Грейс Металиус - Пейтон-Плейс

А Констанс, похоронившая в Нью-Йорке диалект родных мест, отвечала:

— Но, дорогая, это действительно элегантное маленькое платье!

Или:

— Но, Эллисон, главная дневная трапеза всегда называлась обедом!

В девять часов вечера Эллисон надела пижаму и положила свои книжки на камин в гостиной. Она посмотрела на фотографию отца и на минуту замерла, изучая улыбающееся ей лицо. Волосы у него надо лбом росли, что называется, мысиком, и это придавало ему несколько дьявольский вид. Глаза у Эллисона Маккензи были большие, темные и глубокие.

— Он был красив, правда? — тихо спросила Эллисон.

— Кто, дорогая? — отозвалась Констанс, оторвавшись от своей бухгалтерской книги.

— Мой папа, — сказала Эллисон.

— О, — сказала Констанс, — конечно, дорогая, конечно.

Эллисон продолжала рассматривать фото.

— Он похож на принца.

— Что ты говоришь?

— Ничего, мама. Спокойной ночи.

Лежа на широкой кровати, Эллисон смотрела в потолок, где тени и отсветы уличных огней составляли странные узоры.

Как принц, подумала она и неожиданно почувствовала, как сжалось горло.

На секунду она попыталась представить, какой бы была ее жизнь, если бы умерла мама, а папа был бы жив, но в следующее мгновение она изо всех сил сжала в зубах край подушки, чувствуя жуткий стыд за свои мысли.

— Папа, папа, — повторяла Эллисон, но звук этого странного слова ничего для нее не значил.

Она подумала о фотографии на камине внизу в гостиной.

Мой принц, сказала она себе, и тут же его образ ожил в ее воображении. Он посмотрен на нее и улыбнулся. Эллисон уснула.

Каштановая улица шла параллельно улице Вязов; квартал, расположенный к югу от главной улицы, считался «лучшим» в Пейтон-Плейс, — здесь жила городская элита.

В самом конце Каштановой улицы стоял внушительный дом из красного кирпича, он принадлежал Лесли Харрингтону. Харрингтон был очень богатым человеком и, кроме того, являлся членом правления городского банка и председателем школьного комитета Пейтон-Плейс. Его дом, отгороженный от улицы высокими деревьями и широкими газонами, был самым большим домом в городе.

На противоположной стороне улицы стоял дом доктора Мэтью Свейна. Это был белый дом с колоннадой, и большинство горожан считало, что он выглядит как «дом южанина». Жена Свейна умерла много лет назад, и весь город недоумевал, почему Док, а именно так называли все доктора Свейна, продолжает жить в таком большом доме.

— Он слишком большой для одинокого мужчины; — говорили в Пейтон-Плейс. — Держу пари, Док болтается там как муха в консервной банке.

— Ну, дом Дока поменьше, чем у Харрингтона.

— Да, но Харрингтон — совсем другое дело. У него растет парень, и когда-нибудь он обязательно женится, поэтому-то Харрингтон и держит такую громадину после смерти жены. Это для сына.

— Да, это точно. Жаль, у Дока никогда не было детей. Тяжело, когда твоя жена умерла, остаться одному, без детей.

Ниже доктора Свейна, на той же стороне улицы, жил Чарльз Пертридж, ведущий адвокат города. Дом, где жил старый Чарли, как звали его в городе, с женой, был построен в викторианском стиле, выкрашен в темно-красный цвет и отделан белым. Детей у Пертриджей не было.

— Смешно, да? — говорили горожане, многие из которых жили в тесных квартирах со множеством детей. — Самые большие дома на Каштановой улице — самые пустые в городе.

— Ну, знаешь, как говорится — у богатых появляется больше денег, а у бедных — больше детей.

— Сто против одного — это точно.

Также на Каштановой улице проживали: Декстер Хамфри — президент городского банка; Лейтон Филбрук, владеющий лесопилкой и обширным лиственным лесом; Джаред Кларк — владелец сети продовольственных магазинов в северной части штата, являющийся также председателем городского управления; и Сет Басвелл — владелец «Пейтон-Плейс Таймс».

— Сет — единственный человек с Каштановой улицы, которому не обязательно работать в этой жизни, — говорили в городе. — Он может спокойно сидеть, выводить свои каракули и не заботиться о счетах.

И это была правда. Сет Басвелл был единственным сыном покойного Джорджа Басвелла удачливого в делах землевладельца, в один прекрасный день ставшего губернатором штата. После смерти Джордж Басвелл обеспечил своему сыну безбедное будущее.

— Джордж Басвелл был крепким, как гвоздь, — говорили горожане, знавшие его при жизни.

— Да, крепким, как гвоздь, и изогнутым, как штопор.

Обитатели Каштановой улицы величали себя не иначе как «спинной хребет Пейтон-Плейс» Это были старые фамилии, люди, чьи предки помнили времена, когда территория города была просто дикой местностью и на мили вокруг не было ни одного дома, кроме замка Сэмюэля Пейтона. Люди с Каштановой улицы обеспечивали город работой. Их заботили его боли и тревоги, они улаживали его дела с законом, формировали мышление и тратили его деньги. Эти люди знали о городе и его жителях больше, чем кто-либо другой.

— В Каштановой улице больше силы, чем в большой реке Коннектикут, — говорил Питер Дрейк, юрист, практикующий на невыгодных условиях, — он был молод и родился не в Пейтон-Плейс.

Вечерами по пятницам мужчины Каштановой улицы собирались в доме Сета Басвелла и играли в покер. Обычно приходили все мужчины, но конкретно в эту пятницу за столом на кухне Сета сидели только четверо из них: Чарльз Пертридж, Мэтью Свейн, Лесли Харрингтон и хозяин дома.

— Не большая компания сегодня, — сказал Харрингтон, думая о том, что это препятствует большим ставкам.

— Да, — сказал Сет. — У Декстера сегодня родственники, Джареду понадобилось поехать в Уайт-Ривер, а Лейтон позвонил и сказал, что у него дела в Манчестере.

— Бьюсь об заклад — дела по кошачьим связям, — сказал д-р Свейн. — И как только старина Филбрук столько лет умудряется не подхватить триппер! Честное слово, я не представляю, как ему это удается.

Пертридж расхохотался:

— Наверное, следует твоим указаниям, Док.

— Ну, начнем игру, — нетерпеливо сказал Лесли, открывая белыми руками новую колоду карт.

— Не терпится прибрать к рукам наши деньги, а, Лесли? — спросил Сет, который с трудом выносил Харрингтона.

— Точно, — согласился Лесли, прекрасно знающий о чувствах Сета, и улыбнулся в лицо своему врагу.

Харрингтона всегда возбуждало то, что люди, которые его ненавидят, вынуждены мириться с ним. Он считал это доказательством своего успеха, и каждый раз при подобных обстоятельствах как бы заново ощущал ту силу, которая была сосредоточена у него в руках. В Пейтон-Плейс не было секретом, что ни одно начинание или проект не пройдет в городском управлении, пока Харрингтон не отдаст за него свой голос. Лесли всегда мог собрать своих фабричных работяг и, ничуть не стыдясь, заявить:

— Парни, я был бы чертовски доволен, если бы мы не проголосовали за строительство новой начальной школы в этом году. Я был бы так доволен, что захотел бы дать пятипроцентную премию каждому парню из этого цеха.

Сет Басвелл, в чьих жилах текла кровь крестоносца, был так же бессилен перед Харрингтоном, как фермер, не выплативший по закладной.

— Займемся делом, — сказал Пертридж, и игра началась.

Около часа игра протекала спокойно, лишь изредка Сет вставал из-за стола, чтобы заново наполнить бокалы. Редактор газеты играл из рук вон плохо; вместо того чтобы сосредоточиться на картах, он думал о том, как бы перевести разговор на волнующую его тему. Наконец он решил, что дипломатическая тактика в этом случае бессмысленна, и, когда очередной игрок придвинул к себе выигрыш, сказал:

— Я тут думал об этих бумажных хижинах, залитых гудроном. Они растут как грибы. Мне кажется, нам пора подумать о том, чтобы ввести в действие закон о зонах.

Несколько секунд все молчали, потом Пертридж, для которого эта тема была не нова, пригубил бокал и громко вздохнул.

— Опять, Сет? — спросил адвокат.

— Да, опять, — сказал Сет. — Уже несколько лет я пытаюсь заставить вас всерьез задуматься над этим, и теперь я снова говорю, что пора что-то предпринять. На следующей неделе я собираюсь начать серию статей с фотографиями…

— Ну, ну, Сет, — успокаивающе сказал Харрингтон. — Я бы не стал с этим спешить. В конце концов владельцы хижин, о которых ты говоришь, платят налоги, как и все остальные. Этот город не может позволить себе терять налогоплательщиков.

— Ради Христа, Лесли, — сказал д-р Свейн. — У тебя, наверное, под старость размягчились мозги. Естественно, обитатели хижин платят налоги, но их собственность оценивается так низко, что город от них получает жалкие гроши. Они же продолжают жить в своих хижинах и дюжинами рожают детей. Именно мы платим за их образование, за то, чтобы наши дороги были в порядке и чтобы время от времени обновлялось снаряжение пожарников. Всех налогов, выплаченных владельцем хижины за десять лет, недостаточно, чтобы оплатить обучение его детей в школе за один год.

— И ты отлично знаешь, что Док прав, Лесли, — сказал Сет.

— Без хижин, — сказал Харрингтон, — земля, на которой они стоят, опустеет; сколько долларов вы соберете в этом случае? И дело не только в этом, вы не можете поднять налоги для них, не подняв налоги для остальных. Разделение на зоны территории хижин повлечет за собой деление на зоны всего города, а тут уж все начнут сходить с ума. Да, ребята, мне не больше, чем вам, нравится платить за образование детей этих дятлов, но я еще раз повторю — оставьте хижины в покое.

— Ради Бога! — воскликнул д-р Свейн, теряя терпение и забыв о предварительной договоренности с Сетом не делать этого сегодня вечером. — Дело не только в налогах и в том, что эти хижины мозолят всем глаза. Это же выгребная яма, вонючая, как канализация, и полезная для здоровья, как африканское болото. Не далее как на прошлой неделе я был в одной из хижин. Ни туалета, ни чистых баков для воды, ни самой воды, восемь человек в одной комнате без холодильника. Это просто чудо, что их дети доживают до школьного возраста.

— Так именно это свербит у тебя в заднице, я правильно понял? — рассмеялся Харрингтон. — Тебя и Сета волнуют совсем не налоги, а то, что какой-нибудь чумазый пострел, бегая босиком на улицу по нужде, подхватит простуду.

— Ты дурак, Лесли, — сказал д-р Свейн — Я и не думал о простуде. Я думаю о брюшном тифе и полиомиелите. Если хотя бы намек на эти болезни появится в хижинах, очень скоро весь город будет в опасности.

— О чем ты говоришь? — спросил Харрингтон. — В наших местах никогда не было ничего подобного. Ты как старуха, Док, и Сет тоже.

Сет покраснел от злости, но не успел он сказать и слова, как вмешался Пертридж.

— Каким, черт возьми, способом ты собираешься выставить их из хижин, если они откажутся подчиниться твоему закону о зонах? — спросил адвокат.

— Не думаю, что многим придется уехать, — сказал Сет. — Большинство из них может позволить себе улучшить свою жизнь. Они могут потратить часть денег, которые пропивают, на постройку туалетов и установку баков для воды.

— На чем ты настаиваешь, Сет? — смеясь, спросил Лесли. — Хочешь превратить Пейтон-Плейс в полицейский штат?

— Я согласен с Доком, — сказал Сет. — Ты дурак, Лесли.

Харрингтон потемнел лицом.

— Может, и так, — сказал он. — Но я знаю: когда начинаешь говорить человеку, что он должен сделать то, другое или третье, ты дьявольски рискуешь, потому что это уже пахнет нарушением гражданских прав.

— О, Боже, — простонал Сет.

— Вперед, можешь еще раз назвать меня дураком, — сказал Харрингтон. — Но ты никогда не заставишь меня проголосовать за закон, указывающий человеку, в каком доме он должен жить.

Сет и Свейн с нескрываемым недоверием выслушали ханжеское заявление Харрингтона, Пертридж же, как прирожденный пацифист, не дал им среагировать на услышанное: он взял карты и начал их перетасовывать.

— Мы собрались, чтобы сыграть в покер, — сказал он. — Ну, так давайте играть.

Больше проблемы хижин в этот вечер не обсуждались. В полвосьмого д-р Свейн взял колоду, чтобы последний раз сдать карты.

— Открываюсь, — сказал Харрингтон, держа карты у самой груди и хмуро их разглядывая.

— Поднимаю, — сказал Сет.

Пертридж и Свейн спасовали, Харрингтон продолжал игру.

— Еще раз, — сказал редактор и придвинул к центру стола деньги.

— Хорошо, — нерешительно сказал Лесли. — Поднимаю дальше.

Д-р Свейн с отвращением заметил, что Харрингтон начал потеть.