Сумасшедший! Вот в чём дело. Жадная рука судьбы дотянулась из прошлого и схватила меня за горло.

Теперь я вспомнил или вообразил, что вспомнил (ведь безумец может считать реальностью то, чего на самом деле не было), маленькую комнатку с побелёнными стенами — свою клетку; туннель под стеной — путь к свободе, прорытый со сверхъестественной энергией бешенства и отчаяния. Пинки, ругательства, оплеухи — не ребёнок, а исчадье ада. Ребёнок, которого держали взаперти, с которым обращались, как с животным, и которого всё равно боялись. Теперь же, когда он вырос, его надо бояться и ненавидеть ещё сильнее. Неудивительно, что даже ты, Кэти, отвернулась от своей тёмной звезды и предпочла ей счастливый свет в глазах Линтона.

Улицы, которыми я бежал, стали шире, каждый дом здесь был окружён большим садом. Вокруг ни души. Только стук сапог и моё неровное дыхание нарушали тишину ночи.

Постепенно я перешёл на шаг. Даже безумцу нужен отдых. Я вошёл в самый тёмный сад и бросился на траву под деревом. В своём я уме или нет, но сейчас надо выспаться, авось наутро смогу разобраться в себе самом и яснее представить себе свою дальнейшую судьбу.

Но в ту ночь во сне (а потом и во многих других снах), к своему восторгу и ужасу, я увидел тебя, Кэти, но так, как никогда не видел в жизни. Страшен был облик той Кэти, что предстала предо мной: губы искусаны в кровь, в глазах злобное бешенство и боль утраты. Кровавые губы не шевелились, но я слышал дорогой голос из далека, будто ты улетела из этого мира, как лёгкий пух с чертополоха, и теперь, с другой стороны бытия, мучила меня обидными и странными речами.


Когда ты уходил, я стояла у стены. Капли дождя стекали мне на горло и душили меня. Ты ушёл, и я знала, что ты не вернёшься. Над болотом поднимался туман и принимал причудливые формы силуэтов — твоего и моего, как в те дни, когда мы были друг для друга всем на свете. Я увидела, как ты наклонился из облака к земле с той скупой грацией, что упоительней любого пиршества.

Поверь, я хочу тебя; поверь, мне нужен только ты; прости меня, Хитклиф, ради самого себя.

Туман поднимался от земли, проникал внутрь и лишал сил. Он висел над церковным двором в Гиммертоне длинными мокрыми клочьями. Я велела ему схватить тебя и привести домой, но ты упрямился.

Нелли всегда говорила, что этим кончится; мой замок превратится в груду развалин в наказание за мой вздорный нрав.

Туман закрыл мне глаза, и я сползла по стене в жидкую грязь. Она скользила у меня между пальцами, она окружала меня повсюду, и мне было холодно-холодно. Вот так же холодно мне будет лежать в могиле на церковном дворе. Вот что меня ждёт.

А потом ты вернёшься, правда? Лёжа под землёй, я услышу, как ты идёшь по колокольчикам, выросшим надо мной. Ты остановишься, чтобы прочесть надпись на могильном камне. Наверху будет светить солнышко, ты будешь вдыхать свежий ветер и выдыхать его вместе с весёлым мотивчиком, который примешься насвистывать перед уходом.

Нет, мой милый, не так-то просто.

Я стряхну оцепенение смерти. Я буду тянуться к тебе руками сквозь землю, как бы холодна она ни была. Я прорвусь сквозь путаницу белых корней и расчищу себе дорогу наверх, и пусть моя мёртвая плоть слезает с костей. Ничто не остановит меня, ведь моими суставами будет двигать нечто большее, чем мускулы.

Дёрн вздуется, мои пальцы прорвут его и покажутся на поверхности. Чудовищные могильные цветы, раскачивающиеся на тоненьких стебельках. Ты их видишь, но не можешь сдвинуться с места. Ты прирос к земле. Костлявые пальцы обхватывают твои ноги. Мы будем вместе. Здесь. Во тьме.


Голос стих, горящие глаза пропали, и больше я ничего не помню. Но, Кэти, если эти горестные стоны были исторгнуты из твоей груди, если сон, который я видел в ту ночь, был вещим, вроде тех, что иногда посещают святых или проклятых Богом, тогда, моя любимая, отбрось эти страницы и поспеши ко мне, чтобы ужасный вопль, эхо которого не утихло до сих пор, погрузился, утонул и утолил жажду в водовороте наших объятий.

3

Яркий солнечный свет проник сквозь прикрытые веки и разбудил меня, однако я так и продолжал лежать с закрытыми глазами. Тоска по тебе, Кэти, и по Перевалу охватила меня; мне казалось, что грудь моя разорвётся, если при зарождающемся свете дня я не увижу тебя рядом. Всё, что случилось со мной за последние несколько часов, прошло перед моим мысленным взором. На сердце было тяжело, будто я совершил ужасное преступление, которое нас разлучило; величайшее преступление из всех возможных злодеяний, ибо и разбой, и измена, и убийство пронеслись бы мимо, как пылинки, пока наши души составляют одно целое. Но где теперь моя душа? Всё, что я помню, может оказаться бредом сумасшедшего. Вполне возможно, что даже ты, Кэти, не что иное, как фантазия больного воображения, навеянная игрой лунных бликов на белой стене. Может, я никогда не покидал сумасшедшего дома и сейчас не лежу на траве под деревом, а сижу, закованный в цепи, на полу своей клетки, тереблю гнилую солому и пускаю слюни, а мой разум запутался в паутине бреда.

— Он плачет.

Голос шёл откуда-то извне, из мира, не ограниченного моими веками. Я открыл глаза. На фоне светлеющего неба вырисовывался какой-то тёмный силуэт. По мере того как я всматривался в него, призрачный силуэт обретал облик джентльмена, который расспрашивал меня вчера ночью. Он сидел не дальше трёх футов от меня, уткнувшись подбородком в колени. Будь он из плоти и крови, я мог бы свалить его одним ударом, но страх, что это не более чем фантом, порождённый моим воображением, удержал меня.

— Кто вы? — спросил я, не двигаясь с места.

— Он говорит человеческим голосом, — сказал джентльмен, — совсем не похожим на тот, которым бредил во сне.

— Какое вам дело до моих снов? — Я сел, чтобы быть в равном положении с моим видением (если это было видение).

— Он шевелится, — произнёс джентльмен. — На вид он крепок; но дрожит от холода — уж это-то, по крайней мере, выдаёт в нём человека. Возьми-ка, мой мальчик, согрейся, — с этими словами он сбросил длинный плащ, в который был закутан, и набросил мне на плечи.

Резким движением я стряхнул его.

— Кто вы? — спросил я с нажимом. — Я желаю знать ответ.

Джентльмен рассмеялся.

— Полегче, Храбрый Портняжка! Ты получишь ответ. Меня зовут мистер Эр.

— Как вы нашли меня?

— Я шёл за тобой. Это было не трудно. Ты бежал по улицам, мыча и фыркая, как одержимый.

— И вы пробыли здесь всю ночь?

— Да.

— Зачем?

— У меня было на это две причины. Во-первых, я боялся оставлять такого буйного молодчика, как ты, одного в приличном месте.

— А во-вторых?

— Во-вторых, мне нужен слуга. Я хочу предложить тебе место.

Тогда я не обратил внимание на явное противоречие в его словах: я был слишком потрясён, чтобы мыслить логически, но не заметить в его поведении некую странность я не мог. Уже рассвело, и я мог видеть, что он тоже дрожит от холода; на нём, как и на мне, блестели капли росы; на коленях его светлых бриджей темнели пятна: очевидно, он вставал рядом со мной на колени (об этом свидетельствовали также вмятины в мокрой траве). Похоже, сумасшедшим-то был мистер Эр, а не я.

Он постарался развеять мои сомнения.

— Я вижу, господин Х, вы недовольны, вы хмуритесь, вам кажется, что я веду себя странно. Допустим, я странный человек, и у меня иногда бывают странные причуды. На этот раз я решил оставить вас при себе. Что скажете?

— Почему вы зовёте меня «Х»?

Он молча ткнул пальцем мне в грудь. Я поднял руку к сердцу и коснулся медальона, который ты подарила мне в свой четырнадцатый день рождения. Внутри была камея с изображением двух парящих в небе жаворонков, над которыми было выгравировано: «Х. от К., 1779». Он был на месте, но мистер Эр расстёгивал мою рубаху, чтобы прочесть надпись; я схватился рукой за то место, где лежали деньги.

— Подумать только, этот чертёнок подозревает меня в воровстве. Можешь не волноваться, твои деньги мне не нужны. Но должен же я был узнать, что за личность я собираюсь ввести в свой дом. Золото досталось тебе честным путём?

— Оно моё.

— Уклончивый момент, но оставим это. Что вы умеете делать, господин Х? Ладно, брось сердиться. Я хочу знать, как ты до сих пор зарабатывал себе на жизнь?

— Работал от зари до зари в поле и в конюшне, как последний мужлан, батрак, деревенщина.

— Но деревенские парни так не разговаривают. Тут какая-то тайна. Ты умеешь читать?

— Да.

Он вынул из кармана книгу и протянул мне.

Ну что ж, если ему так хочется… Я открыл и прочёл наугад:

Душа, пустынна и бесплодна,

Под горним светом расцвела,

И в область злобы преисподней

Благоуханье льёт она.

Глубины, где лишь дьявол правил,

Преобразила благодать…

Мистер Эр знаком остановил меня.

— Достаточно. Ты читаешь медленно, но размер передаёшь верно. Кто тебя научил?

— Помощник священника.

— Его нанимали, чтобы учить батрака? Мне трудно в это поверить.

Я молчал. Не рассказывать же свою историю первому встречному.

— А К? Кто она такая, ученик Х? Служанка, с которой вы тайком встречались в огороде? Сладкая ягодка, созревшая для поцелуев деревенского парня? Нет, вряд ли у судомойки хватит денег на золотую цепочку. Вероятно, К — какая-нибудь похотливая вдова, покупающая молодых любовников за безделушки.

Я вскочил на ноги и одним ударом свалил мистера Эра на землю.

— Она настолько же чище тебя, насколько я сильнее. Скажешь о ней ещё хоть слово, я вырву твой поганый язык.

С минуту мистер Эр лежал оглушённый, а затем заревел — со злобой или насмешкой — я не смог разобрать.

— Ха! Говоришь, язык вырвешь? Судя по дикому взгляду, ты вполне на это способен. Ну что ж, посмотрим, посмотрим.

Я уже готов был вышибить из него дух и тем самым положить конец этому необъяснимому припадку, но, всмотревшись, увидел на его лице отпечаток какой-то трагедии; рык перешёл в странные звуки, похожие на всхлипывания. Я повернулся на каблуках.

— Постой! — Всхлипывания снова казались смехом. — Не стоит обижаться, парень! Я же сказал это не всерьёз — просто так, для смеха.

— Смейтесь над кем-нибудь другим.

Я направился прочь.

— Да, ты прав. Х не позволит над собой смеяться, над Х не стоит подтрунивать. Шуток он не понимает, с ним нельзя провести полчасика за приятной беседой, соревнуясь в остроумии. Нет, у Х в жизни должны быть только кровь и слёзы. Ага, ты повернулся ко мне, скривил губы, сжал кулаки — хочешь снова свалить меня наземь? Никто не сомневается, что тебе это по силам. А я тем более. Ведь я сижу на мокрой траве, задыхаясь от первого удара, едва живой от усталости и холода — ты за пару минут легко сделаешь из меня котлету. Но не лучше ли будет помочь мне подняться на ноги? Тогда мы сможем пойти в гостиницу, где меня ждёт мой сонный слуга (не сомневаюсь, что он всю ночь не ложился спать), согреться у пылающего камина, выпить кофе с булочками, подкрепиться яичницей с беконом и поговорить о деле.

Он протянул руку.

Я хотел отшвырнуть её в сторону и покончить с этим гнусным типом и его дурацкими предположениями, но мой желудок воспротивился. Ну что случится, если я и позавтракаю у него?

— Вставайте сами, — сказал я. — Но я согласен идти с вами.

Мистер Эр испустил притворно-жалобный вздох и преувеличенно тяжело поднялся на ноги.

— Благодарности, как я понимаю, ожидать не приходится. Ну и ладно. Я схвачу колючку сразу, а потом буду зализывать раны.

Служанка, открывшая дверь гостиницы, при виде меня разинула рот от удивления и отскочила назад, но, узнав мистера Эра, впустила нас и тут же убежала, зажав рот ладонями.

— Да, Х, победа осталась за тобой. Ты производишь на людей неотразимое впечатление — с этим надо что-то делать. А то по силе производимого эффекта ты можешь соперничать с царём[2], который обращал в золото всё, к чему прикасался. Но сначала о деле.

Щёлкнув пальцами над ухом человека, дремавшего на стуле с высокой спинкой, очевидно слуги, он приказал обалдевшему и заспанному лакею подложить в камин дров, а потом принести кофе и завтрак на двоих.

Мы уселись у камина. Мне показалось, что настроение мистера Эра заметно улучшилось.

— Чудесно, чудесно, — сказал он, потирая руки. — Приятно погреть отсыревшие кости, правда, Х?

— Не зовите меня так.

— Я и рад бы, да ты не представился.

— Меня зовут Хитклиф.