Он отчаянно флиртовал с посетительницами, но только тогда, когда этого не видела Эйджи. Он не был женат, годами не жил в семье, но бросил море и демобилизовался с флота, как только понадобилось ухаживать за больным отцом.

Вообще-то он ее раздражал. И все же в глубине души она сознавала, что его присутствие возбуждает в ней чувственность. Когда он был рядом, у нее холодело внутри.

Она пыталась успокоиться, твердя себе, что чувственность ей совсем не свойственна. Страстность — да, пожалуй. Это их фамильная черта. Она сказывалась во всем — в работе, в честолюбии, в упрямстве, наконец. Но мужчины никогда не были для нее главным в жизни, хотя она с удовольствием общалась с ними, а со многими поддерживала приятельские отношения.

К ее величайшей досаде, она ощущала не просто прилив чувственности. Это было куда хуже и называлось прямо и коротко — похоть.

Таков был Олаф Стивенсон, и иногда ей хотелось не иметь с ним ничего общего...

* * *

Когда он вышел из тени на свет уличного фонаря, она отшатнулась, взвизгнула от неожиданности и инстинктивно схватилась за лежавшую в сумке металлическую короткую палку с набалдашником, которую с гордостью называла своим оружием.

— Где вас черти носят?

— Я... Тьфу, как вы напугали меня, Стивенсон!

Эйджи вынула из сумки дрожащую руку. Она терпеть не могла, когда ее пугали. Сознание собственной уязвимости приводило ее в неистовство.

— Что вы здесь делаете? Выскочили, как чертик из табакерки!

— Высматриваю вас. Вы когда-нибудь бываете дома?

— Стивенсон, сегодня воскресенье, а по воскресеньям я обедаю у родителей. В гостях я была, понятно? — Она сделала несколько шагов, вынула ключ и вставила его в замочную скважину.— Что вам нужно?

— Майк смылся...

Она застыла на пороге, и он налетел на нее.

— Как смылся?

— Днем он был на кухне, а когда Монти на секунду отвернулся, он слинял. Я нигде не могу его найти.— Он был зол на Майкла, на Эйджи, на себя и с трудом сдерживался, чтобы не проломить кулаком стену.— Я потратил почти пять часов, но так и не нашел его.

— Ладно, без паники.— Она, задумавшись, миновала маленький вестибюль и подошла к лифту.— Еще рано, всего десять часов. Он знает дорогу.

— В том-то и беда,— раздраженно буркнул Олаф, входя вместе с ней в кабину,— что он знает ее слишком хорошо. Ему было приказано сообщать мне, где он находится и когда вернется. Уверен, что он болтается с «каннибалами».

— Ну, не проведет же он с ними всю ночь.— Эйджи продолжала напряженно думать, пока лифт поднимался на четвертый этаж.— У нас два выхода: либо самим объездить весь город, либо позвонить в полицию.

— В полицию?

Она оставила дверь открытой и вошла в холл, сказав лишь одно слово:

— Джон.

— Никаких копов! — быстро возразил Олаф, хватая ее за руку.— Я не собираюсь натравливать на него полицейских!

— Джон не просто коп. Это мой брат.— Пытаясь не выйти из себя, она отодрала его пальцы.— А я работник суда, Олаф. Если Майкл не выдержит испытательного срока, я не смогу об этом умолчать.

— А я не желаю увидеть его за решеткой через неделю после того, как я его оттуда вытащил.

— Мы вытащили,— поправила она и отперла дверь своей квартиры.— Если вам не нужны ни помощь, ни совет, незачем было приходить.

Олаф пожал плечами и шагнул в комнату.

— Я думал, мы поищем его вместе.

Комната было ненамного больше той, которую снимал Майкл, но сразу было видно, что здесь живет женщина. На низкой тахте лежали пуховые подушки ярких расцветок. Всюду стояли подсвечники с душистыми свечками разной длины, а в китайской вазе красовались сухие цветы.

На стене висело большое овальное зеркало в бронзовой раме. Его потускневшая поверхность требовала обновления. В углу стояла метровая статуя из холодного белого мрамора. Она напомнила Олафу русалку, выходящую из моря. Рядом стояли скульптуры поменьше, их выразительность была почти жестокой. Волк, вырезанный из дубовой ветки, готовая к броску извивающаяся кобра из гладкого малахита...

Множество книжных полок, дюжины фотографий в рамках — и во всем этом проявлялся неистребимый женский дух.

Олафу было здесь неловко и неуютно. Боясь повалить какую-нибудь свечку и чувствуя себя слоном в посудной лавке, он от греха подальше засунул руки в карманы. Ему вспомнилась мать. Она тоже любила свечи. Свечи, цветы и голубые китайские вазы.

— Я сварю кофе.

Эйджи сбросила сумку и прошла на кухню, смежную с комнатой.

— Ага. Хорошо.— От нечего делать Олаф прошелся по комнате, поглядел в окно, полюбовался на фотографии родственников и плюхнулся на тахту.— Не знаю, что и думать. Кой черт меня дернул лезть в отцы ко взрослому парню? Когда он рос, меня здесь не было. Он ненавидит меня. И поделом!

— Вы все сделали правильно,— возразила Эйджи, доставая чашки и блюдца.— Ни к кому вы не лезли в отцы, вы просто его брат. И вырос он в ваше отсутствие, потому что у вас была своя жизнь. И вовсе он не ненавидит вас. Да, он злится, обижается, но это совсем не ненависть — на которую, кстати, у него нет никакого права. Так что перестаньте изводить себя и достаньте из холодильника молоко.

— Опять прения, как в суде? — Не зная, радоваться ему или огорчаться, Олаф открыл дверцу.

— Дома я пререкаюсь куда более отчаянно, чем в суде.

— В этом я уверен.— Он с головой залез в холодильник. Йогурт, сыр, несколько пакетов с напитками, фляга белого вина, два яйца, полпачки масла.— А молока нет!

Она чертыхнулась и вздохнула.

— Что ж, будем пить черный кофе. Вы с Майклом не ссорились?

— Нет... То есть не больше, чем обычно. Он ворчит, и я ворчу. Он орет, а я еще громче. Но зато мы теперь разговариваем перед сном и после закрытия бара иногда вместе смотрим по телевизору какое-нибудь старье.

— Какой прогресс...— Она протянула ему тонкую чашечку, которая смотрелась у него в лапах так, словно была из кукольного сервиза.

— По воскресеньям к нам ходят обедать семьями.— Олаф не признавал китайских церемоний и взял чашку в ладонь.— Днем он был на кухне. Когда я зашел туда около четырех, его уже не было. Думаю, он закончил пораньше и ушел к себе. Монти не хотелось ябедничать, и с часок он его покрывал. Я подумал, что Майк просто решил передохнуть немного, но... Тогда я пошел на поиски.— Олаф выпил кофе и налил еще.— Последние дни я был с ним помягче. Казалось, все идет на лад. На моем первом корабле командовал капитан Бродерик. Ох, и ненавидел я этого ублюдка, пока не понял, что он делает из нас моряков! — Олаф слегка усмехнулся.— Положим, ненавидеть его я не перестал, но забыть уже не смогу.

— Хватит казниться.— Не удержавшись, она подошла поближе и прикоснулась к его руке.— Конечно, ничего этого не было бы, если бы вы оставили его в тюрьме. А сейчас посидите спокойно и отдохните. Дайте мне поговорить с Джоном.

Он сел, но без особой охоты. Чувствуя себя полным идиотом, попытался удержать на колене хрупкое блюдечко, потом опомнился и поставил его на стол. Пепельницы не было видно, и он подавил желание закурить.

Он не прислушивался к разговору, пока голос Эйджи не зазвенел от возбуждения. Тогда он слегка улыбнулся. Она рьяно бралась за любое дело, словно матрос-первогодок. Боже мой, как ему нравилось слушать ее нетерпеливый голос! Сколько раз за последние дни ему приходилось звонить ей?

Слишком часто, признался он самому себе. Чем-то эта леди задела его за живое, и он сам не знал, хочет ли освободиться или предпочитает быть у нее на крючке. Ему пришлось напомнить себе, что сейчас не время и не место думать о том, что его влечет к ней. Сейчас надо думать о Майкле. Только о Майкле, ни о ком другом!

Понятное дело, братец сопротивляется, но она от него не отстанет. Когда она вдруг горячо заговорила по-литовски, он чуть не уронил на стол фигурку злобной кобры, которую взял от нечего делать. Почему-то этот язык сводил его с ума.

— Так,— удовлетворенно сказала она, сломив сопротивление брата.— Я у тебя в долгу, Джон.— Она засмеялась, и от этого довольного, полнокровного смеха внутри у Олафа что-то вспыхнуло.— Хорошо-хорошо, значит, дважды в долгу!

Она повесила трубку. Олаф в это время любовался ее стройными ногами в чулках цвета хаки. Когда ее колени соприкасались, нейлон возбуждающе шуршал...

— Джон с напарником собираются обойти все известные им притоны «каннибалов». Если они найдут Майкла, то позвонят нам.

— Значит, будем ждать?

— Будем ждать.— Она поднялась и вынула из ящика стола чистый блокнот.— Чтобы скоротать время, расскажите мне о прошлом Майкла. Вы говорили, что его мать умерла, когда ему было двенадцать лет. А кто был его отцом?

— Его мать не была замужем.— Олаф инстинктивно полез за сигаретами, но вовремя спохватился. Поняв его жест, Эйджи снова поднялась и откуда-то извлекла пепельницу с отбитым краем.— Благодарю.— Приободрившись, он прикурил, по привычке прикрывая огонь сложенными ковшиком ладонями.— Лайзе было лет восемнадцать, когда она забеременела, но ее парень не пожелал заводить семью. Он смылся и бросил ее на произвол судьбы. Вскоре она родила и делала для Майкла все, что могла. Однажды она пришла в бар узнать насчет работы, и отец нанял ее.

— Сколько лет тогда было Майклу?

— Четыре или пять. Лайза разрывалась между ним и работой. Иногда ей не удавалось найти никого, кто бы согласился посидеть с ним. Тогда отец разрешил ей брать его с собой, и я присматривал за ним. Он был ничего,— слегка улыбнулся Олаф.— То есть довольно послушный. Чаще всего он просто сидел и смотрел на всех с таким видом, словно боялся, что его вот-вот выгонят. Но он был не дурак. Когда его отдали в школу, он умел читать и даже немного писать. А через пару месяцев Лайза и мой отец поженились. Отец был лет на двадцать старше, и оба они были одиноки. Моя мать умерла больше десяти лет назад. Лайза с ребенком переехали к нам.

— А как вы... Как Майкл отнесся к этому?

— Да нормально, кажется. Черт побери, я сам тогда был мальчишкой...— Разволновавшись от воспоминаний, он встал со стула.— Лайза из сил выбивалась, чтобы всем угодить. Такая уж она была. А отец... Знаете, он был не подарок и много времени проводил в баре. Мы, конечно, не были идеальной семьей, но все было более-менее нормально.— Он оглянулся на фотографии и с удивлением ощутил, как его кольнула зависть.— Я не обращал внимания на то, что под ногами крутится какая-то мелочь. Почти не обращал. Потом я ушел служить во флот и не думал о высшем образовании. Это была семейная традиция. Когда Лайза умерла, Майк сильно переживал. И отец тоже. Наверно, они скрывали это друг от друга.

— И как раз тогда Майкл начал доставлять хлопоты?

— Да, пожалуй. Он замкнулся, ушел в себя, но после смерти матери, конечно, стало хуже. Когда я вернулся, отец очень жаловался на него: мол, все делает наперекор. Связался с панками. Так и жди беды. Отец был очень болен. А Майк то и дело отлынивал от работы и норовил хлопнуть дверью. И когда я что-нибудь говорил, он предлагал мне поцеловать его в...— Олаф пожал плечами.— Вот вам все как на духу.

Да, она поняла. Малыш, от которого отказался родной отец. Он готов был полюбить нового брата, но столкнулся с равнодушием, и это чувство умерло в нем. Он потерял мать и остался один на один со стариком, который годился ему в дедушки и с которым его ничто не связывало.

В его жизни не было ничего постоянного. Постоянным было только чувство отверженности.

— Олаф, я не психолог, но мне кажется, ему нужно время, чтобы привыкнуть к вам. Он должен свыкнуться с мыслью, что в ближайшее время вам придется жить вместе. И я не думаю, что его следует держать в ежовых рукавицах. Похоже, он начинает понимать вас, а со временем научится и уважать. Может быть, тут следует немного поднажать.— Она вздохнула и отложила свои записи.— Так вот в чем дело... А я была так груба с ним... Слушайте, давайте сыграем в старую игру «хороший коп — плохой коп»! Я буду «хорошим копом» и постараюсь выслушивать его жалобы. Поверьте, мне всегда удавалось находить общий язык с самыми трудными парнями и сорвиголовами. Я выросла среди таких. Мы начнем с того...

Ее прервал телефонный звонок. Она сняла трубку.

— Алло! Ага. Хорошо. Очень хорошо. Спасибо, Джон! — Она прочитала в глазах Олафа облегчение и повесила трубку.— Его засекли по дороге к бару.

Облегчение быстро сменилось гневом.

— Ну, я ему врежу!

— Нет, вы очень вежливо поинтересуетесь, где он был,— поправила Эйджи.— А во избежание зла я поеду с вами.

* * *

Майкл сам пришел домой. Он считал, что очень хорошо все продумал. Он прошмыгнул через кухню бара, и Монти ничего не заметил. Избавиться от их слежки проще простого.