В гостиной никого не оказалось, когда братья вошли туда, но на террасе стояла Фрида. Она, очевидно, не заметила вошедших, по крайней мере, когда Франц Зандов направился к ней и она обернулась, было заметно, что она только что плакала. Как ни быстро провела она платком по лицу, все-таки ей не удалось скрыть слезы.

В общем, не в обычаях Франца Зандова было проявлять большую деликатность, однако в данном случае он, по-видимому, приписал слезы девушки неприятному эпизоду, разыгравшемуся за столом, и в приливе участия попытался успокоить ее.

— Не смущайтесь своих слез, мисс Пальм, — произнес он. — Вы, наверное, здесь, на чужбине, скучаете по своей родине?

По-видимому, вопреки ожиданию, он угадал истину; во всяком случае, слова Фриды, произнесенные ею дрожащим голосом, прозвучали искренно и трогательно:

— Да, я испытываю невыносимую тоску по родине и дому.

— Ну, это вполне естественно, ведь вы лишь несколько недель здесь, — равнодушно отмахнулся бизнесмен. — Те же самые чувства мучают всех ваших соотечественников, но, поверьте, это скоро пройдет. Если только человеку выпадет на долю счастье в Новом Свете, он охотно забывает Старый и, в конце концов, даже радуется тому, что покинул его. Не смотрите на меня с таким изумлением, словно я сообщил вам нечто невероятное! Я говорю по собственному опыту.

Фрида действительно взглянула на него с недоумением. В ее глазах, еще влажных от слез, засверкали гнев и досада, когда она горячо воскликнула:

— Неужели вы говорите это всерьез, мистер Зандов? Я должна забыть свой родной дом, отказаться от родины даже в воспоминаниях? Никогда! Никогда!

Франц Зандов, очевидно, был несколько удивлен этим страстным возгласом девушки, обычно тихой и робкой, однако на его губах заиграла полупрезрительная-полусострадательная усмешка, когда он произнес:

— Из самых лучших побуждений я советую вам научиться этому. Несчастье большинства немцев здесь состоит именно в том, что они упрямо держатся за прошлое и в результате часто упускают и настоящее, и будущее. Кроме того, тоска по родине — одно из тех болезненных, искусственно вызываемых чувств, которые считаются очень поэтичными и высокими, но в сущности являются обузой в жизни, бесполезным грузом. Тот, кто хочет добиться успеха в Америке, должен иметь ясную голову и зоркие глаза, чтобы не упустить ни одного подвернувшегося благоприятного случая тотчас же использовать его. Посмотрите на себя: вы вынуждены самостоятельно искать средства к существованию, а в таких обстоятельствах вам лучше рассуждать здраво и не позволять себе поддаваться чувствам, не опускать руки.

Как ни жестко и бессердечно звучали эти слова, все же в них чувствовалось желание дать добрый совет. Неосторожное высказывание Фриды о «деловом друге», которое по логике вещей должно было бы рассердить бизнесмена Зандова, по-видимому, только возбудило в нем интерес к девушке.

Фрида ни словом не ответила на его поучение, своей холодностью поразившее ее до глубины сердца. Да и что могла бы она возразить на это? Но серьезный, вопрошающий, полный упрека взгляд ее темных глаз говорил красноречивее слов и, похоже, оказывал странное воздействие на Зандова-старшего, этого обычно неприступного человека. Теперь он не отвел глаз и, смело посмотрев в лицо девушки, внезапно добавил, невольно смягчив тон:

— Вы еще очень молоды, мисс Пальм, да, очень молоды, чтобы выйти в мир совершенно одинокой. Разве там, в Германии, у вас не было никого, кто мог бы позаботиться о вас, дать вам приют?

— Нет, никого, — тихо, почти неслышно, слетело с губ девушки.

— Ах, правда, ведь вы — сирота. А родственник, вызвавший вас в Нью-Йорк, умер, пока вы еще совершали путешествие? Так я, по крайней мере, слышал от племянницы.

Легкий наклон головы Фриды, очевидно, должен был служить утвердительным ответом, но при этом лицо девушки густо покраснело, и она потупила свой взор.

— Это действительно очень печально, — продолжал Зандов. — Но как же вам вообще удалось найти в Нью-Йорке подходящее убежище, раз вы были совсем одиноки там?

Краска на лице молодой девушки стала еще гуще, и она, запинаясь, ответила:

— Мои спутники по путешествию приняли участие во мне. Меня отвезли к землякам, к пастору одной немецкой общины, где мне оказали самый сердечный прием.

— И этот пастор рекомендовал вас моей племяннице? Да, да, я знаю, у ее матери были большие связи и знакомства в Нью-Йорке. Джесси продолжает поддерживать переписку с некоторыми из них. Впрочем, моя племянница покровительствует вам, так что не беспокойтесь за свое будущее. Располагая рекомендациями дома Клиффордов, вы легко найдете в нашем городе какое-нибудь подходящее место.

Фрида, видимо, была еще менее опытна во лжи, нежели Джесси. Правда, перед последней ей не было нужды притворяться, так как они обе с самого начала заключили негласное соглашение не врать друг другу. Но перед хозяином дома Фрида должна была как следует сыграть свою роль, тем более теперь, когда он, очевидно, заинтересовался ею. Однако всем своим видом девушка невольно выдавала себя, насколько тяжело ей давалась эта игра. Она не могла произнести ни слова.

Франц Зандов, правда, знал, что она робка и молчалива, но теперешнее ее упорное молчание, похоже, раздражало его. Не дождавшись ответа, он резко повернулся и спустился в сад.

Фрида облегченно вздохнула, словно избавившись от тяжкого страдания, и быстро возвратилась в гостиную. Но здесь она наткнулась на Густава, который, делая вид, что не проявляет никакого интереса к разговору, не упустил ни одного слова.

— Послушай, Фрида, я недоволен тобой, — с укором начал он. — Собственно, ради чего ты приехала сюда? Как понимать, что ты избегаешь встреч с моим братом, прямо-таки бежишь от него? Ты не делаешь никаких попыток к сближению с ним, никак не используешь редкие приступы радушия, когда он становится хоть сколько-нибудь доступным, и упорно молчишь, когда он заговаривает с тобой. Я проторил тебе путь, и теперь пора сделать хотя бы шаг по нему.

Фрида, молча выслушав этот выговор, помедлила и коротко произнесла:

— Я не могу!

— Чего ты не можешь?

— Сдержать обещание, которое дала тебе. Ты знаешь, ты почти силой принудил меня. В душе я сопротивлялась, но все-таки последовала за тобой. С какой неохотой приняла на себя роль, которую ты заставил меня разыграть! Но я не в состоянии продолжать эту трагедию, это выше моих сил. Отпусти меня домой, на родину, здесь я все равно ничего не добьюсь.

— Вот как? — раздраженно воскликнул Густав. — Однако великолепная история! Так значит, ради этого разговора я переплыл с тобой океан и насмерть рассорился с издателем и редактором, которые не желали отпускать меня? Так значит, ради тебя я терпеливо просиживаю здесь, в конторе, и позволяю мисс Клиффорд выражать мне свое величайшее презрение, третировать меня и оскорблять, как человека без совести. Все жертвы сделаны для того, чтобы мисс Фрида, недолго думая, коротко заявила мне: «Я не желаю продолжать начатое!» Ну, нет, моя дорогая, тебе не удастся все испортить! Ничего не выйдет! Нет, ты останешься здесь и доведешь до конца то, что мы задумали.

Темные глаза девушки печально и серьезно остановились на лице говорившего, и в них можно было прочесть упрек — ее задел тон, избранный Густавом.

— Не называй меня неблагодарной! — воскликнула она. — Я знаю, что ты сделал для меня, но не представляла себе, что задача будет столь трудна! Я не чувствую абсолютно никакой нежности к этому суровому, холодному человеку и никогда не смогу понять его — предвижу это абсолютно ясно. Если бы я хоть раз заметила теплый огонек в его глазах, хоть раз услышала от него сердечное слово, то попыталась бы сблизиться с ним. Ледяная холодность всего его существа, которую ничто не может согреть и нарушить, каждый раз отвращает меня от него.

Вместо ответа Густав взял Фриду за руку и, посадив рядом с собой на диван, сказал:

— Да разве я говорил тебе, что твоя задача из легких? Она достаточно тяжела — тяжелее, чем я сам думал, но все же она исполнима. Конечно, прячась от Франца, ты ничего не добьешься. Ты должна рассуждать, как настоящий военный стратег, и совершить нападение на врага: он достаточно прочно окопался, значит, нужно брать крепость штурмом.

— Но я не смогу! — страстно воскликнула Фрида. — Повторяю тебе, он не задевает ни одной струнки в моей душе. А если я не в состоянии проявить и принять любовь, то зачем же мне тогда оставаться здесь? Тайком, хитростью создать себе родной дом и состояние? Я уверена, ты не можешь желать этого, а если бы и желал, то я отказываюсь и от того, и от другого, если твой брат предложит их мне с таким же бессердечным равнодушием, с каким дал мне приют в своем доме.

С этими словами Фрида вскочила, но Густав спокойно усадил ее на прежнее место, сказав:

— Ух, как ты опять взбушевалась, а в результате вновь упрямое «нет». Если бы я не знал, от кого унаследовала ты свое непоколебимое упрямство, свою глубокую страстность при внешней замкнутости, я прочел бы тебе совсем иную мораль. Но это у тебя наследственные недостатки, и против них ничего не поделаешь.

Взволнованная девушка обеими руками схватила руку Густава и взмолилась:

— Отпусти меня домой, прошу тебя! Ничего, что я бедна! Ты ведь не покинешь меня! Да и я молода, могу работать! Тысячи людей находятся в таком же положении, как я, и вынуждены бороться за свое место в жизни. Я в десять раз охотнее пойду работать на фабрику, нежели стану, как нищая, выклянчивать здесь то признание, в котором мне отказывают. Один раз подчинившись твоей воле, когда ты повез меня к своему брату, я не стану слушаться вас беспрекословно — не нуждаюсь ни в нем, ни в его богатстве!

— Но ему-то без тебя не жизнь! — с нажимом заметил Густав. — Ведь ему недостает твоей любви более, чем ты думаешь.

Губы юной девушки дрогнули в горькой усмешке:

— Ну, как же ты можешь так ошибаться! Конечно, я еще очень мало знаю свет Божий и людей, но даже я чувствую, что мистер Зандов не нуждается в любви и не требует ее. Он вообще ничего в мире не любит — ни Джесси, которая ведь выросла на его глазах почти как дочь, ни тебя, своего единственного брата. Не надо быть экстрасенсом, чтобы почувствовать, как холодны, как чужды вы и далеки друг от друга. Твой брат одержим лишь жаждой наживы, выгоды, а ведь он уже достаточно богат! Правда ли, что он и этот Дженкинс деловые партнеры? Неужели субъект с подобной репутацией принадлежит к числу его друзей?

— Дитя, ты этого не понимаешь, — уклончиво ответил Густав. — Человек, который, подобно моему брату, стал свидетелем крушения всех своих жизненных надежд, у которого счастье превратилось в горе, а благословение — в проклятие... Так вот, слабый человек либо гибнет в подобной катастрофе, либо оставляет в ней свое «я» и выходит из нее совершенно другим существом. Я знаю, каким сильным характером обладал мой брат двенадцать лет тому назад, и то, что жило тогда в нем, не может умереть. Ты должна воскресить Франца, ради этого я и привез тебя сюда. По крайней мере, попытайся сделать это, ладно?

Слова, сказанные Густавом с неподдельным чувством, не могли оставить Фриду безучастной, но она тихо покачала головой и возразила:

— Ведь я — чужая для него, такой и останусь. Ты ведь сам запретил мне хоть словом намекнуть ему о наших отношениях.

— Ну да, я запретил! Ведь если бы он уже теперь узнал правду, то, по всей вероятности, холодно оттолкнул тебя. Да и ты, упрямица, не выдержала бы здесь ни минуты, не стерпела бы стыда — и тогда все было бы потеряно. Но ты должна, по крайней мере, приблизиться к нему. Вы ведь почти не разговаривали друг с другом. Ты утверждаешь, что в тебе не задета ни одна струнка; нет, она должна зазвучать как в тебе, так и в моем брате, и зазвучит, если вы научитесь смотреть друг другу в глаза.

— Я попытаюсь, — глубоко вздохнув, согласилась Фрида. — Но если я ничего не добьюсь, если он будет суров и придирчив...

— Тогда ты подумаешь, — прервал ее Густав, — что, значит, немало зла сделано против этого человека — столько, что он имеет право отстраниться с недоверием и ожесточением тогда, когда другой человек с любовью открыл бы свои объятия. Ты в этом неповинна, ты страдаешь за чужую вину, и вся тяжесть его страданий досталась тебе.

Девушка ничего не ответила, лишь прислонилась головой к плечу Густава, а из ее глаз выкатилось несколько горячих слезинок.

Густав, успокаивая, стал тихо гладить ее по голове, твердя:

— Бедное дитя! Да, в твоем нежном возрасте все еще должно казаться светлым и радостным. Тяжко так глубоко погружаться в темные стороны человеческой жизни. В свое время мне было достаточно трудно открыть тебе все тайны нашей семьи, но это было неизбежно. Несчастья одно за другим ворвались в твою жизнь — не зная правды, ты могла сломаться. Ну а ведь ты, Фридочка, не из разряда слабых и робких, у тебя есть кое-какая воля и даже, к сожалению, некоторая доля суровости характера одного известного тебе человека. Поэтому смело вперед! Мы еще добьемся своего.