Хочу твердо проговорить: «Изнасиловал меня», но потом встряхиваю себя мысленно. А зачем, Лола? Прости его, прости. Ты стала сильной и смелой. Это твое новое задание, без завершения которого дальнейшая жизнь не наладится. Ничего не будет хорошо, пока в сердце живет злость.

- Он…, - еле лепечу я, ощущая, как позади кто-то подходит ближе, кто-то же обступает со стороны. Быстро опустив руку, я уговариваю себя вдохнуть воздуха больше. - …Не заслуживает такой непутевой жены, как я.

Салют закончился. Никто не расходится. Я и Эмин так же стоим на своих местах, разделенные приличным расстоянием. Кажется, что никто из сотни любопытных зрителей не дышит, но телефонные камеры, по звукам ясно, продолжают снимать и фотографировать.

Кстати, о телефонах… По-моему, мне пора удалиться, потому как свою роль я на этой свадьбе сыграла. Я не буду желать ничего хорошего жениху и невесте перед уходом, мне бы хотелось сказать им, чтобы они постарались быстро не разводиться, но подумала, что это будет очень грубо. Даже для меня.

Прежде чем покинуть сад, я достаю из клатча свой телефон, такой же ужасно-ужасно дорогой, как и у других здесь собравшихся, и бросаю его в урну рядом с собой, чем заслуживаю непонимающие восклицания и оклики. Через банкетный зал, мимо чудесных музыкантов, я выхожу наружу, прямо на оживленный ночной проспект. Удается быстро словить такси. Хотела выбросить клатч, но хорошо, что не сделала этого. Водитель принимает ценные бумажки в оплату услуг.

Да и выкинуть телефон при всех, зомбированных, как и я, гаджетами – пожалуй, более символично.

ГЛАВА 18.

Ты продаешься, сынок?

Герман

Он никогда не прогибался и любил говорить мне, что не скопил ничего, кроме собственного достоинства, а его-то не отдаст никому. Никакой вере, никакой церкви, никакому учению.

© Салли Гарднер «Червивая луна»

Марго заходит в раздевалку рано утром, когда все остальные мои коллеги выходят из нее, а я остаюсь переодеваться. Снимаю с себя футболку, не стесняясь ее присутствия. И после ее откровения в тот день мне вовсе хочется задушить эту женщину, но гнев быстро проходит, когда я вспоминаю, что за убийство человека мне светит срок. Остается только непонимание и неприятное ощущение внутри, как будто каждый, просто каждый человек, что общается с тобой, чего-то от тебя хочет. Даже родной отец.

- Я тебя внимательно слушаю, - бросаю на нее взгляд через плечо, прежде чем схватить серую футболку с эмблемой своего университета и надеть на себя.

Сначала Рита глубоко и шумно вздыхает, и во вздохе ее сквозит нервозность, но после она начинает говорить, спотыкаясь буквально на каждом слове.

- Мы с тобой… мы с тобой… были друзьями, Герман. Мы… я бы хотела, чтобы ты… чтобы мы…

Обернувшись к ней, двигаюсь к раковине с достаточно грозным видом, чтобы женщина захотела замолчать. Она так и делает, непрерывно следя за моими действиями.

- Мы никогда не были друзьями. Мы вместе работаем, - отрезаю, опустив голову и намочив слегка волосы.

Я провожу по ним ладонями, разбрасывая влагу по каждой короткой пряди. И все равно их пора стричь, поскольку отросшие концы достигают уже основания шеи, а мне это не совсем нравится.

Марго встает за моей спиной, я могу видеть ее отражение в зеркале. Ненастоящий, виноватый вид. А может, настоящий… Да мне плевать! Если ей хочется спать дальше с моим отцом, пускай спит! Пусть развлекается с ним, пока нужна ему, но вскоре он выбросит ее из своей жизни, как и всегда поступает с женщинами, считая, что так и полагается делать звезде шоу-бизнеса. Обиднее всего то, что мы действительно с ней хорошо общались, я рассказывал Марго прошлым летом, как отец все время бросает в лицо то, что сделал для меня, то, что был рядом, когда маме было плохо, когда она умирала… И Рита понимала меня. Казалось, понимала… поддерживала. И как только увидела этого придурка с длинными волосами, тут же прыгнула к нему в койку, а рассказать мне об этом удосужилась лишь недавно, что и испортило наши отношения.

Бесповоротно.

- Лаванда, я понимаю, что ты злишься…

Повернувшись к ней, я выставляю вперед предупреждающе указательный палец.

- Не называй меня так, - произношу практически по слогам, чтобы она поняла, что так я разрешаю обращаться к себе лишь друзьям.

Она согласно вскидывает ладони, но продолжает стоять там же, где и стояла, продолжает на меня смотреть. Все, я уже устал от этого, серьезно. Не хочу я больше ни папы, давящего на меня, в своей жизни, ни его глупых любовниц.

- Надеюсь, - подойдя к своему рюкзаку, смело озвучиваю мысль, - что папаша подарил тебе незабываемые ощущения.

Досадливо усмехнувшись, я застегиваю рюкзак, предварительно поместив в него все вещи, принадлежащие мне. За ремень забрасываю его на плечо и прохожу к выходу, но у арки моментально оказывается Марго, которая наивно полагает, что своим хрупким телом сможет противостоять моему уходу.

- Давай на этой веселой ноте, - иронично начинаю я, - закончим эту утомительную для меня беседу.

И я прорываюсь, оттолкнув несильно Риту, иду вперед по коридору, жалея о том, что в мой выходной, в то время как Лола отдыхает на свадьбе друзей со своим мужем, я согласился выйти на работу, потому как один какой-то там идиот решил не приходить. Ладно, но уже глубокая ночь, почти утро. И я ухожу отсюда.

- Герман, подожди! – менеджер бежит за мной, даже когда я открываю дверь, выходя в гостевую часть, в которой, конечно, больше никого нет.

Останавливаюсь, не в силах бороться с собой, у маленького прохода, небольшой дорожки, по обеим сторонам которой выросли высокие стены. Здесь я впервые столкнулся с Лолой, посмев посетить уборную для гостей. Та наша встреча не состоялась бы, не прими я тогда это решение.

Марго воспринимает мою сентиментальность, связанную только с личными переживаниями, за то, что я готов слушать ее, но я не собираюсь. Она снова нагоняет меня, а ведь только успела отдышаться, остановившись у дверей в мужской и женский туалет. Я, выйдя, через большие стеклянные двери, сталкиваюсь с густой ночью и по гравийной дорожке иду к посту охраны, но Марго не отстает.

- Хватит! – резко остановившись, я поворачиваюсь к подстилке своего отца, и она чуть было не врезается в меня, но держится крепко на ногах, тоже встав, как вкопанная.

- Герман, ты можешь меня выслушать?

- Я ничего слушать не хочу от тебя. Я просто с тобой работаю, я твой подчиненный! А ты – моя начальница. Вот и все, - выдыхаю, осознав, что превысил допустимую громкость своего голоса в стенах отеля.

Не нужно было так кричать, ведь гости спят в своих номерах, они могут пожаловаться, за что у меня могут вычесть из зарплаты какую-то часть, а то и вовсе уволить.

- Герман…

- Все, - быстро говорю я, скрещивая руки, - все. Баста!

Она подбегает и, схватит меня за локоть, смотрит прямо в глаза мне.

- Да послушай же ты, идиот! Я люблю его!

Предполагаю, что теперь и Марго рискует остаться без работы.

- И он, - дрожащей ладонью, менеджер указывает мне за спину, - он… там…

Я поворачиваю голову, с ужасом замечая, как горят фары иномарки у шлагбаума. Да, это мой папа. Какое идеальное окончание рабочей смены. Вырвав локоть из захвата Марго, я в последний раз смеряю ее недовольным взглядом и смело шагаю навстречу охранникам. В их тесной будке я показываю секьюрити свой рюкзак, забираю из камеры хранения телефон, кошелек, ключи от дома и, попрощавшись, выхожу оттуда.

За рулем машины сидит отец, но я намеренно прохожу мимо. Пройдясь по убитому асфальту, сворачиваю к районной площади, но свет, отражающийся впереди меня, и звук соприкасающейся с асфальтом резины говорит мне о том, что папа на своем новом автомобиле едет за мной. Я ускоряю шаг, и тогда он громко сигналит несколько раз, заставляя меня замедлиться, а после – остановиться.

Снова.

Дверца автомобиля хлопает. Его шаги по земле отдаются у меня в ушах. Через полминуты отец уже стоит передо мной в просто кошмарно дорогом костюме, бессовестно дорогом. Засунув ладони в карманы брюк, он внимательно изучает мое лицо.

- Czego chcesz? («Чего тебе?» - здесь и ниже перевод с польского) – бросаю я со скучающим видом, подняв глаза к небу. – Już ci wszystko przez telefon wyjaśnił. (Я тебе уже все по телефону объяснил.)

Папа вздыхает, следуя за моим взглядом, но позже возвращается глазами к моему лицу, вглядываясь в него.

- Podoba maszyn? (Нравится машина?) – говорит он, кивнув головой на тачку позади него.

Это Bentley Bentayga светло-коричневого цвета, кажется. Да, не буду скрывать, если бы я мог заработать на такую, то с радостью бы купил. Однако я не собираюсь отвечать, чего и не делаю, и не хочу принимать от этого человека никаких подарков.

- Dlaczego nic nie mówisz? Podoba lub nie? (Почему ты молчишь? Нравится, или нет, сынок?)

Я грустно усмехаюсь и делаю попытку убраться отсюда подальше, но папа ловит меня за руку, заставив оставаться на месте.

- Chcę do domu. (Я хочу домой.) – Опять пытаюсь обойти его, но отец и в этот раз не позволяет мне этого сделать.

В свете фар вижу, как длинноволосый мужчина с идеально остриженной бородой изгибает бровь, ожидая от меня чего-то другого, помимо стремления покинуть площадь. Вдруг он хватает одной рукой меня за плечи и поворачивает к своей все еще заведенной машине.

- Patrz (Смотри), - говорит он, тыча пальцем в бампер так настойчиво, - to może być twoja! I jeszcze dziesiątki takich samych, Herman! (она может стать твоей! И десятки еще таких же, Герман!)

Я не желаю дальше выслушивать его бред и, отпихнув отца, все же разворачиваюсь и быстрым шагом иду к дороге. Какое-то время мужчина только выкрикивает мое имя, настаивая на том, чтобы я не совершал, по его мнению, глупость. Наверное, достает ключи из драгоценного «Бентли», а позже, и правда, вновь слышится звук хлопанья двери, а потом его форсированный шаг в моем направлении. Я тоже ускоряюсь, но этот козел же бегает каждое утро, поэтому прямо после того, как я перешел дорогу у спортивного зала, он догоняет и кладет руку на предплечье. Я смахиваю ее к черту.

- Basta, tato! (Баста, папа!) – ору я несдержанно, выходя из себя ко всем бесам.

- Mi to nie jest potrzebne, rozumiesz? Mi nic nie trzeba z tym, że ty mi tak ładnie pokazujesz! I nie mam zamiaru żenić się z córką swojego przyjaciela, bo kocham inną kobietę. W przeciwieństwie do ciebie, nie zamierzam zdradzać swoje uczucia dla korzyści! (Мне ничего этого не нужно, понимаешь? Мне ничего не нужно из того, что ты мне так красиво рекламируешь! И я не собираюсь жениться на дочери своего друга, потому что я люблю другую женщину. В отличие от тебя, я не собираюсь предавать свои чувства ради выгоды!).

Выдав все это на одном духу, мне остается только наблюдать за его реакцией – за неким шоком, что отразилось на его уже немолодом лице. Он вскидывает брови, расширяет глаза, округляет рот, не зная, что мне сказать.

- Jesteś zakochany, Herman? (Ты влюблен, Герман?) – ошарашенно вопрошает отец.

Я хмыкаю.

- Gdyby oprócz przelewu pieniędzy na moje konto, to i interesował się moim życiem, tato… to byś o tym wiedział… Ale nigdy nie miałem ojca, któremu potrzebny był ja, jego syn. (Если бы кроме перечисления денег на мой счет ты бы еще и интересовался моей жизнью, папа… ты бы об этом знал… Но у меня никогда не было отца, которому я был бы действительно интересен.)

Горечь в моем голосе ни скрыть, ни убавить. Он надламывается на последних словах, и я спешу замолчать, чтобы не выглядеть совсем уж жалким перед ним. Рядом проходит парочка, они держатся за руки, пьют пиво и, миновав нас, оглядываются, с интересом оглядывая, через несколько секунд вновь предавшись своему увлекательному разговору о прошедшей вечеринке.

- Miłość nie jest wieczna, synu, (Любовь не вечна, сынок.) – говорит отец, облизнув губы, и уперев кулаки в бедра.

Я киваю, с ненавистью произнеся:

- Tak, ty to udowodniłeś. (Да, ты доказал это.)

Отец, которого мне вовсе не хочется так называть, негромко смеется, чуть-чуть приближаясь.

- Nie bądź głupi. Twoja pasja i wieczne, na pierwszy rzut oka, zasady nigdzie cię nie zaprowadzą! (Не будь глупым. Твоя увлеченность и вечные, на первый взгляд, принципы никуда тебя не приведут!)

Так и схожу с ума от желания плюнуть ему в лицо. И ему про любовь, про увлечение, про влюбленность рассуждать! Этому лживому ублюдку! Он бросил нас с матерью, которая в нем души не чаяла, на произвол судьбы. Даже не интересовался, есть ли что-то у нас поесть, где мы теперь живем, хожу ли я в школу, нужно ли нам что-нибудь. Мама читала газеты, видела, как он поднимается, и радовалась за него… Сволочь он! Сволочь! И сейчас, вспоминая это, во мне просыпается злость. Я разрешил ему снова стать частью моей жизни, потому что, как мне казалось, он искренне хотел выздоровления матери. Да, он отдал огромное количество денег на ее лечение, но это не значит, что тогда теми средствами и средствами, перечисленными за мое обучение в эти два последних года, папа меня купил.