Володя и сам жаловался, что жена не понимает его. Он влачил проржавевшие вериги, по юношескому легкомыслию когда-то надетые на себя. Он вырастил детей, обеспечил супруге безбедное существование и ни в коем случае не оставил бы ее без поддержки, но она так и не стала близким ему человеком. Ни любовь, ни хотя бы уютные, дружеские отношения не заглядывали в их дом. Но обостренное чувство долга не позволяло Володе сделать решительный шаг. Как-то Володя сравнил его с пламенем газосварочного аппарата. Синий огонь прожигает сталь и намертво сваривает бугристым швом два холодных железных листа. Жена подпитывала дьявольский аппарат болезнями мнимыми и настоящими. О ее постоянных недомоганиях он упоминал тоже. «Бедный Володя, нелегко ему жить в такой ситуации», – привычно жалела своего возлюбленного Вера, не позволяя себе и слова упрека в его адрес. Только бесконечное сожаление об очередной неизбежной разлуке томило ее. И с жизненными проблемами ей приходилось справляться в одиночку. Всегда опечаленная в день возвращения, отстав от своего спутника на несколько шагов в зале прибытия, Вера с горечью наблюдала, как жена цепляла Володю под руку и уводила с собой к автобусной остановке.


– Ну что, заждалась? – мягко окликнул Веру Владимир Степанович, выйдя из соседнего, книжного магазина. В руках его был справочник по сварке и резке металлов. – Вот, пришлось купить, держи, Верунчик. Надо проверить одну сомнительную конструкцию. – Владимир Степанович детально изложил задачу и наметил план действий: – Ты сейчас возвращайся в гостиницу и быстренько прикинь параметры, а я поеду на завод, на испытания образца. Вечером сравним результаты твоего расчета с экспериментом и тогда проясним вопрос.

– Хорошо, Володечка, – согласилась Вера, не только любимая женщина Владимира Степановича, но и верная соратница по работе. – Только давай на минуточку заглянем в сувенирную лавку, я приглядела одну вещицу. – Она повернулась к витрине и указала на саночки.

Владимир Степанович взглянул на игрушку и снисходительно улыбнулся. «Что ж, идея ясна. Зайдем. Купим».

Они вошли в магазин и остановились у полки с разноцветными созданиями из глины. Там безмолвно рычали медведицы в тулупах, смеялась девица с коромыслом на плече, другие фигурки и композиции теснились рядами. Но легкомысленной парочки в санях не было среди них.

– Нет, – подтвердила продавщица. – Да в последнем завозе их и не было. А на витрине, в окне, бракованные, с прошлого года стоят.

Пока Владимир Степанович уговаривал продавщицу продать товар с витрины, Вера листала справочник, делая вид, что все происходящее ее не касается. Наконец, поддавшись уговорам, продавщица с трудом распахнула огромную витринную раму и извлекла желанную игрушку с места ее заслуженной ссылки.

– Видите, – продавщица взяла в руки глиняную молодицу, та легко отделилась от своего кавалера, – я говорила вам, брак.

– Верно, не в свои сани села, – заметила случайная покупательница, наблюдавшая за сценой. При этом она с усмешкой посмотрела на Веру.

– Сколько я должен вам заплатить? – не слушая или не слыша посторонних реплик, спросил Владимир Степанович.

– Берите так, – разрешила продавщица, – игрушка давно списана.

– Осторожно, не потеряйте голову кавалера, – снова скривила губы праздная покупательница.

Действительно, голова глиняного молодца откатилась и лежала рядом с выпавшей из санок молодицей. Владимир Степанович взял части развалившейся скульптуры и положил их себе в карман. Вера удрученно молчала, опустив голову, и теребила уголок справочника. Вся эта история расстроила ее. С очевидностью прослеживалась параллель между сломанной игрушкой и перспективами их с Володей отношений. Да еще эта вредная тетка со своими репликами.

Из магазина они, как и намечали, разошлись в разные стороны: Владимир Степанович отправился на заводские испытания, а Вера вернулась в гостиницу, проводить контрольные расчеты.

Вечером они встретились вновь. Вера сидела посреди комнаты, за столиком, углубленная в цифры. Калькулятор тихонько попискивал. Увидев вошедшего Володю, она радостно поднялась ему навстречу и чмокнула в щеку. Но тотчас, погасив свой неуместный, как ей показалось, пыл, вернулась к столу и разложила листы с формулами.

– Смотри, ты оказался прав, конструкция будет работать с усиленной нагрузкой, – натянуто улыбаясь, сообщила Вера.

– Прекрасно, испытания тоже прошли нормально, но дела мы обсудим позднее. А сейчас посмотри-ка лучше эту штуковину. – Владимир Степанович мягко сдвинул бумаги на дальний край стола и, лукаво улыбаясь, выставил на свободное место саночки с ездоками. – Ты проверь, проверь. Склеены надежно, прочность отменная.

Вера осторожно взяла игрушку в руки, повертела ее, осторожно потрогала прежде отломанную голову мужичка. Скульптура выдержала испытания на прочность.

– Значит, она в свои саночки села? – с возродившейся надеждой спросила Вера, возвращая фигурку на место.

Вместе с починенной игрушкой к Вере вернулось и приподнятое настроение. Легкий румянец оживил ее щеки, губы расслабленно приоткрылись, сердце забилось неровными перестуками, а в глазах заиграл веселый, живой бесенок. Бесенок, сводивший с ума ее Володю.

Владимир Степанович молча обнял Веру, ощутил, как затвердели в его объятиях упругие груди. Затем медленно склонился к родному лицу. Нескончаемо долгий поцелуй относил влюбленных прочь из этого мира – мира ненужных дел и скучных обязанностей. Чудесные санки, подскакивая на ухабах, неслись с обрыва так, что захватывало дух. Что ожидало их: холодная полынья, мягкий скат или снежные сугробы, накрывающие с головой? Ветер ворвался в открытую форточку, листая брошенный на столе справочник. Но формула счастья пока оставалась закрытой.

Лошади, они такие

На окраине дачного поселка, на отвоеванной у соснового леса площадке, построили конный манеж. И сразу он стал местной достопримечательностью. Опытные спортсмены тренировались здесь в выездке, а новички за умеренную плату постигали азы верховой езды. Не было недостатка и в зрителях: на конников глазели малыши в колясках и их юные мамы, собирались у загона стайками подростки, присаживались на скамью для зрителей старики. Сосны, стоявшие в лесу крайними, дарили зрителям кружевную тень, защищая их от солнца, а стоны их мощных стволов перекликались со скрипом седел под наездниками.

Манеж был отделен от зрителей тремя линиями бегущих по периметру жердей. Но эта почти условная граница являлась непроницаемой стеной между теми, кто жил, и теми, кто лишь наблюдал жизнь. Все как в настоящем мире.

Среди зевак обращала на себя внимание странная особа, возникающая по вечерам при входе, у фанерного щита с нарисованной лошадью. Она сидела на принесенном с собой брезентовом стульчике и ни с кем не общалась, а только смотрела. Трудно было определить возраст особы и даже пол. Фигура, застывшая на стульчике, не имела ни формы, ни стати, а длинный козырек нахлобученной на лоб и уши кепки-бейсболки и дымчатые очки скрывали ее лицо. И непритязательная одежда – вытертые джинсы, спортивная куртка и дешевые кроссовки – в равной степени могли быть облачением и женщины, и мужчины. Так одеваются люди, устранившиеся от жизненной гонки: они перестают смотреть на себя со стороны, но устремляют взгляд внутрь. Странное существо было молчаливо и замкнуто.

Лошади сновали по кругу, вздымая копытами песчаные брызги. Наездники изредка пришпоривали коней, заставляя их переходить с простого шага на рысь или галоп. Невзрачная особа разглядывала лошадей с нарочитой отстраненностью – так рассматривают с земли стаю птиц, парящую в облаках. В этой отстраненности сквозил дух одиночества, он и вынуждал отшельницу – бледные нервные пальцы с изящным перстеньком на одном из них все-таки выдавали в этом неприкаянном существе женщину – ежевечерне приходить к манежу. Разве мог кто-либо, посмотрев на ее погрузневшую фигуру, поверить, что когда-то и она легко гарцевала на лошадях, укрощая даже самых строптивых?

Ныне одинокая наблюдательница в дешевых кроссовках не смогла бы даже вскарабкаться на коня, да никто и не ожидал от нее таких подвигов.

Бывшая наездница знала, что никому не нужна. У нее не было достойной работы, а служба с нищенским жалованьем тяготила ее. У нее не было семьи или хотя бы друга, способных понять и поддержать ее. Не так давно ушла от нее в иной мир мама. Все, все ушло. Она осталась совсем одна.

Ветер занес в глаз зрительницы, под черные очки, песчинку с манежа. Она мазнула нежным пальцем уголок глаз – лезет всякая ерунда! «Из-под копыт топот, пыль летит, из-под копыт топот», – утрированно шевеля ртом, пробормотала она скороговорку. Этим нелепым творением ума отшельница попыталась прекратить подспудно звучащую песнь сердца. «Расхлюпилась… понимания ей давай, может, еще и рыцаря на белом коне для утешения? Хотя на что он мне? Я уже разучилась любить, а мужчины так неверны…» Непроизвольным движением она облизнула пересохшие губы, и тотчас ветерок пробежался по ним, раня холодком забытых ласк. «А вдруг нашелся бы чудак и увидел во мне ту, которая так уверенно держалась в седле, что была так стройна и красива? Неужели криво сросшаяся после перелома нога да надорванное ухо – это приговор?» Шрам на сердце отсек воспоминания…

Солнце скрылось за лесом. Пурпурное зарево пожаром осветило гаснущий небосклон. Постепенно багрянец на небе бледнел от наплывающей серо-голубой вуали. На манеже оставалось все меньше лошадей – одну за другой наездники уводили их в конюшню. Ветер стих, перестали стонать сосны, теперь лишь стрекот кузнечиков на поляне между лесом и манежем нарушал тишину.

Женщина потянулась, откинула назад руки и голову – от долгой неподвижности тело затекло. Ветер набросился с новой силой и сбил с головы зрительницы бейсболку, освобожденные пряди волос рассыпались по лицу, скользнули по шее, упали на ухо, скрыв не хуже козырька видимый лишь самой женщине изъян – надорванная когда-то мочка давно заросла новым хрящом. Зрительница встала, опрокинув стульчик, сняла темные очки. Свет застал ее врасплох. Оказалось, что вокруг не было той темноты, которая виделась ей за тонированными стеклами, – в этом северном поселке стояли белые ночи. Заметим, что белые ночи случаются в жизни каждого человека, на какой бы широте он ни жил. Главное – не пропустить их наступления, ведь они так скоротечны. Но только белыми ночами случаются чудеса.


Безлюдье придало женщине смелости: она устремила взгляд в бездонное светлое небо и тихо запела. Вскоре она ощутила чье-то присутствие и замолчала. Беспокойно озираясь, откинула со лба волосы. Никого! Только с манежа до ноздрей доносился запах навоза – прежде она его почему-то не замечала. А в следующий момент перед ней появился неопределенного цвета конь. Он стоял будто вкопанный: понурая морда с нелепо вздернутой челкой, седоватый круп, обвислый хвост. Лошадиный глаз с надеждой смотрел на припозднившуюся зрительницу, пытаясь привлечь ее внимание. И тут же в стылом вечернем воздухе послышалось ржание, в этих дрожащих звуках женщина распознала жалобы коня на одинокую судьбу. Она вздрогнула и решилась – два одиночества шагнули навстречу друг другу. Женщина подошла к коню вплотную, коснулась его запыленной шеи:

– Да, дружок, давно щетка не касалась твоей холки. Ясное дело, ты ведь ничей. Я тебя понимаю – я ведь тоже ничья.

Бывшая конница подняла с земли свою бейсболку и прошлась ею по морде лошади, смахивая пыль, затем протерла плоские бока.

– Вот те раз! Да ты вовсе не серый, а гнедой! Помнится, на таком же шоколадном красавчике выходила я на последний старт. Я не дошла тогда до финиша, полетела на землю, получила травму. Это был конец всему.

Женщина заломила пальцы, нащупала на среднем перстенек с рубиновой вставкой: ее утешительный приз за тот забег – алая капля застывшей крови.

Услышав обращенные к нему слова, конь запрял ушами, уши его дернулись, жалобное ржание снова раскололо вечернюю тишь. На этот раз женщина услышала просьбу не оставлять его одного, не уходить.

Наездница, выброшенная жизнью из седла, с сомнением окинула взглядом плоскую фигуру: «Нет, я еще не выжила из ума, чтобы возиться с этой доходягой». Но вопреки разуму и доводам рассудка она припала губами к шершавым ноздрям. И вдруг, и вдруг… Она почувствовала струи ответного тепла, бегущие от лошади к ее телу. Горячий ток крови согрел ее застывшие ноги, в груди заиграли колющие искорки странного чувства, а следом послышался едва уловимый раскат колокольного звона. Может, именно так и зарождается последняя любовь? Женщина царапала нежную кожу пальцев о наждачную морду лошади, а губы животного ранила своим перстеньком, резала его по живому – так любовники в пылу страсти, бывает, ненароком причиняют боль друг другу. И все звучали удары колокола или это колотилось ее собственное сердце?

Вдруг женщина спохватилась, на мгновение оторвалась от коня. Сумасшедшая и счастливая, она подозрительно взглянула на ожившее от ее ласк животное и неуверенно спросила: