Оливия Стилл - Жара в Архангельске-3

Юля вспомнила, как он её поцеловал, и перекосилась от отвращения. Ко всему прочему, он ещё и целоваться не умеет — обслюнявил её всю… Бррр! Навалился как медведь…

«А что бы он сделал со мной в гостинице — даже страшно представить, — пронеслось в её голове, — Даже целоваться не умеет — всему его учи… Фу, нет, не надо мне такого парня… Пусть уж лучше кто-нибудь другой его образовывает — мне такой великий труд не по плечу…»

А в это время Олива, как обычно, беседовала с Аней. Выплеснув обиду в разговоре с подругой, она немного успокоилась, как вдруг зазвонил её мобильник.

— Майкл?! — удивилась Олива, — Ты щас где? Разве ты не с Юлей?

— Юля домой поехала, — расстроенно пробубнил Майкл, — Я не стал ей навязываться, не хочет — как хочет…

— Так рано? — изумилась Олива, — Вы что, поссорились?

— Да нет… Просто я её поцеловал, а она сразу убежала… Не знаю. Что-то я не так сделал что ли…

— Приезжай, — коротко велела Олива и повесила трубку.

— Ну чего там? — спросила Аня, как только Олива переговорила с Майклом.

— По ходу дела, твоя подружка дала от него стрекача. Бедный Майкл! Что ж ему всё так не везёт-то…

— Фигасе! — изумилась Аня, — Всё ж у них нормально было…

— Да понимаешь, насколько я поняла, он её поцеловал, — пояснила Олива, — Он же ж целоваться-то не умеет, поди-ка сделал это не так как надо — она и испугалась…

— Да уж… Одно слово — Медвед!

— Медвед-то Медвед, — вздохнула Олива, — Только вот что мы теперь с этим Медведом делать будем — ума не приложу…

— Медвед — это вам не просто так, — глубокомысленно изрекла Аня, — Медведом надо заниматься!

— Как?

— Как-как, кверху каком! Одеть его помоднее, научить манерам — и будет парень хоть куда! Жаль только, — добавила Аня, — Что слишком уж трудная это работа…

— …Из болота тащить бегемота, — закончила Олива, и обе, посмотрев друг на друга, внезапно расхохотались.

На следующий же день Аня с Оливой вплотную занялись Медведом. Перво-наперво девчонки потащили его в ЦУМ — выбирать ему одежду. Майкл сначала противился — ему идеи подруг казались бесполезными бабскими глупостями.

— Ты что, хочешь, чтобы и Волкова от тебя сбежала? — напустилась на него Олива, — А она тоже сбежит при таком раскладе. Так что лучше не упирайся, а делай, как мы говорим!

— Ой ладно… Ну что вам за дело! — с кислой миной отмахивался Майкл, — Нохмально я одеваюсь… И потом, внешность не главное…

— Нет, Миш, для девушек внешность главное, — мягко убеждала его Аня, — Как говорится, по одёжке встречают, по уму провожают, — и, выбрав джинсы, сняла их с вешалки, — Примерь-ка, кажется, твой размер…

Майкл тяжело вздохнул и, с кислой миной взяв джинсы, пошёл в примерочную.

— Майкел! А Майкел! — крикнула Олива, спеша к нему через весь зал и ещё издали потрясая выбранной в сумочном отделе совершенно невозможной авоськой, — А как тебе такая сумочка?

Майкл вспыхнул — хоть прикуривай. Он уже и так готов был от стыда сквозь землю провалиться, а тут ещё и эта насмехается над ним…

Однако труды девушек над внешностью Майкла не пропали даром. Кроме джинсов и модной сумки, они заставили его купить мужской дезодорант и парфюм, а после магазина повели в парикмахерскую. Майкл психовал, упирался, но упорство подруг взяло своё — и к концу дня Майкла стало просто не узнать.

Куда подевался тот, прежний недотёпа-Медвед, похожий на куру-гриль в своих штанах пузырями, заправленных в футболку? Куда подевался неуклюжий, лохматый, с торчащими в разные стороны вихрами Медвед? Теперь на месте былого Медведа стоял офигительный парень, похудевший, с модной стрижкой, преобразившей всё его лицо, одетый с иголочки, свежевыбритый, вкусно пахнущий дорогим парфюмом.

— Ну вот, теперь тебя и Волковой показать не грех, — заметила Аня.

— Да ну… — краснея, пробормотал Майкл, — Скажешь тоже…

Однако Настя напомнила о себе сама, позвонив Майклу на мобильный. Они договорились встретиться вдвоём в кафе в центре Москвы. Майкл поехал на встречу с Настей, а Олива с Аней остались одни.

— Пошли ко мне, — предложила Олива.

— Что там у тебя делать-то, — проворчала Аня, которая, после отъезда Майкла была не в духе.

— У меня пицца есть, правда замороженная, но вкусная.

Это меняло дело.

— Ну ладно, раз пицца, то так уж и быть, — согласилась Аня.

— Я знаю, обжора, чем тебя приманить, — развеселилась Олива, — Специально для этого случая запаслась пиццей. А то ведь так тебя ко мне домой и калачом не заманишь…

А в это время Майкл и Настя сидели за столиком кафе друг против друга. Откровенно говоря, преображённая внешность Майкла произвела на Настю сильное впечатление. Она не видела его почти год и теперь, сидя напротив него, смущалась и краснела от охватившего её волнения. Майкл же, глядя на вспыхнувшую багряным румянцем Настю, нервно теребящую в пальцах свой светлый локон, напротив, испытывал странное чувство какого-то разочарования.

«Интересно, почему она так покраснела? — думал он, — Неужели от выпитого коктейля?.. Как странно всё… И её я любил, а теперь мы лишь друзья, но я весь этот год видел её под другим углом… Наверное, я всё-таки Юлю больше люблю…»

«Надо же, какой Мишка лапочка стал… — думала, в свою очередь, Настя, — Вот влюбиться можно! Как же это я не замечала, какой он?.. А теперь всё уж, и у него другая девушка…»

— Эх, Мишка, Мишка, — вздохнула она, — Где ж ты раньше-то был…

— Так я и был, — сказал Майкл, — И я был, и ты была. Но время и разлука над нами хорошо поработали…

— Может быть, — согласилась Настя, — Но знаешь, Мишка, ты из всех парней, наверное, единственный, кто меня не разочаровал…

…Поздно вечером Майкл после встречи с Настей поехал на Третьяковскую, где ждала его в центре зала Олива. Настроение у Майкла было усталое и опустошённое. Новые джинсы нестерпимо жали ему живот, от парфюма с непривычки болела голова, к тому же он не привык к такому гламурному виду, и ему казалось, что все на него смотрят, и смотрят с осуждением: вот, мол, вырядился, модник… А что бы сказали родители, если б увидели его… И так уже ворчат — что-то ты, сын, в Москву зачастил, тоже взял моду туда таскаться… Лучше б диссертацией занялся…

Знали бы они… Нет, зачем им это знать! Родители никогда не поняли бы его и пришли бы в ужас, если б знали, какую жизнь он тут ведёт. Отец, старый профессор, воспитывал его в строгости, не позволяя ничего лишнего — что ты, упаси Господь, какие развлечения? Никаких тряпок, никаких клубов — ты должен учиться, учиться и учиться! Девушки?! Да ты что — и думать забудь! Даже близко не подходи — карьеру, учёную степень загубишь на корню! Вот защитишь кандидатскую, докторскую диссертацию, тогда… Работаешь, зарабатываешь много? Шестьдесят тысяч? Упаси Господь, это мало! Вот будешь зарабатывать тысяч сто, а то и двести, тогда и поговорим, а пока всего этого не добился — ты ещё сопляк зелёный… Жениться?! Да ты что! Вот будет тебе лет сорок, тогда, может быть…

Утопические взгляды родителей Майкла повергали в шок всех его друзей. Может, потому что они сами поженились в сорок лет, а Майкла родили и того позже, вот и впаривали ему в голову свои понятия о жизни. Они воспитывали его, чтобы он учился, делал карьеру, и в принципе их труды не пропали даром — Майкл единственный из всей компании, не считая Волковой, учился в аспирантуре, и при этом ещё работал на двух работах — в конторе отца и в университете лекции читал студентам. Да только вот, заботясь о его образовании и интеллектуальных способностях, родители упустили очень важную деталь — внешний вид и сексуальную безграмотность сына. В этом плане Майкл, что и говорить, был дуб дубом…

Вот и Юля взяла и сбежала со свидания… Майкл написал ей потом две смски, но она ни на одну из них не ответила. Аня и Олива говорят, что она убежала потому что он не следит за своим внешним видом и не умеет целоваться. Майкл фыркал: ну и глупые же эти девчонки! Обо всём имеют поверхностное суждение, а в корень не зрят. Вот тоже, пошёл у них на поводу — по магазинам с ними таскался, шмотки покупал как баба… Знали бы друзья — на смех бы подняли…

«Хотя ведь вот Настя стала же около меня щебетать, — подумал Майкл, — Значит, они правы… Но ведь тогда, получается, таким, какой я есть, я не нравлюсь, и если бы я пришёл к Насте на свидание таким, как вчера, она бы тоже сбежала… Значит, для них всех важен не я, а моя внешность… И это очень фигово на самом деле…»

— Привет, ты чего это такой кислый? — окликнула его Олива, когда он приехал, — Лимон, что ли, проглотил?

— Какое там лимон, — вздохнул Майкл, — Впрочем, всё нормально…

— Ну, не хочешь, не говори, — сказала Олива, — Однако вот что, Майкл… — вмиг изменившимся тоном произнесла она, когда они остановились у перил моста через Москву-реку перед Кремлёвской стеной, в том самом месте, где Салтыков год назад чуть не погиб, доказывая Оливе свою любовь, — Мне Салтыков на Новый год подарил одну вещь… Я хочу ему её вернуть через тебя…

Она порылась в своей сумке и извлекла из неё синий бархатный футляр с золотой цепочкой — тот самый, что подарил ей Салтыков на Новый год. Майкл ожидал этого жеста и даже отшатнулся от протянутого ему футляра.

— Извини, но я у тебя этого не возьму, — сказал он.

— Но почему?

— Видишь ли, я сказал Салтыкову, что ты хочешь вернуть ему его подарок, но он оскорбился и категорически заявил, что не примет его назад.

— Но и мне не нужны его подарки! — воскликнула Олива, — Когда так, я сейчас же выброшу эту цепочку в реку! Мне от него ничего не нужно!

Олива занесла футляр над рекой, однако Майкл мягко перехватил её руку.

— Пожалуйста, не делай этого, — попросил он, — Вещь ни в чём не виновата. Оставь её у себя, хотя бы как память…

— Память?! — у Оливы на глазах блеснули слёзы, — Какая память, Майкл? Память о моих страданиях, об унижениях, которые он мне причинил, память о моей загубленной и разбитой жизни? Нахуй такую память! Не нужны мне подарки от этого человека! В последний раз спрашиваю: возьмёшь, нет?

— Нет. Не возьму.

И Олива, ни слова более не говоря, замерла у края моста с футляром в руке — всего на один миг, а потом решительно разжала пальцы.

Майкл, опершись на перила моста, со скорбью молча смотрел, как коротко блеснул в отсвете фонаря падающий футляр и, сделав сальто в воздухе, тихо шлёпнулся на воду и поплыл, подхваченный тёмными водами Москвы-реки.

Бывает горе — что косматая медведица: как навалится, так света не взвидишь. А отпустит — и ничего вроде, и жить можно. И даже делать что-то.

Ударило горе Оливу обухом по голове — очухалась: и яркой вспышкой блеснула вдруг у неё идея.

Вообще-то идея эта зарождалась в её голове ещё давным-давно, когда не было, собственно, ни Архангельска, ни форума Агтустуд, ни Салтыкова. Когда ещё училась она в младших классах школы, лелеяла она в себе эту мечту — стать писателем.

В десять лет она впервые серьёзно взялась за перо — ей захотелось написать фантастическую сказку про девочку, попавшую на волшебную планету, где всё не так, как у нас в обычной жизни. Нетрудно догадаться, что девочкой этой была она сама. Только не удалось Оливе осуществить проект до конца: сказка с захватывающим сюжетом была дописана лишь до середины — а дальше у неё не хватило фантазии придумать новые приключения на волшебной планете: слишком многим мелочам уделяла она внимание в этой сказке, и на основное её уже просто не хватило. К тому же приходилось постоянно напрягать мозги и выдумывать то, чего на самом деле не было, да ещё укладывать это в текст — а это было сложновато, если учесть ещё и то, что Олива в этой своей сказке невольно передёргивала детали из других сказок: её произведение напоминало какое-то странное сплетение «Волшебника Изумрудного города», «Хроники Нарнии», «Властелина колец» и собственных шизофренически-цветных сновидений. Кто знает, может быть, этой её сказкой впоследствии зачитывались бы многие и многие поколения детей, но видимо не суждено было Оливе дописать её до конца — так и не увидела свет эта её неоконченная супер-мега-сказка. Но хобби своего Олива не бросила: лет с двенадцати, когда она уже влюблялась в мальчиков, она взялась писать небольшие повести — и с удивлением обнаружила, что гораздо легче описывать в своих произведениях то, что происходило на самом деле, чем высасывать из пальца какие-нибудь небылицы. Пять-шесть небольших произведений, взятых из жизни, у Оливы получились довольно неплохо, но ей хотелось написать большой-большой роман, интересный и, конечно, тоже взятый из жизни. Только вот жизнь Оливы была настолько скучна и неинтересна, настолько бедна событиями, что и писать-то ей практически было не о чем. С четырнадцати лет она попробовала вести дневник — большую общую тетрадь в клетку, но и из этого не вышло ничего путёвого: описывать обыденную, будничную жизнь, школу, уроки, ссоры с бабушкой, редкие прогулки с подружками и безответную любовь к парню, который всячески избегал её, Оливе было скучно, и ещё скучнее ей было потом всё это перечитывать. Жизнь её катилась уныло и однообразно: дом, школа, институт, работа, один день похож на другой. Сердце её жаждало любви, настоящей, взаимной, чтобы любила не только она, но и её тоже. Но жизнь обносила её такими дарами: до двадцати лет была только учёба да работа — а жизнь, жизнь проходила мимо, как сквозь пальцев песок…