— Ох, дядя Купер! — Я всплеснула руками. — О чем я только думаю? Это моя дочь Лили.

Неуверенно улыбаясь, Лили выглянула из-за моей спины.

— Я не знала, что у меня есть дядя.

— Двоюродный дедушка, — поправил Купер. — Очень приятно познакомиться, мисс Лили.

— И мне приятно познакомиться. — Лили протянула Куперу руку, а тот, вместо того чтобы пожать ее, поднес к губам. Лили зарделась от удовольствия.

Я смотрела на них словно во сне. Столько перемен, столько новостей… Устроиться бы с дядей Купером на одном из плюшевых диванов и говорить, говорить… В детстве я нечасто его видела, но легендарный дядюшка из большого города всегда был источником радости. Как он умел слушать! И его советы были всегда в точку. Они мне и сейчас пригодились бы. Но больше всего я сейчас хочу увидеть папу. Немедленно.

— Он здесь. — Купер будто прочитал мои мысли. — Давно ждет тебя.

— Что?

Купер покачал головой:

— Сама увидишь. Трудно объяснить. Но вот это, думаю, должно помочь.

И дядя с некоторой торжественностью вручил мне толстый конверт. Я только сейчас заметила, что у него в руках что-то есть. На конверте стояло мое имя и адрес эвертонского дома Сайруса, но что там внутри, было непонятно. Другой конверт? Похоже, нынче вечер сюрпризов.

— Письма, — объяснил Купер, и открывать конверт не понадобилось. — Десятки писем. Твой отец начал их писать вскоре после удара и писал много лет. Первые он еще мог писать сам, когда же дела пошли хуже, он диктовал, а я записывал. У него для тебя есть записная книжка, а это письма, которые за него писал я. Каждое я положил в отдельный конверт и дату поставил, чтобы легче соблюдать хронологию. Но там многое повторяется. В последнее время у него такая каша в голове.

— Папа писал мне письма? — Я прижала конверт к груди. — Почему же ты их не отправил?

— Не знал, станешь ли ты их читать. Хотел подождать до тех пор, когда ты будешь готова. Ты готова, Рэйчел?

Секунда на размышления — и я кивнула.

— Он болен, Рэйчел. Это началось почти сразу после удара. Он многое забыл…

— Я готова, — перебила я.

Вникать в медицинские подробности? Выслушивать длинный перечень болезней, одолевших отца, которого я помнила сильным и здоровым? Нет, не хочу. В последний раз, когда мы с ним виделись, мы и парой слов не перемолвились, но он был здоров. А теперь меня хотят убедить, что он полная развалина? Сейчас главное другое…

— Я хочу видеть папу!

— Да, милая. Он тоже хочет тебя видеть.

Глава 18

Митч

Сочельник, 19.30

Стучат. Митч вздрагивает, предчувствие сжимает сердце. Он ждет чего-то. Или кого-то? Кого? Голова не помнит — сердце помнит. Стоя у окна, он смотрит на дверь, приглаживает редкие, невесомые волосы. Но в комнату заглядывает незнакомка. Митч разочарованно вздыхает.

Красивая, ничего не скажешь. Волосы цвета темного золота, и глаза мерцают, как неспокойное море. Даже отсюда видно. Но что-то ее тяготит, какая-то непосильная ноша гнет плечи. А выражение лица? Не поймешь, то ли сомнение, то ли страх. Надежда? Знакомые Митчу сиделки выглядят иначе. И они всегда в форме. А эта в элегантном пальто, дорогое, наверное. Разве сиделки разгуливают в дорогих пальто?

— Можно? — спрашивает незнакомка. Едва слышно.

Митч досадливо морщится:

— Я кое-кого жду.

Она вздергивает подбородок и с мягким щелчком закрывает за собой дверь.

— Правда?

Митч кивает и отворачивается к окну, за которым медленно опускается снег. В сумерках оконное стекло что зеркало, в котором Митч видит призрачное отражение женщины. Та теребит пуговицы на пальто. Чем-то она расстроена. Но он-то чем может помочь? И потом, у него своих дел полно.

— Я просто хотела поздороваться, — бормочет она.

Длинные локоны упали на лицо. Подойти и заправить их ей за уши. Прямо руки чешутся. Похоже на давний рефлекс, такой счастливо-горький, такой дорогой… Но разумеется, он никогда не посмеет коснуться незнакомого человека.

И вдруг как удар: да ведь он знает эту красотку! Только вот откуда? Давнишняя приятельница? Или уволившаяся сиделка? А может, племянница? Хотя нет. Брат в Нью-Йорке живет. Ни жены у него, ни детей.

А гостья топчется себе и топчется у двери, взгляд в пол уткнула. Назойливая какая. Подавив вздох раздражения, Митч бурчит единственное, что приходит в голову:

— Привет.

Она резко вскидывает голову, вглядывается в него. Ищет чего-то, но, видать, не находит, криво улыбается.

— Это я. Ты… не узнаешь? — Митч и рта открыть не успевает, а она уже трясет головой. — Он говорил, что ты многое забыл, но все же… Как ты мог забыть?!

До чего расстроена, прямо сама не своя. И явно сердится. Она что, злится? На него? Это еще что за новости. Митч тоже начинает злиться.

— Не может быть, чтобы ты не знал, кто я такая! — Она в отчаянии трет лоб, зажмуривается, морщится, словно от зубной боли. — Отлично! — Она гневно фыркает. — Все! С меня довольно!

И как на такое реагировать? А никак — она не дает шанса:

— А вообще, не имеет значения. Все равно мы уезжаем.

Можно подумать, Митч знает, о чем она толкует и кто такие «мы». Какое ему до этого дело? Он что-то мычит невнятно, а она продолжает:

— Тебе, конечно, все равно, а у нас были серьезные неприятности. Но думаю, теперь мы выкарабкались.

— Молодцы. — Митча еще не отпустило раздражение, но он почему-то искренне рад за нее. Чего уж хуже, когда у славной девушки неприятности. А эта, с синими глазами, — славная, хоть и заносчивая.

— Ну вот я и хотела поздороваться, а заодно и попрощаться перед отъездом. Просто… — Она снова зажмуривается. По лицу видно — тяжко ей. Вздыхает. — Просто очень уж много времени прошло.

Митч отрешенно кивает. Жалко все-таки, что он ее не припомнит. Поговорили бы по-человечески. А то вот разобиделась. Чего-то ей от него нужно, а у него этого и нет. Но шла бы лучше она своей дорогой. Митч ждет. В канун Рождества ожидание, теснящее грудь, стало нестерпимым. Ни о чем другом он и думать не может.

— Мне хотелось, чтоб ты знал: я понимаю. — Она делает несколько шагов в его сторону. Протяни она сейчас свою руку, а Митч — свою, и их пальцы соприкоснутся. Ничего, пусть постоит рядом. Митчу даже приятно. Видно, как двигаются мышцы у нее на шее, когда она сглатывает и снова заводит речь о чем-то своем. — Понимаю, что значит любить того, кто этой любви, может, и не заслуживает… Впрочем, ты ведь не помнишь, верно? Так же, как не помнишь меня.

Можно было бы из вежливости сказать, что ничего подобного, он помнит, но это было бы враньем, а врать Митчу не с руки. Особенно сегодня, в сочельник, когда впереди забрезжила заветная мечта. Митч отрицательно качает головой. Гостья печально вздыхает:

— Я так и думала.

Она поднимает руку и проводит пальцем по нижней губе. Привычный жест. Знакомый… А еще, вдруг думает Митч, она кусала ногти. В детстве? В иной жизни? Неважно. Смутное воспоминание всплывает и тотчас исчезает. Ну когда же она уберется восвояси? Он ведь занят. Он ждет.

— Нужно тебе это или нет, — говорит она, — я пришла сказать: я тебя прощаю.

— Прощаете? Меня?

Вот те раз! Митч растерянно смотрит на гостью. Чем, интересно, он заслужил это отпущение грехов? Сейчас он ей скажет, что он вовсе не тот, за кого она его принимает. Она его с кем-то спутала, он… Шаги в коридоре. Митч замирает. Детский смех и дробный стук в дверь. В его дверь! От волнения у Митча слабеют ноги. Он опирается о подоконник.

Дверь приоткрывается, и в комнату входит седой старик:

— Митч? Можно нам на минутку?

Нам? Митч кивает, хотя голова словно чужая, почти не слушается — то тяжелая, будто камень, то невесомая, как порхающая за окном снежинка. В висках стучит смех. Смех маленькой девочки.

Обрывается на середине последняя торопливая и немая молитва, дверь распахивается — вот она.

— А!.. — не в силах сдержаться Митч.

Она нисколько не изменилась — огненные волосы, небрежно заплетенные в косички, выбившиеся кудряшки вдоль узкого лица, россыпь веснушек на носу. В синих глазах пляшет безудержный восторг. Она счастлива. Прекрасна и счастлива. Что за дивная картина, просто сон!

Но вот она замечает его, и что-то в ее лице неуловимо меняется. Она замирает на миг, улыбка на губах вспыхивает и гаснет. Опускает глаза, и для Митча меркнет свет. Она ненавидит его? Сердится за то, что он не заступался за нее? Обнять бы ее… Она украдкой взглядывает на Митча из-под ресниц. Нет, не злится — стесняется. Вроде как сама хочет подойти к нему, но не решается.

Чудеса! С какой стати родная дочь стесняется его? Сейчас он позовет ее по имени, и тогда… Но в этот момент между ними встает незнакомка, берет девочку за худенькие плечи:

— Сейчас не время, милая.

Милая? Почему чужая женщина называет его дочку милой?

— Но я хочу…

— Я сказала — не сейчас.

— Но… — Девочка, закусив губу, смотрит на Митча. В глазах ее какое-то непонятное выражение. И Митча вдруг осеняет: не он один ждал этого момента.

Да что эта дамочка себе позволяет! С какой стати она распоряжается? Но девочка послушно кивает и тихо спрашивает:

— Можно я подожду на улице? Купер говорит, в Аризоне снега не бывает. Вдруг я еще не скоро увижу снег?

Митч не знает, кто такой Купер, не знает, почему его малышку заботит снег в Аризоне. Да это и неважно. Он делает пару нерешительных шагов, девочка не отодвигается, и Митч, осмелев, подходит ближе.

— Можно сделать снежного ангела, — осипшим голосом шепчет он. Прокашливается, пробует еще раз: — Ты умеешь?

Она улыбается застенчиво:

— Да, мама научила. А она научилась у своего папы. Я могу показать, если хочешь.

— Очень хочу, — хрипло выдавливает Митч.

Вот они и поговорили; значит, она ему не снится. Он молчит. Долго они так стоят, целую вечность, — вплотную друг к дружке и молчат. Митч даже слышит ее легкое дыхание. Стоят и смотрят друг на друга. Он — жадно, она — с любопытством. Будто видит его в первый раз. И вдруг, улыбнувшись, обхватывает его руками и запрокидывает голову, чтобы видеть его глаза. Митч осторожно берет в ладони детское лицо, не замечая, что плачет. Ведь и мужчины иногда плачут. А еще мужчины иногда говорят дочкам о своих чувствах.

Именно это Митч сейчас и сделает: произнесет слова, которые так долго хранил в душе. Митч откашливается.

— Иди, поиграй на улице, — приказывает девочке незнакомка. — Нам нужно поговорить.

Девочка с едва заметным вздохом выскальзывает из рук Митча и бежит к двери.

— Не уходи никуда, ладно? Я скоро вернусь, — обещает она обернувшись. — Посмотри на меня в окошко!

И нет ее. Как не было.

— Пойду с ней. — Высокий старик обменивается взглядом с незнакомкой.

Митч сердит: зачем отослали девочку! Но ничего, она же пообещала вернуться. Слова еще порхают в комнате. Она обещала.

— Прошу прощения. — Митч протискивается мимо женщины к окну. Надо прижать ладони к стеклу, так виднее будет, чтобы ничего не пропустить.

Женщина и не думает уходить. Наоборот, тихонько подкрадывается, встает рядом. Взглянув на Митча, прикладывает пальцы к холодному стеклу как раз возле его руки, будто они с ней заодно. Митчу не хочется быть неучтивым, но его захлестывает раздражение. Его мечта почти сбылась, а эта…

Он поворачивается к женщине:

— Послушайте, я не знаю, кто вы, но я столько… столько ждал… — Голос срывается.

— Неужели ты действительно меня не помнишь? — Она плачет, вскидывает голову, пытаясь остановить слезы. Митч вздрагивает — что-то знакомое в этом жесте, в этих глазах, узком овале лица, высоких скулах… — Как ты можешь не помнить меня! — почти кричит она.

— Простите, — бормочет Митч. Он воспитанный человек, но вообще-то ему не за что просить прощения. Разве не ясно, сейчас только одно имеет значение — его малышка? — Но я так долго ждал этого дня, столько молился, чтобы дочка пришла навестить меня хоть один, последний разок. И вот она здесь.

Тишина.

— Что? — выдыхает женщина. — Что ты сказал? Это была твоя дочь? Девочка с косичками — твоя дочь?

— Правда же, она красавица? — улыбается Митч.

Женщина судорожно дергает головой:

— Да, она красивая.

— Я так соскучился.

— Соскучился?

— Думаю о ней каждый день, каждую минуту. — Митч не знает, зачем он говорит это незнакомому человеку, но остановиться не может. — Мне нужно сказать ей…

— Что сказать?

— Что я виноват. Столько ошибок наделал. Так мало времени проводил с ней, когда был ей нужен. Все работал и работал. И забыл, что девочкам нужно, чтобы их просто послушали. Она что-то рассказывала, а я засыпал. Но я ведь не хотел!