Он не обманывает. Хочет. Губы касаются мочки уха, а натянувшиеся в паху боксеры говорят сами за себя, и я не могу не улыбнуться, чувствуя в животе ответный жар. Вспоминая прикосновения его пальцев к разведенным навстречу бедрам, и довольный стон Рыжего – немного звериный и жадно-удовлетворенный.

– Господи, Витька, ты сошел с ума. Ты же меня только что одел!

– А уже хочу раздеть. Тань, – и снова губы скользят вдоль шеи, а руки требовательно обхватывают талию. – Ну давай, а? Прямо сейчас! Я быстро. Ммм, так хочется.

– Сумасшедший! – но мне нравится его внимание, да, нравится, и я с удовольствием запускаю пальцы в густые волосы, позволяя горячей ладони пробраться под юбку и заскользить по ноге. В конце концов, это все для него. – Мы же только час назад закрывались в гардеробной…

– Ничего не могу с собой поделать. Хочу и все! Детородная функция обязывает.

– Ох, осторожнее с чулками! Не порви, дурачок…

Что?

– Что-о?!

Он выбирает правильные слова, и желание тут же слетает с меня. Схлынывает холодной волной, затаиваясь до поры. Рыжий не был бы Рыжим, если бы вовремя не отступил на безопасное расстояние.

– Что ты сказал?

Но хитрый лис уже крутит ладонью в воздухе, улыбаясь самым обаятельнейшим образом.

– А чего такого, Тань? Ничего не сказал. Это же я вообще… Обобщаю так, понимаешь?

– Нет. Лучше не обобщай!

Он вдруг удивляется на полном серьезе.

– А ты что же, репейничек, совсем детей не хочешь?

– Витька, – у меня едва ли не пар идет из ноздрей, а ему хоть бы хны! – я же тебя, кажется, просила…

– Танька, не начинай, здесь никого нет! Как хочу, так и называю!

– Артемьев, ты с ума сошел, что ли? Какие дети? Мы с тобой еще даже не женаты!

– Можно подумать: нам свадьбы три года ждать.

– Все равно.

– Верно! Никогда не вредно помечтать на будущее. Да не пугайся ты так, Тань, – смеется Рыжий, возвращая меня в свои медвежьи объятия, – я же пошутил! Мне еще столько мест тебе хочется показать, столько всего рассказать о своих планах… О наших планах! Побыть с тобой просто вдвоем, дать возможность нормально окончить университет, а потом можно и детей. Да?

Я пожимаю плечом, сдаваясь на волю своему жениху, у которого очень даже получается вить из меня веревки.

– Ну-у, да. Наверно, – выдыхаю с облегчением, осторожно заглядывая ему в лицо. – Если потом! Хм, как-нибудь попозже.

– Конечно, попозже! Через год там, ну, или два. Три, Тань! Точно, не раньше трех и точка!

– Р-рыжий!

– Что? – со всем вниманием приподнимает он темную бровь. – Пять? Целых пять лет ждать, да? Многовато, Тань. Илюха с Женькой вон точно второго состругать успеют, а мы с тобой что, хуже? Нет, так долго ждать я решительно не согласен!

Я не могу сдержать смех и хохочу, представив его с двумя голубоглазыми, рыжеволосыми детишками на руках и почему-то с поварешкой в зубах. Тоже мне – папаша!

– Иди уже, мечтатель, одевайся, я подумаю, – снисхожу к ответу, шутя отталкивая его от себя. – Не заставляй наших родителей ждать, а то раздумаю за голого замуж выходить! Накроется тогда твоя детородная функция медным тазом!

Странный у нас выходит разговор – свой, родной, понятный только для нас двоих. Я думаю об этом, глядя, как мой мужчина с кривой ухмылкой на губах исчезает в гардеробной, чтобы через секунду выглянуть из-за двери, набрасывая на плечи рубашку.

– Обещаешь подумать о трех? Мне одного мало.

– Что? Да ты просто невыносим, Артемьев! Совесть имей!

– Трех годах, репейничек, а ты о чем подумала?

Он просит помочь застегнуть пуговицы, умоляет завязать галстук, изображает сердечный приступ, когда я признаюсь, что не умею, и требует срочно оказать ему первую медицинскую помощь дыханием рот в рот, иначе он прямо сейчас начнет биться в жутких конвульсиях у моих ног от внезапно настигшего его в собственной гардеробной страха замкнутого пространства. На мое замечание, что клаустрофобия прекрасно лечится открытой дверью, а буйная фантазия уколом успокоительного, смотрит на меня жалобными глазами кота из знаменитого мультфильма «Шрек» и, прислонившись виском к дверной коробке, начинает напевать песню «Hallelujah», зная, как я люблю его голос…

Maybe I have been here before.

Может, здесь я и бывал,

I know this room, I’ve walked this floor.

По этой комнате шагал,

I used to live alone before I knew you.

Но без тебя не знал судьбу другую.

I’ve seen your flag on the marble arch,

Твоим победам нет числа,

Love is not a victory march,

Но не любовь тебя спасла,

It’s a cold and it’s a broken Hallelujah.

Она разбита в звуках «Аллилуйя»!

Hallelujah, Hallelujah, Hallelujah, Hallelujah, (Hallelujah…)

* * *

Maybe there’s a God above,

Может, Бог вверху и есть,

And all I ever learned from love

Но о любви я понял здесь,

Was how to shoot at someone who outdrew you.

Что нет пути назад, когда люблю я.

And it’s not a cry you can hear at night,

Любовь – не просто крик в ночи,

It’s not somebody who’s seen the light.

Не греют всех её лучи,

It’s a cold and it’s a broken Hallelujah.

В её осколках только «Аллилуйя!»

Hallelujah, Hallelujah, Hallelujah, Hallelujah, (Hallelujah…)

(Перевод Алексей Бирюков)

У него получается, да. Как всегда получается добиться своего, и я сдаюсь на милость Рыжему, спеша закрыть ему рот поцелуем, обнять ладонями лицо, пока на звуки голоса не сбежалась вся семья.

«… – Я не хочу, Вить. Точнее, хочу, но не так шумно. Почему мы не можем расписаться и посидеть где-нибудь тихо по-семейному, а? Ты, я, наши родители. Почему?

– Потому что это необычный день, который мы с тобой будем вспоминать много лет спустя, и я хочу, чтобы нам было о чем рассказать детям. Чтобы их мама была в белом платье, а отец как дурак носил ее на руках. Потому что ты достойна праздника, Коломбина, твой отец достоин радости увидеть тебя невестой, а мне перед людьми скрывать нечего. Я давно знаю, чего хочу.

Он чертит пальцами линии на моем животе, согревает подбородком макушку, не переставая обнимать и греть у своей груди, даже когда все закончилось.

Я опускаю щеку на подушку и вздыхаю. Перевернувшись на спину, смотрю в потолок. Не зная, как объяснить свой страх, сажусь в постели, но он тут же поднимается следом, чтобы снова обнять меня, привлекая к себе.

– Ну что такое, Тань? Чего ты боишься? Это же всего лишь я.

– Вот именно, Вить, что ты.

– Еще скажи, что мы все это уже не проходили.

– Проходили, – я снова вздыхаю, находя в темноте его ладонь и накрывая ее своей. – Но не могу же я всегда просить тебя, как ты не понимаешь. Все это трудно объяснить, а тут люди, гости, целое событие!

– О, да. – Он неожиданно смеется, щекоча дыханием затылок. – Еще как трудно! Не стоит даже и пытаться, надо просто брать и владеть. Поверь, моя хорошая, тебе сразу станет легче и не останется о чем переживать.

– Т-то есть? – Рыжий заставляет меня растерянно оглянуться и поднять к нему лицо. – Ты хочешь сказать, что я…

Встретить ласковый шепот на своих губах и потянутся к ним, припадая в неосознанном поцелуе. Привычном, легком, необходимом, как сам воздух.

– Правильно. Хочу сказать, что ты… Что тебе вовсе не нужно просить меня, потому что я… Ну же, продолжай, Коломбина.

Не знаю, почему я избегаю говорить с ним о любви. Но каждый раз, когда мы подходим к признанию, я жутко смущаюсь, хотя люблю его всем сердцем и уверена: он знает об этом еще лучше меня.

Вот и сейчас на мое упрямое молчание Бампер отвечает веселым: «Трусиха!». Приподняв сильными руками, разворачивает к себе лицом, укладывает на грудь и, откинувшись на подушку, позволяет моим губам ответить на вопрос со всей нежностью и страстью, которую я к нему испытываю.

– Танька, ты у меня всегда будешь самой красивой, обещаю. Я ведь ни разу в обещании не подвел тебя?

– Ни разу.

– И тут верь. Как верь тому, что для меня ты всегда будешь важна сама по себе. Все равно в каком платье. Обещаешь, что не забудешь? Что запомнишь мои слова?

– Обещаю.

– Вот и хорошо. А сейчас поцелуй своего Рыжего еще раз, моя любимая Колючка…».

«… – Ох, что-то я волнуюсь, девочки. Лиль, как думаешь, привезут нас обратно к общежитию или нет? Все же сорок километров – не близкий свет, а мы на каблуках и при параде. Понимаешь, у меня мама сердечница, переживает. Третий раз звонит, интересуется, а я не знаю, что сказать.

– Ты, Настя, как маленькая, честное слово!

– Почему это?

– Потому что дожила до двадцати лет, а беречь здоровье родителей так и не научилась. Что, соврать не могла, что ли? Сказала бы «Да», и все дела! Вернешься, мол, вовремя, и никакой кардионагрузки на сердце. Крепче спят – меньше бдят, ясно! Кстати, Крюкова, мне тоже интересно: до которого часа ваша семья планирует мероприятие? Вахтера бы в общаге предупредить надо о времени возвращения, а то окажемся у наглухо закрытых дверей и кукуй потом кукушкой у подъезда до утра!

И вроде бы нормальный вопрос, и задан очень даже буднично и актуально в преддверии скорой свадьбы, но на акценте «ваша семья» я снова впадаю в ступор к вящей радости соседки. Хорошо, что Лилька Еременко свой парень в доску и понимает: этим вечером провокации сойдут ей с рук, как и подтрунивание над растерянной и смущенной невестой. Особенно в близком присутствии Рыжего, когда он с расстояния в десять шагов, затягиваясь сигаретой, гипнотизирует меня кривой улыбкой и пристальным взглядом.

Ох, Рыжий-Рыжий. Мой Рыжий. Мой. Красивый, сильный, уверенный в себе молодой мужчина в компании своих друзей, и такой дурашливый, смешливый парень, внимательный и ласковый к своей Коломбине наедине. Впрочем, кому я вру, и не наедине тоже.

Странно.

У нас сегодня вообще странный мальчишник и девичник. Мы сидим двумя компаниями за разными столиками в клубе «Бампер и Ко» – пять девчонок и добрая дюжина парней, и прожигаем друг друга взглядами разной степени заинтересованности.

– Ясно, девочки. От Таньки сейчас ответа не добиться. Алина, наверняка ты знаешь, все же это твои родственники. Как думаешь, не бросят нас посреди леса в полночь одних, а? Молодых, красивых и незамужних? Может быть, стоит заранее заказать такси? А то напрашиваться к кому-то в машину на обратный путь неудобно.

– Во-первых, ничего неудобного в том, чтобы напроситься – не вижу. Во-вторых, с чего вы взяли, Лиль, что такие люди, как Артемьевы, оставят подружек невесты без присмотра? Я уже не говорю о том, что их не оставят без внимания друзья брата, – смеется Черняева, но для меня ее смех звучит где-то на периферии сознания. Я смотрю перед собой и вижу только темные глаза Виктора, спрятавшие от меня синеву за топким блеском плещущегося в них желания.

– «Белый Терем» – настоящий гостиничный комплекс, пусть и небольшой, – продолжает говорить Алинка, суя за щеку кусочек экзотического фрукта. – Зато с рестораном, отдельными номерами, банкетным залом и даже бассейном! Там классно, скажи, Женька? Замечательное место для семейного торжества. Лучше и не придумать!

– Да, там действительно очень красиво, – кивает Воробышек, потягивая молочный коктейль. – Правда, мы с Ильей были в «Тереме» зимой, но и сейчас, уверена, там хорошо и уютно.

– Представляю, какой красоты поставили свадебный шатер! Мне мама сказала, что весь комплекс на эти выходные отдан в распоряжение семьи Артемьевых, так что в «Тереме», девочки, и заночуем! Все будет цивильно и прилично, не переживай, Лиль. И ты, Настя, лучше сразу маме правду скажи, чтобы не волновалась. Какая полночь, вы что? Хорошо бы свадьба к утру утихомирилась. Лично я хочу натанцеваться до упаду, люблю живую музыку. И потом, как-никак любимый брат жениться, пусть и отбирал у меня в детстве самые вкусные конфеты! Такое мероприятие нельзя пропустить, я уже не говорю о гвозде программы – нашей Тане!

Алинка показывает Рыжему язык, но он вряд ли сейчас ее замечает, а вот друзья смеются. И девчонки смеются в ответ, когда Еременко неожиданно вздыхает, томно стрельнув в сторону парней глазками:

– Эх, девочки. А я так хочу, чтобы завтра в моей жизни произошло хоть что-то не очень приличное. Так хочется немножечко личного счастья.

Хочется. Мне тоже хочется. Прошел всего день в разлуке, а я уже скучаю по Рыжему, даже глядя на него. Как же быстро он приручил меня к себе.