он, наверняка разорвал бы издателя в клочки, как какую-то жалкую газетенку. Но ему нужно было уйти. Он должен был узнать правду.

Неужели Лили…

Нет, это ложь. Это точно ложь.

Но глаза издателя были твердыми, как кремень. И он знал о том, что Эдж отправил ту женщину за границу. Хотя Эдж так заботился о том, чтобы скрыть это ото всех…

И издатель узнал Лили в театре.

Да как она посмела?

Она предала… Его семью.


Когда дворецкий в доме Хайтауэров поприветствовал его, Эдж едва держался в рамках приличий.

– Я пришел, чтобы увидеться с мисс Хайтауэр.

Дворецкий пристально взглянул на Эджа, задумался на мгновение и показал ему в сторону гостиной.

Эдж не сел, а остановился у окна, изучая недавний ремонт. Подоконник перекрасили. В комнате сильно пахло краской. Эдж коснулся подоконника. Тот был влажным. Он вынул носовой платок и стер пятно с пальца.

Ему не пришлось долго ждать, вскоре послышался голос:

– Эджворт?

– Лили, – ответил он, не поворачиваясь и все еще тыкая пальцем в краску. – Ты недавно была у Софии Свифт?

Ему не нужно было смотреть на нее. Он чутко улавливал правду в ее молчании.

– Я искала свою мать.

– Я только что говорил с твоим знакомым газетчиком.

Она молчала.

Эдж чуть-чуть повернулся.

Лили все еще стояла в проеме, но, когда их взгляды встретились, вошла в комнату и закрыла за собой дверь.

– Какое искушение, – покачал головой Эдж. – Так и тянет снова разбить окно. Но тогда твой дворецкий снова послал бы за человеком, который вставляет окна, и подчиненные твоего отца получили бы счет, списали бы нужную сумму – и это не значило бы абсолютно ничего. – Он на мгновение закрыл глаза. – А ты не могла отправить к Софии Свифт посыльного?

– На мне была старая одежда. Меня никто не видел. Это точно.

– Кое-кто все же видел.

– Об этом могла знать только София – так, несомненно, это донеслось и до тебя. Она послала за мной. Мама была там. Она считала, что София у нее в долгу из-за проблем, которые вызвала ее книга, и того факта, что они когда-то были подругами. Но на самом деле маме просто некуда было идти, кроме как к ней.

– За ней мог отправиться твой отец.

– Я не хотела, чтобы он знал об этом. Не хотела, чтобы по дому снова летали вещи.

– Ты проигнорировала мой совет позволить им самим разобраться в своих проблемах.

– Тебе лучше уйти.

– Пока ты не швырнула что-то в окно или пока это не сделал я? – Он сосредоточил взгляд на ее лице.

– Какое это имеет значение?

– А вот кое-что другое действительно имеет значение. Ты знала. О любовнице. Все это время.

– Да.

Его голова откинулась назад. С тем же успехом Лили могла со всей силы ударить его кулаком, лишая способности двигаться.

– Понятно, значит, ты была в курсе. – Его губы растянулись в странной улыбке. – Почему же ты не сказала мне?

– Ты был… Ты был сыном своего отца. Я не могла сказать тебе такое. Как ты себе это представляешь? Что-то вроде: «Спасибо, что достал моего бумажного змея. А ты знаешь, что мы с сестрой сегодня не гостим в доме матери, потому что моя комната потребовалась для свидания твоего отца»?

Он вскинул подбородок:

– Ты говоришь правду?

Лили кивнула.

– Да, – еле слышно произнесла она. – Твой отец всегда так важничал, демонстрируя свою безупречность, и все же у него была любовница. Моя мать и его любовница были близкими подругами. Твой отец виделся с ней в доме моей матери.


Лили прекрасно помнила, что почувствовала тогда. Та любовница была едва ли старше Эджворта, и старый герцог, осознав, что Лили и Эбигейл знают его тайну, посмотрел на них словно на грязь под своими ногами.

И тогда Лили сама отправилась к издателю и спросила, почему он так много печатает о ее матери и совершенно игнорирует новости о герцоге с его незаконнорожденным ребенком.