Ему ничего не оставалось, как покинуть Лондон, где он был слишком доступен для своих теперь воспрянувших духом кредиторов.

Под предлогом, будто его крошечная дочка нуждается в морском воздухе, он снял небольшой меблированный домик в Сидмуте. Там-то, почти в нищете, имея в числе прислуги лишь повара и двух горничных, он и умер. И неудивительно, писала Мария, ведь доктора, подвергшие его кровопусканию, выкачали из него три с половиной литра крови.


Жизнь постепенно возвращалась к Жюли. Огюст Вассеро не забыл обещаний, данных герцогу. Да и другие их общие знакомые, наведываясь в Париж, непременно заезжали к графине де Монжене. Генерал Уэтеролл и Филип Бек тоже навестили ее и долго подробно рассказывали о последних часах Эдуарда, утешая ее добрыми словами о том, каким огромным счастьем она была для него.

Французский король и вся придворная знать теперь настоятельно приглашали Жюли занять предназначенное ей место в высшем обществе. Поэтому, чтобы иметь возможность принимать гостей на более широкую ногу, Жюли поселилась в особняке на улице Шантерен и теперь, как в былые времена, слыла одной из лучших хозяек светских салонов.

Эпилог


Доктора настаивали на том, чтобы она не вставала с постели.

— В таком случае постель нужно перенести в маленькую гостиную, — решительно потребовала графиня Жюли де Монжене.

Она сознавала — жить осталось недолго. Однако понимание этого не приводило ее в панику — в конце концов, она почти достигла семидесятилетнего возраста. И время, ей отпущенное, женщина решила провести там, где могла постоянно созерцать бесконечно дорогой ее сердцу образ герцога Кентского… ее возлюбленного Эдуарда, выписанного в полный рост на парадном портрете.

Это была единственная ценность, о которой она попросила Эдуарда за всю их совместную жизнь. По правде говоря, только эта вещь и принадлежала ей по-настоящему. Она сама заказала ее и оплатила, но всегда боялась, что герцогиня будет претендовать на нее. Когда, по распоряжению генерала Уэтеролла, портрет прибыл в Париж, Жюли не помнила себя от радости.

Теперь лицо герцога на портрете казалось окутанным туманным ореолом. Четкие черты лица стали будто размытыми, глаза больше не светились любовью, которую художник увидел в этом счастливом когда-то человеке и увековечил своей кистью.

От грез ее пробудил звук выстрела. Она, должно быть, задремала, потому что, пробудившись, не могла понять, где находится. Где же на самом деле — в Гибралтаре или в Квебеке? И что это за стрельба? Очередной мятеж? Или еще одна казнь? «Боже… Эдуард, молю тебя, будь милостив!..»

Наконец память вернулась к ней. Она была в Париже. В собственной гостиной. Но кто же тогда стрелял?

Протянув тонкую руку к ночному столику, Жюли позвонила в серебряный колокольчик. В комнату торопливо вбежал Шарль Монжене, и она больше с любопытством, чем со страхом спросила:

— Стреляли?

— Не пугайтесь, дорогая тетя. Просто сорванцы дурачатся…

Милый был мальчик ее племянник, который жил здесь с тех пор, как Шарль-Бенжамен женился и переехал в Гренобль. Он даже не подозревал, каким теплом наполняет одинокую жизнь старой женщины.

— Ведь ты не обманываешь меня, правда? Ты пойми, я вовсе не боюсь. Я была… Я знаю, что такое стрельба…

— Да говорю же вам, милая тетя, никакой опасности нет! Правда, есть те, кто недоволен королем…

— Герцогом Орлеанским? — На этот раз в ее голосе прозвучал страх.

— Да никакой опасности нет. Он ведет себя мудро.

Милый Луи-Филипп! Нет, опасность должна обойти его стороной. Он был таким хорошим другом им обоим! Как они радовались общению с ним все эти годы! А как Эдуард хотел сделать его своим зятем! Но королева была против его женитьбы на принцессе Елизавете, и после нескольких лет тщетных надежд он в конце концов женился на сицилийской принцессе Мари-Амели.

Ни время, ни обстоятельства не повлияли на их дружбу. Он был первым, кто нанес ей визит, Когда она приехала в Париж, в горе и одиночестве. Он, как никто, понимал ее страдания. И когда пришло известие о смерти Эдуарда, немедленно предпринял шаги в помощь ей, написав Томасу Кутцу, чтобы тот продолжал действовать в интересах графини де Монжене, с тем чтобы она по-прежнему могла получать содержание, назначенное ей ныне покойным герцогом. На такое Жюли даже не могла надеяться, потому что долги бедного Эдуарда к тому времени оценивались примерно в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов.

Генерал Уэтеролл и члены его семьи постоянно навещали бывшую любовницу герцога, держа в курсе всех новостей о Касл-Хилл. После неудавшейся идеи с лотереей содержимое дома было продано с аукциона. Мысль о том, что любопытствующая толпа топчет грязными сапогами элегантные покои, терзала сердце Жюли. Мебель и утварь, которую они с Эдуардом любовно выбирали для своего гнездышка, тысячи книг в его библиотеке… и в ее… А его коллекция часов, его механические игрушки — заводные танцующие медведи, скачущие лошадки и дерущиеся петушки… Теперь все это распродано за гроши всяким Томам и Дикам, которые спустя годы будут хвастать: «Эта штуковина принадлежала герцогу Кентскому, пока он не умер, завязнув по уши в долгах»… А старые солдаты отзовутся им в ответ: «Да, он был редкой свиньей, жестокой и безжалостной… Мы до сих пор ненавидим его!»

Но был ли Эдуард жесток? В вопросах службы он всего лишь стремился к совершенству. Ему ничего не стоили ранние подъемы и долгие часы, проведенные на плацу. Он просто не понимал, почему его подчиненные не могут делать так же. Что касается наказаний и порки, как ни странно, но после гибралтарского дела, скучая среди роскоши штатской жизни, он был одним из первых, кто предложил и истово отстаивал идею их отмены. Странный и необычный человек был ее Эдуард, но как она любила его!

Во время своего недавнего визита генерал привез Жюли по-настоящему согревающую сердце новость. Он стал владельцем Касл-Хилл. Вернее, того, что от него осталось, потому что большая часть изысканного интерьера была распродана по частям. Сначала получилось, что его опередили в покупке, но будущий владелец, еще не успев расплатиться и вступить в права, был объявлен банкротом, снова оставив дом пустынным и одиноким. Вот тогда-то генерал и выкупил дом, задобрив, как полагается, наседающих кредиторов покойного друга. Если Эдуард наблюдал это с небес, как он должен был оценить проявление истинной, немеркнущей дружбы!

Эдуард, несомненно, умел дружить. Его теплая привязанность к людям была следствием безрадостного, одинокого детства. Как он любил де Салабери и их детей!.. Детей!.. Может быть, в свое время Эдуард поступил мудро, отказав Жюли в этой радости… Но сейчас она не могла думать об этом и была благодарна тому, что судьба послала ей племянников.

Дверь отворилась, и вошел Шарль, на этот раз в сопровождении другого юноши, который, нежно обняв женщину, спросил:

— Ну и как сегодня себя чувствует моя тетя Жюли? Шарль написал, будто тебя уложили в постель, и я подумал, что неожиданный визит может тебя взбодрить.

— Так оно и есть, мой милый мальчик… — Жюли о чем-то задумалась. — А твоя жена?.. Ее еще не уложили в постель? Ей еще не пора?

Шарль-Бенжамен рассмеялся:

— Тетя Жюли! Голова у тебя, как всегда, ясная. Да, моя дорогая жена почти на сносях, но…

Жюли все понимала. Они были готовы к ее смерти. Шарль даже послал за Шарль-Бенжаменом. Она посмотрела сначала на одного, потом на другого. Да, мальчик был прав — голова у нее работала хорошо. И еще никогда в жизни она не чувствовала такого умиротворения.


Весь день и даже ночью за окном слышались стрельба и топот марширующих. Но племянники убеждали, будто причин для беспокойства нет… даже наоборот… ее дорогого герцога Орлеанского попросили быть королем!

Эта новость обрадовала Жюли. Луи-Филиппу быть королем Франции! Мысли медленно уносили ее через Атлантику в Канаду, где она принимала у себя за ужином трех юношей-французов, которым Эдуард дал взаймы двести фунтов на устройство частной школы. Его доброта отплатилась сторицей, когда Жюли оказалась в одиночестве, грозящем стать ее участью на всю оставшуюся жизнь.

Не было смысла отрицать, что она не умела легко переносить проигрыш — ведь она так и не смогла выбросить Эдуарда ни из головы, ни из сердца. Их связывала чудесная, сказочная любовь, но почему тогда он бросил ее? Ради женитьбы на германской принцессе?

Она приподнялась на подушках, чтобы получше разглядеть портрет. Отчего он выглядит теперь таким смазанным и размытым? Где очки?.. Да они в общем-то и не нужны… Ах, вот теперь его черты сделались четче… Он улыбался… И по его глазам она могла прочесть, что он говорит ей: «Ты знаешь, Жюли. Только ты одна знаешь и понимаешь, почему я женился. Ты всегда знала и понимала меня, как никто другой…»

И чем больше она смотрела на портрет, тем больше понимала. Всю жизнь, что бы он ни делал, где бы ни служил, Эдуард не встречал понимания, помощи и уважения ни от собственной семьи, ни от целой страны. Только упреки, клевета и всегда стена непонимания. Только благодаря упорству и несгибаемой воле он мог высоко держать голову и искренне надеялся совершить нечто, что потом прославит его в истории. Дав английскому престолу наследника, он должен был выбраться из пучины неудач и непонимания. Он был здоровым пятидесятилетним мужчиной, в то время как его братья представляли собой жалких развратных спившихся дегенератов. «Ведь ты понимаешь меня, ma cherie… Ты понимаешь! Ты была единственной любовью моей жизни!..»

Конечно, Жюли понимала. Понимала его гордость, доставившую ей в свое время столько душевных мук… Гордость, скрывающую за собой оскорбления и унижения, которым его подвергали. «Ах, душа моя… Моя любовь! Ну почему судьба оказалась так жестока, убив тебя во цвете лет и оторвав от плода твоих страданий, ради которого ты принес эту жертву?.. Почему она не дала тебе насладиться славой?» — шептала она, в то время как вся Англия бурно приветствовала двенадцатилетнюю принцессу Викторию, а ее отец, герцог Кентский, возлюбленный принц Жюли, был почти забыт.


Когда его величество король Луи-Филипп вскоре после восшествия на французский престол посетил с визитом графиню де Монжене, это стало для нее одновременно величайшей неожиданностью и величайшей честью.

Встречая короля низким поклоном, Шарль Монжене произнес:

— Ваше величество, для нас это действительно огромная честь.

— Я слышал о болезни моего дорогого друга. Как она?

— Сожалею, сир, но большую часть времени она проводит без сознания.

— Мне очень бы хотелось увидеть ее. Может быть, она узнает меня?

— Сомневаюсь, сир. Впрочем, иногда она приходит в себя.

— Тогда отведите меня к ней.

Она пошевелилась, когда, склонившись над ней, Шарль произнес:

— Тетя Жюли, у вас гость. Его величество король Франции Луи-Филипп.

Она взглянула на них отсутствующим взглядом, потом тихо прошептала:

— Луи-Филипп? Король Франции? Луи-Филипп… Герцог Орлеанский…

Шарль отошел в сторону, а его величество взял Жюли за руку.

— Да, это мой возлюбленный маленький друг… это Луи-Филипп. — На лице ее появилась улыбка. — Сир, я… испытываю невыразимую гордость. — Голос ее внезапно обрел силу. — Я только сожалею, сир… что не могу склониться перед вами в реверансе…

— Когда вы поправитесь, дорогая графиня, мы будем ждать вас во дворце…

Жюли взглянула на него. В ее глазах можно было прочесть затаенное недоверие… В крайнем изнеможении она смежила веки.

Она знала, что никогда уже не склонится в реверансе.


Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.