Джентльмена, похоже, весьма озадачили мои слова; он замолчал на целых десять секунд — для него это большой срок.

— Хитклиф — Хитклиф! Какое странное, необыкновенное имя.

— Уж какое есть.

— Это имя или фамилия?

— Оно годится и для того, и для другого.

— Тогда, думаю, мне тоже сгодится.

Слуга принёс кофе, булки и мясо. Изголодавшись, я сразу накинулся на еду.

— Полегче, господин… Хитклиф; за столом не следует стонать и чавкать, это пугает представителей низших сословий. Ты ел что-нибудь сегодня или хотя бы вчера, парень?

Я оставил эти разглагольствования без внимания, только повернулся боком, чтобы созерцание моей трапезы не оскорбляло утончённую натуру Его Светлости. Он снова щёлкнул пальцами.

— Джон, ты видишь этого парня?

— Да, сэр.

— Что ты скажешь о нём? Не стесняйся, говори прямо!

— Прошу прощения, сэр, но он грязный!

— Грязный? В самом деле? Ты меня удивляешь. Я в жизни не видел никого чище, он же просто белоснежный. Но если ты говоришь, что он грязный, Джон, тогда мы должны его помыть. Я знаю, у тебя высокие требования к тем, кто служит у твоего хозяина. Посмотри на него повнимательнее, Джон.

— Зачем, сэр?

— Потому что я хочу, чтобы ты на глазок прикинул его мерки. Как только откроются магазины, купишь ему костюм, самый приличный, который сможешь найти здесь. В любом случае это будет лучше, чем то, что сейчас на нём надето, а потом миссис Фейрфакс и её помощницы смогут одеть его как положено. Когда вернёшься, засунешь его в большую кадку, заполненную кипящей водой с самым едким мылом, подержишь там минут десять, а потом вытащишь то, что останется. Надеюсь, мы сумеем с помощью этой процедуры получить нечто, похожее на человека.

Джон посмотрел на меня с сомнением; я поднялся, запихивая куски хлеба под рубашку.

— Хватит с меня ваших оскорблений, мистер Эр, — сказал я. — Я не собираюсь быть объектом ваших упражнений. Всего вам доброго.

Когда я склонился в насмешливом поклоне, мистер Эр метнул на Джона такой сердитый взгляд, что последний пулей вылетел за дверь. Мистер Эр засунул руку в карман и вытащил тяжёлый кошелёк.

— Присядь-ка, Хитклиф. Довольно болтать ерунду, поговорим серьёзно. Тебе нужна работа, мне нужен слуга. Согласись, что золото, которое я тебе плачу, вполне способно позолотить случайное оскорбление, как ты это называешь, или шутку, как зову это я. Ну, сколько тебе надо в год?

Кошелёк был набит до отказа. Во дворе я видел великолепную карету с надписью «Эр», а теперь обратил внимание на роскошное убранство комнат. Всё это говорило о богатстве, мною ещё не виданном; в ту пору мои представления об изысканности ограничивались жилищем Линтона; возможность приобщиться к образу жизни, перед которым мои старые идеалы меркли, казалась заманчивой (при условии, что мне удастся это сделать без ущерба для себя). Я убедился, что легко могу управлять этим странным джентльменом. Почему бы не извлечь выгоду из его чудачеств? Он, без сомнения, постарается получить от меня дополнительные услуги, на которые я не согласен, но почему это должно волновать меня сейчас? В любом случае выбирать мне не приходилось. Возможно, причуды этого человека граничат с безумием, но разве моё состояние лучше? Обдумав всё хорошенько, я решил не отказываться от предложения. Соответственно, я запросил пятьдесят фунтов жалования — вдвое больше того, что Хиндли платил Джозефу. Мой собеседник засмеялся.

— Ну и жадина ты, Хитклиф! Осторожнее, не зарежь гусыню, которая несёт золотые яйца. Ты хмуришься — я понимаю, ты намерен торговаться до последнего. Но я тоже умею торговаться, тебе меня не одолеть. Давай пополам. Мы удвоим ту сумму, что ты назвал. Сотня фунтов, а не хочешь — не надо.

У меня, наверно, челюсть отвисла от удивления.

— Ха! Ты разинул свою жадную пасть, чтобы сожрать меня со всеми потрохами? Не выйдет! Я чувствую, как во мне просыпается шотландская кровь: тебе придётся довольствоваться меньшим. Что ты скажешь о двухстах фунтах и ни пенни больше?

Мне оставалось только громко рассмеяться. Физиономия у мистера Эра вытянулась.

— Ты, я вижу, наконец понял, как серьёзно обстоит дело. Но теперь уж поздно, когда доходит дело до торговли, ты мне в подмётки не годишься. Двести пятьдесят фунтов в год, плюс еда и одежда. Сдавайся, Хитклиф, я победил. По рукам и никаких обид!

Я протянул руку мистеру Эру. За такое жалованье я готов был сносить его насмешки, но про себя отметил, что за оскорбления ему придётся расплачиваться звонкой монетой.

4

Мы ехали в карете (той самой, которую я заметил во дворе гостиницы) в поместье мистера Эра, расположенное в семидесяти милях от Гиммертона в сторону Лондона. Представь те чувства, Кэти, которые я испытывал по пути туда: с каждой милей я удалялся от тебя, но может статься, что с каждой минутой приближалась наша встреча.

Я ещё не вступил в должность и не занял подобающего слуге места, поэтому ехал с комфортом в карете рядом с мистером Эром. Такое положение вещей вызывало у Джона недоумение и беспокойство (сам он ехал на облучке и присматривал за багажом). Каждые пять минут в окошко показывалась его красная рожа — он, вне всякого сомнения, рассчитывал увидеть меня сосущим кровь хозяина. Мне доставляло двойное удовольствие обмануть его ожидания и встретить его встревоженный взгляд с невозмутимым спокойствием. Могущественному человеку, которому он служил, от меня ничего не требовалось, и я мог разглядывать его сколько угодно: уставший после дурацких ночных бдений рядом со мной, он дремал и негромко похрапывал в углу кареты.

Мистер Эр был человеком среднего роста, атлетического сложения, широкоплечим, с тёмными волосами и смуглой кожей. Во сне на его лице, обычно то насмешливом, то суровом, проступило выражение глубокой печали. Сны ему снились нерадостные. Иногда карету сильно потряхивало, и он открывал глаза, временами погружался в ещё более глубокий сон, однажды пробормотал что-то, по-моему женское имя, но я не вслушивался. Если мне будет нужно что-нибудь узнать, я это узнаю, у меня впереди ещё достаточно времени, чтобы всё разнюхать.

Судя по одежде, он изображал из себя щёголя. Пока я мылся, он принял душистую прохладную ванну, сменил бельё и переоделся с головы до пят. Теперь его костюм являл собой весьма необычное зрелище — лимонного цвета перчатки и сюртук, узорчатый камзол, полосатый шёлковый шарф и трость эбенового дерева с золотой отделкой. Но, похоже, все эти дорогие шмотки его ни капли не волновали: когда мы присели у обочины подкрепиться, Джон нечаянно пролил ему на рукав немного красного вина, так он только промокнул пятно вышитым платком, даже не взглянув на него, и продолжал о чём-то говорить.

Я наблюдал за его манерами — его шутками, насмешками, повелительным тоном, — не зная, подражать ему или презирать. Мне необходимо стать джентльменом. Допустим. Для этого надо иметь подходящий образец. Вот и отлично — прямо передо мной сидел, развалившись, самый настоящий джентльмен и похрапывал во сне. Но смогу ли я смириться с тем, что мне придётся стать таким, как он? Нет, мне претила эта мысль, однако я решил, что не стоит торопить события, пока достаточно научиться держать себя в руках.

Ибо, хоть внешне я был невозмутим, душа моя пребывала в смятении. Какая-то часть моего сознания взвешивала и оценивала выгоды, которые можно было извлечь из странного предпочтения, оказанного мне мистером Эром, другая же часть ужасалась открывшимися новыми сведениями о моём происхождении и новым пониманием старых воспоминаний. А ведь я узнал малую толику всей правды, которая может оказаться в десять раз страшнее. Что же такого мог сделать ребёнок, почти младенец, чтобы его поместили в сумасшедший дом? Поступок должен быть воистину демоническим. А предыдущая ночь? Если бы я привёл свой план в исполнение — вошёл бы в это заведение, рассказал бы свою историю и начал наводить справки, служители тут же схватили бы меня и водворили на место, в мою клетку. И даже сейчас могу ли я быть абсолютно уверен, что меня не лишат свободы и средств к существованию, если кому-нибудь удастся проникнуть в мою тайну? Впрочем, опасность эта была совершенно ничтожной, поскольку даже сам я не часто забирался в эти глубины; мне ничто не угрожало до тех пор, пока я сам себя не выдам. Однако когда мы ехали через город, я отодвинулся подальше от окна.

В поместье мы прибыли уже затемно, поэтому мне не удалось как следует разглядеть фасад здания. Я проследовал за хозяином в парадную дверь, и меня сразу ослепило обилие ярких красок и огоньки свечей, отражавшиеся от полированных поверхностей дубовых панелей. Почтенная пожилая женщина, вероятно экономка, вышла из-за двери к нам навстречу, следом за ней появились другие слуги. Мистер Эр велел Джону показать мне спальню, и тот повёл меня по широкой лестнице, а затем по ещё более широкому коридору. Последнее, что я слышал, перед тем как бросился на кровать, был громкий голос мистера Эра, отдающего распоряжения слугам. На пороге моей новой жизни у меня не было ни молитв, ни проклятий: я сразу провалился в сон.

Меня разбудило звяканье дверной щеколды. На одно мгновение я подумал, что это Джозеф со своими вечными нотациями и оплеухами пришёл меня будить, но внезапно осознал, что перенёсся в новую реальность, далёкую от тяжёлой руки Джозефа и, увы, от твоего нежного прикосновения. В комнате никого не было, но на столе рядом с моей кроватью появился поднос с завтраком; очевидно, тот, кто его принёс, удаляясь, разбудил меня.

Я поел, оделся и вышел из комнаты. Вокруг не было ни души. Яркий свет, льющийся через широкое окно в конце коридора, освещал множество боковых дверей, вроде той, из которой я вышел, вероятно, за ними были другие спальни. Я направился к лестнице, ведущей в холл.

Спускаясь, я заметил боковым зрением какое-то движение. Это захлопнулась массивная входная дверь, обшитая дубовыми панелями. Я выбежал наружу и огляделся, но никого не было видно. Наверно, дверь была оставлена приоткрытой, чтобы проветрить дом, и теперь захлопнулась от порыва ветра. Но как я ни старался, не мог заметить никаких признаков жизни. Где же слуги, которых я видел накануне?

Я проходил из комнаты в комнату. Всюду роскошь, всюду тишина. На высоких окнах (они начинались у самого пола и кончались почти у потолка) висели великолепные пурпурного цвета гардины, подбитые бахромой из павлиньих перьев, которые весело колыхались от порывов свежего ветерка. Четырнадцать стульев вокруг огромного стола были обиты тем же пурпуром. Повсюду стояло множество безделушек, как я теперь понимаю, китайских: огромные фарфоровые и медные вазы над камином, расписные веера на стенах, бледно-зелёная керамическая ваза, заполненная до краёв тёмными сливами. Я взял одну и подтолкнул вперёд по столу — она докатилась до края и шлёпнулась на пол. Я выбросил её в окно, а оставшиеся сливы распихал по карманам.

Гостиная, отделённая арочным проёмом с занавесом, мало чем отличалась от столовой, только отделана была белым и вишнёвым. Окна и тут были открыты. Взглянув, я увидел двух полосатых кошек, гревшихся на солнышке на стене сада, но нигде не было никаких следов человеческой жизни.

Первое, что пришло мне в голову, — это истории, которые нам рассказывала Нелли. Она говорила, что во времена «чёрной смерти»[3] в Англии многие люди падали там, где застигала их смерть — в поле, в кузнице, дома, — и трупы лежали и разлагались, взывая к оставшимся в живых о могиле. Может, на каждой кровати наверху лежит труп, и не осталось никого, кто мог бы помешать мне прибрать к рукам всё, что понравится. А может, я перенёсся в сказку, где герой идёт один по прекрасной ледяной стране, люди вокруг живы, но замёрзли, как растения зимой, они неподвижны и безмолвны, они видят своими застывшими глазами всё, что происходит вокруг, но не в силах помешать герою. Они полностью в его власти.

Это были приятные фантазии — но приходили и другие мысли. Джозеф говорил мне, что когда-нибудь придёт день Страшного суда. А что, если этот день настал? И волей рока все жители земли в одно мгновение перенесены на небо (возможно, как раз в тот момент, когда я открыл глаза сегодня утром), а я остался здесь один, и когда полчища Сатаны обрушатся на землю, они схватят меня и уволокут в адское пекло. Или (самое вероятное) я действительно сумасшедший, и пустой дом не что иное, как галлюцинация — на самом деле в комнатах полно народу. И возможно, в этот самый момент мистер Эр смеётся надо мной, а Джон сдерживает меня, пока я, охваченный безумием, не вижу, не слышу и не чувствую их.

У меня вдруг возникло желание проверить свою теорию. Отчасти из любопытства, отчасти из суеверия я загадал, что, если и в следующей комнате никого не окажется, значит, я и впрямь безумен и вполне способен перерезать себе горло. Я быстро подошёл к двери на другом конце гостиной и распахнул её.